81.

…К восходу дневного светила охрана продула все деньги, в придачу с ружьями, шинелями, злющими овчарками, портянками и нижним бельем (типа ХБ – то есть хлопка с бумагой!).

Вскоре же и с тем же поражающим эффектом наш юный герой разгромил и начальника зоны, полковника Полугнедых.

После Полугнедых Джордж лихо переиграл генерала ракетных войск таежного дислоцирования: тот в два приема продул две межконтинентальных ракеты лазерного наведения с ядерными боеголовками, направленными на Бангладеш.

Безрукий Моше их, не медля, загнал по дешевке в Тунис (он не знал, что Тунис – как раз в ту пору! – воевал с Бангладеш!).

Тунис тут же сдуру разнес Бангладеш.

Понятно, что сразу случился международный скандал, который, конечно, замяли, но не до конца: неприятный осадок остался!

Генерала судил выездной трибунал.

Он хотел застрелиться – да вышла осечка; короче, бежал в одном нижнем белье от позора, где-то долго плутал и сгинул в конечном итоге!

Моше же всем миром сначала решили повесить на первом столбе, но потом передумали и повесили на втором.

И Джорджа хотели повесить, потом пожалели (по тем временам, когда вешали всех без разбору – акт неслыханного гуманизма!).

А дальше случилось – то, что случилось…

82.

В Китае, уже поблизости от России…

…Вечерело!

Иннокентий в хламиде, с посохом и попугаем Конфуцием в клетке неторопливо прогуливался по ярко освещенным улицам приамурского китайского городка Фак Юй, названного так в честь знаменитого поэта, философа и змеелова Фак-Юя.

Как любой другой город, и этот жил своей жизнью: реклама слепила глаза, шуршали покрышками и повизгивали тормозами разноцветные авто, визгливые глашатаи истошно зазывали посетить баню по-китайски, ресторан по-китайски, на худой конец, публичный дом по-китайски.

Иннокентий невольно замедлил ход возле пылающего яркими огнями шикарного казино и с детским любопытством стал разглядывать новехонький "Мерседес" на пьедестале.

Машина призывно мигала прохожим тройными фарами и с китайским акцентом бибикала известную русскую народную песню: "Тройка с бубенцами" (сказывалась близость китайского местечка к границам бескрайней Сибири!).

Зеркальные пуленепробиваемые двери казино то и дело бесшумно разъезжались, пропуская сюда и туда хамоватых полутрезвых мужчин и нагловатых полупьяных женщин.

Два жирных китайца, ряженых в средневековые одежды, под мандаринов, почтительно и с достоинством кланялись входящим.

– Что наша жизнь? – задумчиво вдруг (но, возможно, не вдруг!) вопросил, обращаясь ко всем, попугай, и сам же ответил: – Игра!

Один мандарин (с зеленой серьгой в красном носу!) немедленно погрозил пернатому болтуну грязным пальцем.

Другой мандарин (с красной серьгой в зеленом носу!) хищно щелкнул зубами и до отвратительного наглядно изобразил, как порвет птице клюв.

– Да кто ты такой? – разозлилась пичуга. – Да кто вообще вы такие? – прокричала она, возбужденно подпрыгивая и воинственно пуша перья.

– А ты кто такой? – не ожидали и растерялись китайцы (тут еще стал собираться народ!).

– Вы, что ли, ослепли? – натурально возмутился попугай.

– Мы не ослепли! – ответили мандарины, угрожающе нависая над Иннокентием.

– А ну, приготовиться к драке! – воинственным фальцетом скомандовал Конфуций, в то время как его спутник униженно пал перед мандаринами ниц и примирительно забормотал что-то типа "братство, свобода, любовь и терпение"…

83.

…Всего на минуточку притормозим стремительный бег нашей истории, которая, подобно горной реке, вольнолюбиво низвергается с отвесных скал жестокой реальности в безбрежное море осознания, и уподобимся солнцу, которое неспешно восходит (а не выпрыгивает!) на Востоке и также неторопливо закатывается (а не проваливается!) на Западе.

Важно понять, что отнюдь не угрозы двух глупых китайцев понудили униженно пасть ниц лучшего в мире воина и аскета!

Со слов все того же Конфуция, Ю (Иннокентию то есть!), практически не было равных в рукопашном поединке!

Он в совершенстве владел всем арсеналом приемов ведения ближнего и дальнего боя, умел, когда нужно, становиться невидимым и перемещаться в пространстве со скоростью звука или света и при желании мог спокойно противостоять эскадрону кавалеристов, пехотному полку, танковой дивизии, а также передовым войскам стратегического назначения!

Но в том и заключался парадокс, что он ни под каким видом не желал никому противостоять!

Забегая вперед и невольно предупреждая многие невероятные приключения нашего героя, можно сказать без преувеличения, что на этой земле не рождалось существа, более сопереживающего чужой боли.

Иннокентий в полном смысле испытывал немыслимые физические муки при виде страдания детей или стариков, женщин или мужчин.

Он всей душой стремился избежать насилия – что, собственно, и было единственной причиной, по которой он отказывался драться!

Насилием насилие не победить, полагал Иннокентий, и уж лучше подставить обидчику щеки…

В том-то, по нашей догадке, и состояло величие нашего героя, что он всех своих прошлых, злейших и будущих, потенциальных обидчиков разом простил.

Но в том-то и ребус: как, будучи сильным – но будучи слабым! – еще и уцелеть в этом мире?..

84.

…У бульварной тумбы с красочной рекламой жареных в касторовом масле тараканов Иннокентий живо заинтересовался уличным кидалой, виртуозно манипулирующим игральной костью и тремя пластиковыми стаканчиками.

– Познай самого себя! – вдохновенно и афористично, гнилым ртом выкрикивал шпанского вида оборванец со слезящимися на морозе глазами.

Несмотря ни на что, он широко улыбался – благодаря чему выглядел не старым и не молодым.

С носа, губ, бровей и ушей у него, как сосульки, свисали железные серьги.

Проворно тасуя стодолларовые купюры, он щедро делился с зеваками добытыми истинами типа "глупый – не умный!", "богатый – не бедный!", "смелый – не трус!", "кто успел – тот и съел!"…

Время от времени находились смельчаки, что пытали удачу – и, разумеется, проигрывали.

Кто не проигрывал сразу – тот проигрывал позже, и все равно проигрывал!

Сама по себе игра мало занимала Иннокентия – он любил наблюдать людей за игрой.

"Вообще, в людях что-то есть!" – считал наш герой, инстинктивно, впрочем, не углубляясь в суть этого прелюбопытного размышления.

– А я лысый, по-твоему, Ю? – донеслось из-под тряпки.

Иннокентий поспешно стянул с клетки платок и немедленно приоткрыл плетеную дверцу – меньше всего он желал ущемить чью-либо свободу, хотя бы и птичью!

– Эх, поиграем, наконец, как люди! – воскликнул Конфуций, радостно затрепетав разноцветными крылышками.

Иннокентий невольно подумал, что и не догадывался о дремлющих в птице человечьих страстях.

– Ловите миг удачи, пусть неудачник плачет! – проникновенно процитировал оборванец первое правило любого российского кидалы.

– Эх, где наша не пропадала! – встряхнулся Конфуций, по-хозяйски располагаясь на плече своего верного спутника.

– Нам нечем играть, – тихо, дабы не быть услышанным, прошептал Иннокентий.

– Не бывает такого в природе, чтобы не было ничего! – громко и во всеуслышание возмутился попугай, провокационно постучав клювом по медальону. – Природа – не мы, она пустоты не выносит!

Иннокентий молчал.

Он не знал, что и думать: с одной стороны, он еще никогда, никому и ни в чем не отказывал, но с другой – говорящая птица потребовала от него единственно дорогого, что у него вообще имелось!

– Я знавал эти игры, когда ты еще не родился! – бахвалилась птица прямо в ухо Иннокентию.

Он открыл медальон и с грустью поглядел на родных и любимых: малютка Софи, как всегда, ему улыбалась, жена, как обычно, глядела из-под нахмуренных бровей.

– Играй, будь что будет! – выкрикнул Конфуций, отвлекая Иннокентия от сомнений.

– Трус не играет в хоккей! – кстати подметил кидала.

Но только наш герой расстался с медальоном – как ему вдруг послышался голос дочурки:

– Папаня, не проиграй меня!

– Уже нами играешь! – цедила сквозь зубы Аленушка.

Тут Иннокентию сделалось не до игры: что-то пробормотав, он выхватил медальон из трясущихся рук кидалы и бегом устремился прочь от страшного, иссушающего душу искушения.

– Пусть неудачник плачет! – донеслось, когда он сворачивал за угол…

85.

А в Москве между тем…

…На покрасневших от крови водах (шампанского!) элитного бассейна никчемно покачивались изрешеченные пулеметным огнем туши бабищи, по прозвищу Сучье Вымя, и ее многочисленных клевретов.

Похоже, в живых сохранились – лишь Джордж, по-прежнему прикованный к позорному столбу, и лапчатый гусь.

Покуда китайские урки возились с цепями, гусь бегал вперевалку вдоль кромки бассейна и громко гагакал, призывая свою драгоценную хозяйку вернуться к жизни!

Братья меньшие, как правило, не забывают своих благодетелей!

Но тут из пролома в стене возникли двое в масках (ростом повыше и – ростом пониже!), вооруженные до зубов новенькими гранатометами, и в пух и прах разнесли незадачливых китайцев.

– А ну, который тут Джордж! – поинтересовался тот, что повыше, весело переводя взгляд с гуся на человека и обратно.

– Он! – с перепугу, понятно, выкрикнул гусь, кивая на крупье.

– Ну и гусь вы, однако! – пристыдил его наш герой.

– От такого слышу! – нервно огрызнулся гусь.

– Молчать! – вдруг, прикрикнул Пониже и грубо сорвал с гуся бриллиантовое ожерелье.

– Настоящее, скажешь? – удивился Повыше, бесцеремонно отнимая ожерелье у товарища по оружию.

– Подделка! – тоскливо откликнулся гусь.

– А вам, кажется, слова не давали! – разозлился бандит и в сердцах пнул птицу ботинком под зад.

– Сучье Вымя! – осиротело пожаловался гусь и горестно захлопал крыльями – совсем, как бывало, когда бабища была еще жива, и вообще.

– Сам такой! – завопил вдруг Пониже стреляя в истерике по гусю из гранатомета.

На минуточку всем показалось – будто белая метель залетела и закружилась над водами шампанского с кровью.

– Ну, ты, мля, даешь… – растерянно пробормотал Повыше, видя, как у него на глазах бриллианты тают и превращаются в слезы…

86.

В Чите, наконец, в то же время…

…Заходящее солнце едва пробивалось сквозь густую завесу облаков.

Иннокентий сидел на приступке песочницы посреди огромного двора и с тоской поглядывал на зашторенные окна тринадцатого этажа четырнадцатиэтажного дома.

Попугай в клетке нервно вертел головкой и смешно ерошил разноцветные перья.

– Полный набор для хандры! – ворчливо констатировала пичуга. – Низкое небо, пронизывающий до костей ветер, отсутствие солнца и витаминов, молчу уже про неясные перспективы!

Иннокентий молчал, поглощенный воспоминаниями семилетней давности, когда его, раненого в самое сердце, безжалостно вышвырнули из окна тринадцатого этажа!

Он помнил, как долго и нудно летел вдоль отвесной стены, успевая считать этажи и разглядывать в окнах людей и даже по пути кому-то кивнуть…

Что его до сих пор удивляло и чему он, сколько ни пытался, не находил объяснения – почему он так медленно падал (хотя лету с тринадцатого этажа до земли занимало от силы две–три секунды!) и кто у самой земли подхватил его и увлек за собой через ближайшую границу в Китай…

– Ю, пойдем уже в дом! – взмолился Конфуций…