Глава 2
Обжора

На «Лубянке» шуметь было не принято. Даже на митингах здесь царила железная дисциплина. Время речей и аплодисментов было строго регламентировано: хлопали, когда оратор делал специальную паузу. Ровно минуту. Потом речь продолжалась до следующей «аплодисментной» паузы.

Не было ничего удивительного в том, что после таких выступлений слушатели расходились молча, с кислыми рожами. Прелести и издержки пропаганды светлых идей.

В обычные же дни на станции разговаривали чуть ли не шепотом. Каждый боялся шпионов, наводнивших переименованную в «Дзержинскую» «Лубянку», доносов и просто обвинений в нарушении дисциплины.

Поэтому, удалившись от станции на сто метров, Корбут мог насладиться полной тишиной.

На путях, у стальной двери лаборатории Михаила Андреевича поджидали десять человек: верный Тельманчик и пара часовых с блокпоста сидели на дрезине, а семеро вернувшихся из похода сталкеров устроились прямо на рельсах.

Профессор не удостоил собравшихся даже взглядом. Отпер лабораторию, первым делом прошел в половину, отделенную от основного помещения деревянной перегородкой, и щелкнул выключателем. Яркий свет люминисцентных ламп осветил пять панцирных кроватей, на рамах которых были закреплены кожаные ремни с массивными стальными застежками. Из здоровенного, сбитого из необструганных досок ящика в углу торчала покрытая темными трупными пятнами рука.

Четыре кровати были пусты. На пятой лежал обнаженный мужчина. Руки и ноги его были прочно затянуты ремнями, шею обхватывал никелированный обруч, не позволявший поднять голову.

Тело подопытного и слипшиеся волосы блестели от пота, а грудь вздымалась с такой частотой, словно мужчина не мог вдохнуть за раз требуемое количество воздуха и компенсировал недостачу, вдыхая его маленькими порциями. Щеки блестели лихорадочным румянцем, зрачки безостановочно двигались, а посиневшие губы кривились в жуткой пародии на улыбку.

Профессор коснулся лба пациента и тут же отдернул руку.

– Да ты весь горишь, парень…

Мужчина услышал Корбута.

– У-у-убью-ю-ю-ю! – взревел он. – Еще у-у-укол… Убью!

Из его ноздрей и уголков глаз вытекали тонкие ручейки крови. Мускулы напряглись, вздулись в тщетной попытке разорвать ремни.

– У-у-у-ко-о-ол!

– Гм… Раз ты настаиваешь…

Профессор взял с металлического столика у стены шприц и наполнил его колбу жидкостью из принесенной пластиковой бутылочки. Аккуратно выдавил струйку, избавляясь от остатков воздуха.

Когда он повернулся к подопытному, то присвистнул и покачал головой. Мужчину тошнило кровью. Багровые капли, заливая грудь, падали на кафельный пол, образуя лужу.

Корбут обошел ее, стараясь не испачкать свои начищенные до зеркального блеска ботинки. Вонзил иглу в черный от многочисленных уколов локтевой сгиб.

– Последний. Самый крепкий экземпляр. Ты подвел меня, хлопчик. Ах как подвел. Даже не представляешь.

– Убью-ю-ю-ю! У…

Мужчина выплюнул еще одну, последнюю, густую и почти черную, похожую на жирную пиявку, порцию крови, которая застыла у него на подбородке. Грудь поднялась и опустилась, стиснутые в кулаки пальцы разжались.

– Что-то пошло не так, – задумчиво произнес профессор. – Но что именно?

Он вышел за перегородку, приоткрыл дверь.

– Сюда, Тельман. Всех сюда. Будем лечить наших сталкеров.

Семеро мужчин вошли в лабораторию и робко столпились у входа. Выглядели они одинаково. Рослые, крепко сбитые. Одинаково бледные, они изо всех сил пытались сдержать дрожь, которая нещадно их трясла. Корбут обернулся.

– Кто старший?

– Я.

– Что случилось?

– «Щелково-Агрохим». Там пятно. Дозиметры зашкаливало. Большая часть отряда погибла в стычке с собаками. Но мы… – Старший зашелся в приступе кашля. – Мы… Кхе-кхе. Все сделали. Вот контейнеры. Мы выживем, профессор? Или…

– Эх, мне бы ваши проблемы, – горько усмехнулся Корбут. – Ну хватанули радиации. С кем не бывает? Одна инъекция моего фирменного антирада, и через пару часов будете глушить сивуху, рассказывая дружкам о своих приключениях. Подходим по одному. Закатываем правый рукав. Тельман, помоги.

Сталкеры послушно выполнили указание. Корбут и Ахунов сделали каждому по уколу. Уже через пять минут лекарство подействовало, сталкеров перестало трясти. Они начали тихо переговариваться.

Старший откашлялся, расстегнул китель на груди.

– Простите, профессор. Тут, у меня… Кто-то укусил и… Вот…

– Не мямли, солдат. Ближе подойди.

– Мне кажется, оно… Двигается.

Михаил Андреевич нацепил очки, осмотрел бугор на груди сталкера.

– Тельман, скальпель, пинцет!

Точным взмахом ланцета Корбут вскрыл нарыв, сунул внутрь раны кончик пинцета и выдернул черную, испачканную в гное и крови, довольно мерзкую на вид личинку. Усмехнулся.

– Двигается, говоришь? Еще бы она не двигалась. Dermatobia hominis. Личинка овода. Таких крупных мне еще видеть не доводилось. В питательную жидкость ее, Ахунов! Не зря все-таки я в студенческие годы увлекался энтомологией.

– Товарищ Корбут, разрешите идти? – бодрым голосом поинтересовался старший. – Спасибо вам.

– Всегда пожалуйста. Это – мой долг. Поможете загрузить на дрезину мусор и, раз уж выздоровели, сопроводите меня до Обжоры.

– Обжоры… Обжоры?

Старший попятился, уперся спиной в стену. Начавшее было розоветь лицо его вновь побледнело.

– Ну да. До Обжоры. – Профессор пожал плечами. – Что глаза пучишь, будто я тебя к черту на посиделки зову? Герой называется! За работу. Ахунов, командуй. Первым вытаскивайте того, что на кровати.

Сталкеры скрылись за перегородкой. Первая пара вынесла недавно умершего мужчину, через десять минут было уложено еще пять трупов. Часовые включили мощный фонарь на носу дрезины, налегли на рычаги и покатили вглубь туннеля. Следом за ними понуро побрели семеро сталкеров.

Корбут и Ахунов замыкали шествие.

– А знаешь, Тельман, я, кажется, понял, в чем наш прокол.

– Состав, дозировка? – оживился ассистент.

– И это тоже. Состав и дозировку мы изменим. Но и этого мало. Для активации на клеточном уровне нам потребуется…

– Электричество! Импульс!

– Гениально, друг мой! К слову сказать, генетическое вмешательство в живой организм…

Дальше ученые углубились в такие дебри специальных терминов, что сталкеры, так боявшиеся Обжоры, успокоились.

Врачи. Умники. Жертвуют одними жизнями, чтобы узнать, как спасти другие. Может, так и должно быть?

Через километр дрезина остановилась у входа в боковой туннель. Рельсов в нем не было.

– Оружие, у кого оно есть, складываем тут! – приказал Михаил Андреевич. – Дальше оно вам без надобности.

Трупы пришлось тащить волоком по грязному бетонному полу. Туннель закончился большим тупиковым помещением со сводчатым потолком, в центре которого возвышалась громадная печь.

Когда-то ею отапливалось здание наверху. Потом трубы заглушили и печь перестала использоваться по прямому назначению, но была в исправном состоянии.

Кто и когда прозвал ее Обжорой, неизвестно. Возможно, такое имя дали печи еще в ветхозаветные времена ГПУ-НКВД.

Так или иначе, но Обжора, труба которой выходила на задний двор Большого Дома, внушала обитателям «Лубянки» мистический ужас.

Имевшие с печью дело люди рассказывали, что черная дыра топки была ртом Обжоры и печь говорила. Голосами мертвецов. Каждый, чья жизнь закончилась в подвалах «Лубянки», норовил поведать живым о муках, испытанных в последние часы жизни. Рассказать свою историю, поделиться болью. Голоса сливались в один нестройный гул. Одни плакали, другие хохотали, третьи жаловались на роковую ошибку следствия…

Дело, конечно, было не в мертвецах, а в завывании ветра в трубе Обжоры. Но это рациональное объяснение работало лишь на приличном расстоянии от лубянской печи.

Рассуждать о ветрах было удобно в уютной каморке при теплом свете плавающего в машинном масле фитиля, когда в кружках плескалась сивуха, а ноздри щекотал терпкий дым махорки.

Другое дело – стоять напротив Обжоры, созерцать ее закопченные стены, красные кирпичи, там и тут выглядывающие из-под обсыпавшейся штукатурки, и ощущать притяжение черного зева топки, представлявшей собой квадрат со стороной в метр.

Уголь для печи когда-то засыпался сверху. Его не жалели и запасов скопившегося топлива красным, по всем прикидкам, могло хватить еще на несколько лет. Тем более что растапливали Обжору от случая к случаю и на короткое время. А вот с золой скоро могли возникнуть проблемы. Очисткой от нее помещения, похоже, не занимались несколько десятилетий. Старый слой серого пепла слежался, превратившись в твердую, ноздреватую массу. Новые слои золы сыпали поверх нее, и у печи образовались две бугристых стены высотой от полуметра до роста взрослого человека.

Выход наверх завалили направленным взрывом сразу после того, как красные обосновались на «Лубянке». На производительности Обжоры это не отразилось – печь в подземелье Большого Дома была и оставалась соучастницей преступлений коммунистов.

Корбут и Ахунов продолжали рассуждать о своих генетических опытах, пока сталкеры и часовые складывали трупы у печи.

На слое жирного серого пепла соорудили пирамидку деревянных обломков. Вспыхнул огонь. Языки пламени осветили закопченную внутренность печи – Обжора медленно, с гудением просыпалась.

Один сталкер выдернул из кучи угля совковую лопату. Шух! Шух! Через полчаса Обжора была готова принять жертвоприношение.

Михаил Андреевич вдруг прервал разговор с Тельманом.

– Поторопитесь, ребята! Мы ведь не собираемся тут поселиться. Веселее!

Жертв неудавшихся экспериментов Корбута одну за другой укладывали на мерцающий ковер угля. Помещение наполнилось запахом горелого мяса. За лопату взялся следующий сталкер. Швырнув в топку порцию угля, он вдруг покачнулся, выронил лопату, упал на колени и схватился руками за горло. Издав протяжный стон, завалился на бок и больше не двигался. Второй сталкер распластался на куче угля. Один из товарищей бросился ему на помощь, но, сделав всего два шага, тоже упал.

Всего через минуту все участники экспедиции на «Щелково-Агрохим» неподвижно лежали у печи. Тельман с ужасом посмотрел на профессора. Корбут покачал головой.

– М-да. Он сказал, что дозиметры зашкаливало. Лекарство не помогло. Парни были обречены с самого начала. Мне… Очень жаль. Эй, вы двое! Чего застыли? В топку их!

– Товарищ Корбут… Так… Так нельзя, – пролепетал часовой. – Это же… Наши люди. Коммунистическая партия…

– Вы собираетесь оспорить мой приказ? – поинтересовался профессор, доставая из кармана пистолет. – Не слышу ответа!

– Никак нет!

– Тогда работаем!

Чтобы втолкнуть в топку Обжоры еще семь трупов, часовым пришлось основательно потрудиться, утрамбовывая тела лопатой и стальным прутом, предназначенным для чистки Обжоры. Наконец сталкеры были присыпаны слоем угля, а Обжора ровно и сыто гудела. Часовые замерли по обеим сторонам топки в ожидании новых приказов.

– Уф! А здесь становится жарко. – Корбут вытащил платок и вытер вспотевший лоб. – Надо будет установить хоть какую-то вентиляцию. Как думаешь, Тельманчик?

– Надо… Будет.

– Да на тебе лица нет. Что-то случилось?

– Ничего, товарищ Корбут. Все в порядке. Все в полном порядке.

– Просто Михаил Андреевич. Мы ведь друзья.

Грохнули два выстрела. Корбут почти не целился, но один часовой замертво рухнул с дыркой точно в центре лба, другой получил пулю в плечо. Попытался скрыться за горой пепла, но пара выстрелов в спину оборвала его муки.

– Твоя очередь, товарищ Ахунов. – Профессор ткнул стволом пистолета ассистенту в грудь. – Будешь рассказывать мне про компартию или сразу займешься делом?

Ахунов бросился к печи.

– Я мигом. Я моментально. Все сделаю.

Возвращаясь к дрезине, Корбут вновь принялся рассуждать о перспективах генетических экспериментов. Тельман едва находил в себе силы, чтобы кивать головой в знак согласия и изредка поддакивать.

Только на подъезде к станции профессор сменил тему.

– Я не зверь, Тельман. Я – ученый и… Человек. А люди ошибаются. Учатся на ошибках. Кто знает, может, лет этак через десять, когда суперсолдаты станут железным кулаком нашей партии, мы будем вспоминать эту поездку как страшный сон. Идти на жертвы во имя науки – наш удел, наша великая миссия, наше проклятие. Ты понимаешь, о чем я?

– Я буду молчать, Михаил Андреевич. Никто ничего не узнает. Мы продолжим опыты и добьемся результата, которого ждет от нас товарищ Москвин и Коммунистическая Партия Московского Метрополитена.

– Все верно, товарищ Ахунов. Все верно. Остаются мелочи. Напишешь на мое имя подробный рапорт о том, что экспедиция, отправленная на «Щелково-Агрохим», потерпела неудачу. Никто не вернулся. Генсека это разозлит меньше, чем частичные потери. Нет тел – нет дел. Что касается часовых с блокпоста… Они, положим, дезертировали. Будь так любезен, шепни об этом начальнику станции. И оружие. Позаботься о нем. Спрячь.

– Сделаю, – вздохнул Тельман. – Их занесут в черные списки и объявят в розыск.

– А ты все-таки похож на Окуджаву! – задорно улыбнулся Корбут. – Как две капли воды!

– Тоже скажете…

– Скажу, Тельманчик. Скажу. А ты слушай. Заруби на носу и вбей себе в мозг: мы соучастники. Одно неосторожное, лишнее слово и ты – покойник. Обжора ждет. Помни об этом.

Тельман обреченно кивнул.

– Хочу принять душ, – объявил Корбут, спрыгивая с дрезины. – Тебе тоже советую. Воняешь.

Но принять душ Михаил Андреевич не успел. Его заинтересовало необычное оживление на станционной платформе. Свободные от работы жители «Лубянки-Дзержинской» наблюдали за тем, как по центру платформы маршируют рослые красавцы, явно специально отобранные бойцы в форме красноармейцев времен октябрьской революции с берданками.

– И-р-р-раз! И-и-и-два! Четче шаг! И-и-и-раз! И-и-и-два!

Опереточным отрядом командовал невысокий пухлый офицер в темно-синих галифе и кителе цвета хаки с ромбиками в петлицах. Фуражку с краповым околышем и синей тульей он зачем-то держал в руке. Возможно, потому, что она падала от чересчур энергичных кивков головой.

Корбут узнал командира. Никита. Фанатично преданный делу коммунизма служака. Тупой как валенок, но всегда готовый выполнить любой приказ.

– Пи-есню запева-а-ай!

– Смело товарищи в ногу! – заорали красноармейцы так, что окружавшие их зрители вздрогнули. – Духом окрепнем в борьбе! В царство свободы дорогу грудью проложим си-е-ебе!

Корбут рассмеялся. Про себя. Лицо его выражало солидарность с певцами и полную уверенность в том, что он на раз-два проложит своей грудью дорогу в царство свободы.

 
Вышли мы все с разных станций,
Дети семьи трудовой!
В прошлом пускай оборванцы.
Ныне ж – союз боевой!
 

Тут Михаил Андреевич нахмурился. Когда-то он пару лет работал лектором общества «Знание» и, несмотря на насмешливое отношение к метрокомпартии, не мог не возмутиться столь вольной переделкой радинского^[2] текста.

Москвину не помешает поставить к стенке пару-тройку придворных поэтов. Зажрались. Оборзели в корень. Думают, что полуграмотный генсек проглотит все, что они накорябают…

– Папа?

– Чеслав!

Сын Корбута, высокий, худощавый мужчина с длинными рыжеватыми волосами, узким лицом и немигающими, ледяными глазами, как и родитель, предпочитал не выделяться из толпы, но при внимательном взгляде можно было заметить, что из-под потертого плаща изредка выглядывает форма, пошитая из дорогого, генеральского сукна.

– Давно здесь? – поинтересовался Михаил Андреевич.

– С полчаса наблюдаю за парадом. – Чеслав втянул тонкими ноздрями воздух. – От тебя пахнет дымом и еще какой-то мерзостью. Снова ходил к Обжоре? Бьется в тесной печурке огонь?

– Бьется. Хватит ерничать. Пошли ко мне, нам есть о чем поговорить. На парады еще успеешь насмотреться.

– Гм… Этот так называемый парад имеет к тебе самое прямое отношение.

– Вот как? – Корбут удивленно выгнул бровь. – Почему не знаю?

– Слишком много времени проводишь у себя в лаборатории и у печи. Отстал от жизни.

– Начинаешь надоедать своим сарказмом, сынок…

Отец и сын прошли в каморку профессора. Корбут-старший уселся в свое кресло, зажег фитиль лампы, достал из ящика письменного стола бутылку и два стакана.

– Первач высшей очистки. Такой сам Москвин пьет.

– Ну, раз сам Москвин…

Корбуты, не чокаясь, выпили.

– Так какое отношение имеют ко мне эти чудо-красноармейцы?

– Довелось мне случайно узнать о планах нашего дорогого генерального секретаря.

– Так уж и случайно!

– Сути дела это не меняет. Я должен быть в курсе планов наших вождей. Так вот: в секретном депо строится метропаровоз. На нем планируется перевезти тело Ленина на станцию «Проспект Мира» и там торжественно перезахоронить.

– Пусть себе хоронят. Мне эта мумия… Стоп. А как же звезды? Они же не позволят подойти к Мавзолею и на пушечный выстрел. Москвин собирается послать за Ильичом слепых сталкеров?!

– Давай-ка еще по одной, отец. Но на этот раз – по полной.

– Хватит тянуть крысу за хвост, Чеслав! – Михаил Андреевич залпом опорожнил свой стакан. – Москвин знает подземный ход к Мавзолею или собирается его прорыть?

– Ничего он не знает. Тут уж вся надежда на тебя. Мумию должны принести твои суперсолдаты, которым кремлевские звезды будут до лампочки.

Корбут вскочил. Сел. Снова вскочил.

– Но их нет! И в ближайшее время не предвидится! Опыты зашли в тупик!

– Придется поспешить, папа. Успокойся и хорошенько подумай над тем, что тебе потребуется для завершения работы по созданию генетически модифицированных людей.

– Люди прежде всего. Не тощие голодранцы, которых мне поставляют из твоего Берилага. Не жулики, которых отлавливают на станциях Красной Линии. Это мы уже проходили. Все они увечные, тупые и дохнут на первой стадии. Мне требуются не просто физически здоровые мужчины. Интеллект. Уровень ай-кью. Наши психиатры считают, что это тоже важно, и я целиком разделяю их мнение. Люди, Чеслав! Здоровые и умные. Все остальное сделаю я и мои коллеги.

– Пусть Москвин пожертвует десятком своих офицеров.

– Генсек и без того зол на меня за проволочку! Я не получу от него ничего!

– Печально, но не фатально. Нужен вербовщик. Профессионал. Не из наших и не из ваших. Тот, который будет контактировать только с тобой, работать без всяких идей. За патроны или… За собственную шкуру.

– Почему не из наших-ваших?

– Я тут недавно прочитал занимательную книжицу. – Чеслав задумчиво подпер рукой подбородок. – «День Шакала»^[3] называется…

– Смотрел я когда-то такой фильм, и что?

– А то, что фанатики, мечтавшие покончить с президентом де Голлем, ничегошеньки не смогли сделать из-за того, что наваливались всем скопом и посылали убийц, которые ни черта не смыслили в том, что им поручали. Плюс – предательства, утечка информации… Ближе всех к объекту подобрался наемник, профессионал-одиночка. Нужен не фанатик-коммунист, а авторитетный, хорошо знающий метро и его обитателей парень. Вот каким должен быть твой вербовщик!

Лицо профессора посветлело. Он откинулся на спинку кресла и даже улыбнулся.

– Профессионал, говоришь? Стоящая идея. Этот парень должен будет путешествовать по станциям и подкупать нужных мне людей… Так-так. Байку о райской жизни на «Лубянке» мы ему придумаем, патронами снабдим. Однако где взять такого профессионала?

– А вот тут я смогу помочь. Есть на примете один типчик. Его брательник у меня в Берилаге кантуется.

– И чем хорош твой вербовщик?

– Страстно желает освободить родственничка. И еще. Он мутант. Карлик. Знает метро назубок. Контактирует с самыми разными группировками. Пролезет в любую щель. Этот недомерок – живая легенда нашей вонючей подземки.

– Кто такой?

– Николай Носов. Кликуха – Вездеход. Если мы его заполучим – половина дела сделана.

– Люблю иметь запасной вариант. Еще кто-нибудь на примете имеется?

– Из толковых? Дай-ка подумать… Сталкер. Зовется Шуттером^[4]. Этот за патроны маму родную продаст. Прост как табуретка. И найти его будет легче, чем Вездехода, но я бы остановился на карлике. Он ведь и в твоей Обжоре места почти не займет.