Иван Васильевич Рублев выключил телевизор, так и не поняв, что именно происходило на экране. Потому что весь находился во власти своих неотвязных мыслей. Сейчас, когда он был один, русацкое, в оспинках лицо Рублева оказалось лишено обычной, выработанной годами приветливости. Он словно смыл ее, как лицедей грим после представления. Нижняя губа, обхватившая верхнюю, образовала упрямую скобку, маленькие карие глаза сощурились, рассыпав лучики морщинок, ноздри на коротком, слегка приплющенном носе конвульсивно подергивались. Из зеркала напротив на Ивана Васильевича смотрело лицо боксера-средневеса, изготовившегося к решительной схватке.
Дверь тихонько приоткрылась, и Рублева сзади обхватили женские руки. То подкралась дочь Инна. – Все волнуешься? А ты расслабься. Нервную энергию следует тратить только тогда, когда от тебя хоть что-то зависит, – она нежно прижалась носиком к его волосам.
Умиленный Рублев потерся затылком о поглаживающую ладонь, – после замужества дочери они стали видеться куда реже, чем прежде, – он сам подарил молодым квартиру. Теперь встречались в основном в банке, где Инна продолжала работать помощником президента. И лишь изредка, как теперь, она вырывалась к отцу в гости.
Через голову Рублева Инна зыркнула на разложенные на столе черновики. Озадаченно присвистнула.
– Ты что, на самом деле собираешься отдать контрольный пакет государству? Но ведь сам говорил, что все свои деньги вложил в банк. Зачем же тогда отдавать его чужим людям?
– Как раз, чтобы запустить.
– А если они возьмут акции, а банк не запустят, с чем останемся мы?
– Банк необходимо запустить! – сквозь зубы процедил Иван Васильевич. Понимая, что получилось чрезмерно резко, примирительно похлопал дочь по руке. – Тогда и деньги вернутся, и всё прочее окупится.
– Вам, великим экономистам, виднее, – заметив знакомую скобку на лице отца, Инна изобразила шутливый реверанс. – А вот что касается досуга, тут предоставь мне решать. Вид-то у тебя совсем квелый. В ближайший выходной беру мужа и вытаскиваем тебя на лыжи. Когда у нас, кстати, ближайший выходной? И когда вообще был последний?
Напористо зазвонил телефон. Рублев виновато пожал плечами и потянулся к трубке.
– Иван Васильевич, – услышал он голос президента «Возрождения» Александра Керзона. – Хохму хотите услышать? Оказывается, меня «заказали».
– Как это? – опешил Рублев.
– Обыкновенненько. Поступил киллерский заказ.
– Это ты так шутишь, Саша?
– Да я бы пошутил, – голос Керзона, несмотря на попытку выглядеть ироничным, непроизвольно подрагивал. – Только вот напротив сидит наш начальник службы безопасности. А, как вам известно, у господина Подлесного с чувством юмора дефицит.
– Выезжаю, – коротко объявил Рублев. Поднялся, поспешно развязывая кисти пижамной куртки. Увидел встревоженное лицо дочери.
– Да нет, обычные производственные проблемы. А вот выходной, похоже, и впрямь не скоро.
Начальник управления администрации президента Российской Федерации Семен Анатольевич Бобровников с безысходной тоской вгляделся в лежащюю перед ним записку и нервно оттолкнул от себя. Не работалось. Несмотря на седеющие виски, Семен Бобровников был молод. Лишь в прошлом году отметил тридцатилетие, а уже два года занимал нынешнюю, высокую должность. Со стороны карьера его виделась головокружительной. Но у самого Бобровникова если и возникло головокружение от успехов, то разве что в первый год своего стремительного возвышения. Себя теперешнего Бобровников, надо сказать, нашел не сразу. В начале девяностых, как и многие, попробовал заняться свободным предпринимательством. Вместе с дружком по институту Палием заключил контракт на поставку продуктов из Казахстана на условиях предоплаты. Идея выглядела безупречной, доход гарантированным, – Россия жила страхом перед надвигающимся голодом, и продукты сметались на пути к прилавку. Друзья заняли деньги и направили их казахскому партнеру. Получение предоплаты тот подтвердил факсом из двух пунктов. В первом пункте выражалась благодарность за своевременный перевод, во втором – сожаление в связи с невозможностью выполнить условие контракта: правительство Казахстана, оказывается, запретило отпускать за границу продукты без специального разрешения. Разрешения, само собой, так и не последовало. Видимо, все это настолько огорчило честного казахского парня, что вернуть деньги он позабыл. Во всяком случае на факсы, письма и телеграммы больше не отвечал.
Из неудач следует делать выводы. А они бывают очевидные и – глубинные. Очевидный вывод лежал на поверхности – они попали на кидалово. Глубинный же и главный вывод, к которому пришел Бобровников, заключался в том, что «сделать» серьезные деньги в России без властной «крыши» невозможно. Следовательно, нужно заиметь административный ресурс.
Перспектива поступить на государственную службу и неспешно делать карьеру, обрастая связями в бизнесе, показалась нетерпеливому юноше долгой и муторной.
Куда более соблазнительным выглядел другой путь – самому создавать властные структуры. Семен Бобровников увлекся новым веянием – выборными технологиями.
Он точно знал, что каждому человеку при рождении отпущен дар, ради которого он, собственно, и появляется на свет. Дар этот может быть самым неожиданным. Важно лишь выявить его, и тогда ты состоишься.
Бобровников нашел себя в качестве политтехнолога. За три года он провел несколько избирательных компаний в регионах и все – с неизменным успехом. С ним щедро расплачивались, к тому же предлагали завидные должности. Но размениваться на провинцию вошедший во вкус Семен не захотел. Он чувствовал, что созрел для свершений на куда более высоком уровне.
И – не просчитался. Вскоре удачливый политтехнолог был замечен и привлечен в команду по организации президентских выборов 1996 года, во время которых не только грамотно выполнял прямые обязанности, но и рисковал свободой, а то и жизнью, доставляя в избирательные штабы «черный» нал.
Заслуги Бобровникова в победе Ельцина были оценены надлежащим образом. При раздаче наград он получил должность начальника управления Администрации президента, в зоне ответственности которого оказались банки и финансовые структуры. Тогда же, в девяносто шестом, он инициировал создание компании «Роскор» и банка «Балчуг»[1], в уставной капитал которых государство вложило пять миллионов долларов. Во главе их Семен поставил надежного человека – Палия. Официально в служебной записке Бобровников аргументировал создание новой компании необходимостью обслуживания оперативных нужд администрации. Но истинной целью Семена Анатольевича было начать скупку предназначенных к приватизации предприятий, что при умелом использовании должностного положения сулило огромные выгоды.
Однако вскоре Бобровникову пришлось поумерить амбиции. Люди, поддерживавшие его, рассорились с бывшим союзником Онлиевским – не поделили влияние на президентское тело. Влияние «семейного кошелька» оказалось поувесистей. Прежнего главу администрации, а вместе с ним и ключевых членов команды, из Кремля и со Старой площади выдавили. Бобровников, правда, должность сохранил. Но – чисто номинально. Объем полномочий его резко сузили. Даже возможность помогать собственному детищу – компании «Роскор» – сократилась до крайности. Именно вследствие этого в марте девяносто восьмого, накануне дефолта, когда банк «Балчуг» схватился с банком «Возрождение» в схватке за институт «Техинформ», Бобровникову пришлось приказать Палию отступиться. Сам повлиять на ситуацию он теперь не мог. Обращаться же за помощью к новому главе администрации – значило напомнить о подзабытом вложении пяти миллионов – с непредсказуемыми последствиями. Меж тем «Роскор» оставался для Бобровникова тем запасным аэродромом, куда он рассчитывал десантироваться в случае увольнения.
Семен Анатольевич вновь подтянул к себе записку председателя Наблюдательного совета «Возрождения» Рублева, на основании которой предстояло составить соответствующие рекомендации. С любопытством прошелся взглядом по вынесенному в «шапку» знаменитому банковскому логотипу – «Есть истинные ценности».
Рублев просил из резервов центробанка стабилизационный кредит в двести миллионов долларов, предлагая государству взамен контрольный пакет.
При таком варианте реанимация универсального банка с пятьюдесятью филиалами по всей стране не требовала рисковых вложений. А эффект – и экономический, и политический – для государства был бы оглушителен.
Но сколь заманчивой выглядела ситуация, столь и опасной. Передавая поручение, глава администрации недвусмысленно напомнил о личной заинтересованности Онлиевского в скорейшем отзыве лицензии у банка. А то об этом можно было забыть! Слишком нахрапист и неуступчив в достижении своей цели господин Онлиевский. Такая мелочь, как государственые интересы, при этом в расчет им не принимается.
Так что поручение, можно сказать, отдавало подлянкой, и самым безвредным для личного карьерного здоровья было бы попросту замурыжить записку в столе.
Но, с другой стороны, не всё выглядело столь однозначно. Резко набирал политический вес новый глава правительства – Примус. Который, как известно, Онлиевского не переносит. Кроме того, за банк просил не кто иной, как заместитель председателя Госдумы Серденко, апологет борьбы против засилия олигархов. Лично просил.
А серьезные услуги в политике не забываются. Да и всему обществу такое решение было бы, как глоток воды посреди засухи.
Бобровников задумчиво подмигнул своему отражению в зеркале: «Почему бы собственно и нет? В конце концов тварь я дражащая или право имею? Ведь есть еще истинные ценности. Тем более – всё как будто так и так идет к унылой отставке».
БМВ председателя Наблюдательного совета подъехал к самому входу в банк – дверь в дверь. Иван Васильевич в какой раз укоризненно скосился на собственный мобильник: в Центробанке с утра шло правление, на котором решалась судьба «Возрождения». И звонка все еще не было. Оба охранника выскочили первыми и, бдительно оглядываясь, встали так, чтобы отгородить выходящего председателя совета. Иван Васильевич удрученно поморщился. Прежде он прекрасно обходился одним водителем, но после известия о готовящемся убийстве президента банка Керзона Рублеву также пришлось согласиться на усиление мер безопасности.
Удручающая, вязкая тишина встретила Рублева при входе в банк, – половину персонала пришлось сократить, а оставшиеся предпочитали не высовываться из кабинетов.
Знаменитые напольные, восемнадцатого века часы, встречавшие посетителей оглушительным боем, при виде председателя совета слабо вздохнули, всхрипнули и – бессильно затихли, – что-то надломилось в механизме, два века не дававшем сбоя.
По парадной, с потухшим золоченым тиснением лестнице Рублев поднялся на второй этаж, в «командный» отсек, где располагались кабинеты президента банка и его замов. Здесь же выделили помещение и для председателя совета.
Обширная приемная, прежде вечно заполненная людьми, увешанная картинами, уставленная экзотическими деревьями и цветами, с журчащим в уголке фонтанчиком, теперь выглядела запустело. Лишенный воды фонтанчик исчах и запылился, цветы и деревья исчезли, на стенах темнели прямоугольники, – следы картин, распроданных с аукциона. Барная стойка с узорчатым зеркалом посередине наспех прикрыта куском черной материи, – будто в доме покойника. На всем, по ощущениям Ивана Васильевича, проступали следы тлена.
Первой, кого встретил в приемной Рублев, оказалась Инна. При виде входящего отца она радостно просияла и поспешила навстречу, озабоченно вглядываясь в него.
– Ну вот, стоит недоглядеть и – пожалте – костюм толком не отутюжен. И, конечно, опять перхоть. Щеткой хоть можно было смахнуть, горе ты мое? Просто – ребенок. Как ты вообще прежде без меня обходился?
Инна принялась отряхивать ворот пиджака. А покорный Рублев расслабленно улыбался, отвлекшись на минуту от навалившихся проблем.
Инна появилась в его жизни восемь лет назад, когда семнадцатилетней девушкой приехала поступать в московский ВУЗ. То есть гипотетически она присутствовала, конечно, много раньше. Но отец и дочь не виделись друг с другом. Брак с ее матерью оказался неудачным. Уже после свадьбы Рублев понял, что не любит жену: то, что казалось любовью, обернулось увлечением. Тем не менее какое-то время они прожили вместе, пытаясь наладить отношения. Но тут у Ивана Васильевича случился легкий флирт со студенткой, о котором стало известно жене. Женщина самолюбивая, она подала на развод. А получив его, уехала в Ростов к родителям. О том, что на Дону у него родилась дочь, Рублев узнал лишь через несколько лет, когда жене потребовались деньги на покупку кооперативной квартиры. Деньги он дал и – продолжал давать. Но до ребенка его так и не допустили.
И лишь по приезде Инны в Москву они познакомились.
Все эти годы Иван Васильевич прожил холостяком.
Безусловно, не был он тем затворником, каким представлял его банковский молодняк. Бывали увлечения, порой даже длительные тайные романы. Но первая и единственная женитьба, кажется, навсегда отвратила его от семейной жизни. Он обратился в застарелого холостяка, поддерживая в своем жилище мужскую чистоту. То есть без разбросанных вещей и невымытой посуды, но с пылью на зеркалах и на мебели.
Приезд дочери изменил все. В доме появилась женщина. Улыбчивая, нежно-ровная, она взяла отца под опеку, заботясь о нем вплоть до мелочей. Так что вскоре он сам не мог понять, как до сих пор обходился без нее. Со своей стороны Рублев словно задался целью за короткое время восполнить дочери то, чего недодал ей в детстве. Таскал ее по выставкам и спектаклям, бесконечно делал подарки, чаще – дорогие и бестолковые, – которые она принимала с неизменной благодарностью, хотя сама ничего никогда не просила. Что бы ни происходило меж ними, ощущение вины перед дочерью, которую обрек на безотцовщину, не оставляло его.
Несколько раз предпринимал он попытки оправдаться. Но разговоры эти Инна с неизменной ровностью пресекала на корню: что было, то прошло и – вычеркнуто. Рублев отступался. Сама же она за эти годы не позволила себе ни малейшего упрека.
Они просто нашли друг друга: отец и дочь.
В личную жизнь Инны Рублев старался не вмешиваться. Готовился сыграть свадьбу дочери с многолетним ее ухажером Андреем Дерясиным, открытым незлобливым парнем, очень Рублеву симпатичным. Но Инна объявила вдруг, что выходит замуж за Игоря Кичуя, – похоже, более настойчивый Кичуй отбил невесту у застенчивого дружка.
Рублев, хотя и неприятно пораженный, принял и это без возражений. В конце концов как с Андреем, так и с Игорем его объединяло главное – любовь к Инне.
Дверь конференц-зала распахнулась, и оттуда стремительно вышел Андрей Дерясин. При виде Инны невольно покраснел.
– Иван Васильевич, у нас как бы засада, – привычным своим немного капризным баском всеобщего любимца произнес он. – Опять эта оглашенная заявилась. Совершенно отвязная тетка.
«Оглашенной» и «отвязной теткой» была Манана Юзефовна Осипян, генеральный директор кондитерской фабрики «Юный коммунар», жемчужины банковского холдинга.
Из приоткрытой двери конференц-зала донесся низкий гортанный звук с какими-то металлическими вкраплениями, – словно ножом по сковородке скребанули.
– О, слыхали? – ткнул в ту сторону Андрей. – Она там Керзона поедом пожирает. Похоже, до потрохов добралась. Может, подключитесь? Он подпустил в интонации кавказского акцента:
– А то ведь можно потерять человека. Так просто-таки стоит вопрос.
О том, что появилась куда более серьезная угроза потерять Керзона, ни Дерясин, ни Кичуй до сих пор не знали. Рублев, Керзон и начальник банковской безопасности Подлесный договорились держать информацию о киллерском заказе втайне, – дабы не нервировать остальных.
Рублев вздохнул с шутливой обреченностью, подхватил дочь под локоток и шагнул туда, откуда доносились звуки перепалки.
В конференц-зале, в уголке огромного овального стола для совещаний, расположились трое.
Двое вдавившихся в кресла мужчин: дородный президент банка Керзон и вице-президент Кичуй, – и нависшая над ними хрупкая женщина – Манана Юзефовна Осипян.
– Здравствуйте, здравствуйте, дорогая Манана Юзефовна, – с фальшивой радостью воскликнул Рублев. – Опять чем-то вас огорчили?
Осипян разогнулась, тряхнула забранными в кичу смоляными волосами. Несмотря на сорок четыре года, она сохранила стройную фигурку и выглядела бы совсем молодо, если бы не мешки под глазами, бурые, будто спитые чайные пакетики. Да и сами сочные глаза смотрели устало и как-то озлобленно.
Во всяком случае улыбка Рублева не сделала ее более дружелюбной.
– Еще один сказитель явился, – констатировала Осипян.
Керзон ехидно склонил голову в сторону Рублева, как бы передавая венец мученичества.
– Что вас привело на этот раз? – все с той же приветливостью полюбопытствовал Рублев.
– Вот, – Осипян ткнула плохо прокрашенным, желтоватым ногтем курильщицы в лежащий буклет «План финансового оздоровления банка «Возрождение».
– Разве в нем что-то неясно?
– Мне главное неясно: как именно банк собирается заново запуститься.
– Может, вам экономиста нанять, чтоб объяснил? – съязвил Кичуй, при виде подмоги приободрившийся.
– Вот вы и объясните. Всё больше пользы, чем зубы скалить.
Она опустилась на стул. Указала Рублеву на место подле себя.
– Как член Наблюдательного совета и как глава кондитерского объединения имею я право лично выслушать, каким боком кризис в банке обернется для меня?
– Имеете, – покладисто согласился Рублев, усаживаясь. Он огляделся, решая, кому поручить разъяснения. – Может быть, я? – вызвалась Инна, которая ночами помогала мужу шлифовать программу.
– Это еще кто? – изумилась Осипян. – Почему секретутки вмешиваются в наше совещание?
Инна посерела. Рублев нахмурился.
– Это не секретарша, – поспешил Керзон. – Это мой помощник. И она в курсе всех деталей.
– Все равно – ее дело десятое: протоколы вести да справки подкалывать. Я хочу всё услышать от первых лиц банка, – не отступилась Осипян.
Нижняя губа Рублева, предвестник вспышки гнева, заползла на верхнюю. Скандальная Манана ненароком угодила в самое уязвимое его место – оскорбила дочь. И запасы рублевского добросердечия разом иссякли.
Вовремя вмешался Керзон.
– Уровень вице-президента вас устроит? Он указал на Дерясина.
С сомнением оглядев зарумянившееся юношеское лицо вице-президента, Осипян неопределенно пожала плечиком. Достала из сумочки длинный янтарный мундштук и принялась неспешно ввинчивать в него сигарету. Некурящий и не терпящий курящих женщин Рублев едва заметно отвернул стул. Давно не находилось бабы, которая бы вызывала у него столь устойчивую неприязнь.
О проекте
О подписке