31 января 2011 г. (Письмо переслано Марком Авербухом)
Уважаемый Семен Ефимович! Я буквально несколько минут назад закончил чтение Ваших двух книг – читал и по главам, и одну после другой – и не могу не поблагодарить Вас за столь щедрый дар и не сказать несколько слов о самих Ваших книгах. От Вашей присылки на меня дохнуло забытым уже обычаем, когда писатели посылали друг другу книги, и имело значение именно товарищеское мнение, а не точка зрения вороватой и неискренней критики. Это, пожалуй, первое.
Вы, наверное, сами понимаете, с какой жадностью я прочел два Ваших сочинения. Так сложилось, что почти сразу же, как только пришла почта с книгами, я уезжал на десять дней поближе к солнцу. В прошлом году отпуска летом у меня не было, что будет в году этом неизвестно, а тут нагрянули студенческие каникулы. Протащил Ваши книги вместе со своим компьютером через половину земного шара. Последнюю страницу Ваших «выбранных мест»[3] я уже дочитывал под шумок кондиционера и шелест пальм [4].
Удивительным образом вы умеете обманывать читателя. Когда на 387‐й странице Вы приводите цитату из Рабиновича, предваряя замечанием, что таким образом этот почтенный автор заканчивает обе свои книжки, и когда я начинаю этот пассаж читать, я начинаю волноваться: не может этот почтенный автор такое написать. Для этого надо иметь ум, сердце, не замутненное махровым национализмом, понимание страны и предмета изложения. С чувством облегчения почти тут же узнаю – это Ваше перо [5].
Так вот позвольте Вам, по современной терминологии, «русскоязычному» писателю, сказать, что Вы написали свою книгу замечательным русским языком. Вы прекрасный полемист, иногда я просто хохотал, читая Ваши короткие ремарки. Браво!
Я уже написал коротенькую записку нашему общему знакомому Марку Авербуху, только вынув Ваши книги из упаковки и перелистав их. Боюсь по разным поводам, но мы идем с Вами по одним и тем же следам. И Ф.Ф. Кузнецов, и В.Н. Ганичев – все это и мои персонажи. На пленуме СП России, в самом начале перестройки, когда неизвестно [было], что и куда вывезет, я один единственный не был согласен с назначением этого деятеля «русской православной церкви», перед этим занимавшимся комсомолом, первым секретарем. Ф.Ф. [Кузнецов] был на суде уличен мною в мелком жульничестве, когда он подписал моим именем статью, нужную ему в его политических целях[6].
Знаю я и С.Н. Семанова[7]. Впрочем, недостаточно. Я и не очень всегда лез в писательские дрязги и не всегда вчитывался во все тексты. Вы здесь, конечно, эрудированнее и значительно глубже меня. Собственно успех Вашей книги и книг в известной мере составляет не только чувство уважения и любви к собственному народу – вот написал эту строчку и подумал, а так ли велики различия у людей, говорящих и думающих на одном языке, – но то знание исторических реалий, которые и создают подлинность. Читал с карандашом и коечто пометил.
Естественно, первую «стойку» я делаю на Велижском деле, о котором никогда прежде не слышал. Не слышал я и о поступке [Мордвинова] во время суда над декабристами[8]. Это, конечно, поступок, но это и русский характер, в котором немыслимое благородство иногда уживается с черной подлостью. Мы столько веков прожили с оглядкой: а что скажет барин. Ну, а дальше по тексту шли детали: и полуслепая Каплан[9], которую, оказывается, сожгли в бочке…
Что касается «Протоколов [сионских мудрецов]» то, как и в «кровь младенцев», в наше время уже поверить невозможно. Мне очень давно дали их посмотреть в журнале «Юность». Мне как филологу сразу стало ясно, что от них за версту несет подделкой. Так интересно было, каким образом мог возникнуть у нас этот замысловато‐нелепый текст. Его не окружала ни сакральная тайна, ни какой‐либо ритуал, который давал бы ощущение времени, когда подобное могло появиться. По сути, это так же нелепо, как и «христианские младенцы». Их, правда, можно отнести к заскорузлости средневековья. Меня порадовало, что хоть «мудрецы» – это не русское изобретение [10]. Как бы все это забыть и перестать и одной стороне, и другой вести счеты.
Мне кажется, к этому призывают Ваши книги. Но читая их, я не перестаю удивляться изобретательности наших с Вами соотечественников. Очень хорош и бесспорен параллельный анализ в Вашей книжке «Словаря» Даля и «Розысканий» [11]. Если бы я до сих пор оставался ректором, то я бы сказал, что по этой книжке вполне можно защищаться, а так это лишь пожелания, не подкрепленные «административным ресурсом». Глава другой книги с Рабиновичем[12] вызвала у меня восторг. Как это люди ничего не боятся и какая бесстыжая жажда славы ими руководит. Можно еще писать и писать, но напоследок – какой молодец Савкин, я его знаю[13]. Впрочем, Ваша книга для издателя ход беспроигрышный. Остался только вопрос с Солженицыным. У меня есть оба тома[14], второй мне показался скучным, но все же первый мне показался некой попыткой наведения мостов, не могу от Вас скрыть и это.
За бортом осталось и многое другое: и Катаев, и Аннинский, и Куняев и наконец‐то мне ставшая известной тайна гастролей наших писателей по Америке[15]. Постепенно разберемся во всем.
Творческих и других успехов
С. Есин
_______________
2 февраля 2011 г.
Уважаемый Сергей Николаевич!
Марк Авербух переслал мне Ваше письмо и Ваш электронный адрес, по которому отвечаю. Сердечное спасибо за столь лестный отзыв на мои две книги, а больше всего за то, что Вы так быстро и так неравнодушно их прочитали. Я думаю, что имею некоторое представление о Вашей занятости, а потому сам этот факт звучит для меня сильнее любых похвал.
Мне было интересно узнать, что при выборах Ганичева писательским генсеком (или как это называется) Ваш голос «против» был единственным! А знаете ли, как его принимали в Союз Писателей? Мне рассказывали, что когда шло обсуждение в приемной комиссии, то его представили от секции прозы как замечательного писателя и издателя, внесшего большой вклад и т. п. Тут же поднялся кто‐то из «подготовленных» членов комиссии и горячо поддержал. А потом взял слово другой член комиссии и сказал примерно следующее:
«Я не понимаю, где я нахожусь. Скоро мы будем принимать в Союз Писателей завскладов и директоров магазинов, в которых отовариваемся. Товарищ Ганичев, возможно, очень хороший директор издательства, но я хочу знать, что он написал. За ним числится брошюра “Комсомол и печать”, три печатных листа. Не маловато ли это для приема в Союз Писателей?»
При тайном голосовании он получил три или четыре белых шара и больше 30 черных. А после этого секретариат его принял единогласно[16]. Многие секретари издавали в «Молодой гвардии» многотомные собрания сочинений.
Что касается Сергея Семанова, то я Вас развлеку небольшим отрывком из моего интервью, вернее, диалога с поэтессой Верой Зубаревой, который был в прошлом году в сетевом издании «Кругозор»[17]. Я там коротко комментирую последнее из попавшихся мне его высказываний на «русско‐еврейскую» тему, из коего заключил, что он, кроме всего прочего, заметно поглупел.
Солженицын, конечно, не Куняев и не Семанов, я нисколько не удивляюсь, что Вы увидели в его книге [ «Двести лет вместе»] попытку наведения мостов. Чтобы разглядеть все геологические напластования в его двухтомнике (вернее, в первом томе, во втором‐то многое на поверхности), требуется глубокое бурение, то есть надо быть в теме. Я‐то в ней с 70‐х годов, с того времени, когда набрел на Велижское дело[18] и погрузился в него и в смежные материалы.
Много тогда всего сошлось, что заставило меня взяться за разработку этого сюжета. И то, что о нем никто ничего не знал. Из всех моих знакомых писателей‐историков, занимавшихся Пушкинской эпохой, никто о нем не слышал; только Натан Эйдельман, эрудит из эрудитов, сказал: «Постой, постой, это, кажется, как‐то связано с адмиралом Мордвиновым». И то, что мне к тому времени стало тесновато в рамках биографического жанра, хотелось попробовать себя в более свободном жанре. И то, что тогда стала как раз циркулировать в «патриотическом» самиздате «Записка Даля»[19]. Мне как‐то стало ясно, что ритуальный миф – это не навсегда ушедшее прошлое, он вернется, и его надо встретить во всеоружии. Ну и т. д. и т. п.
Не думал тогда, что застряну на этой теме (то есть еврейскоантисемитской). Но Велижское дело потянуло за собой Кишиневский погром [20]. Параллельно шла публицистика, о которой Вы знаете[21]. Потом началась борьба за выезд, потом – здесь – за выживание. А тем временем в России расцвела «Память»[22], ну и дальше потянулась цепочка.
Когда я прочитал первый том Солженицына, я убедился, что отделаться просто рецензией, хотя бы и пространной, не могу: получится петушиный наскок «какого‐то Резника» на великого писателя, страдальца и правдолюбца. Чтобы распутать искусные кружева, которые сплел А.И., пришлось написать параллельную книгу в 700 страниц. Работа технически была нетрудная именно потому, что я был в теме, но очень сложная психологически. Все время надо было держать в уме масштаб личности критикуемого автора, перед которым сам в прошлом преклонялся.
Пока писал это письмо, из Бостона пришло сообщение о кончине Ильи Матвеевича Соломина. Это тот самый сержант Соломин, который воевал в звуковой батарее Солженицына, при аресте А.И. припрятал его бумаги, которые потом передал [его жене Наталье] Решетовской. Вскоре загремел в лагерь, а после лагеря не был реабилитирован, хотя все его подельники были. По просьбе его друзей, я несколько лет назад послал письмо Путину с просьбой вернуть Соломину боевые награды, коих его лишили как «врага народа». Я даже получил ответ, что‐де дело рассматривается, но так ничего и не сдвинулось, хотя потом и другие обращались.
Странная психология у этого поколения, от которого остались уже считанные единицы. Казалось бы, после всего, что он пережил; после того, как распрощался с последними иллюзиями, уехал из страны, – что ему эти награды! Ан, нет, свербело!
Желаю Вам здоровья, успехов, и еще раз спасибо!
Ваш С.Р.
Из диалога Веры Зубаревой[23] и Семена Резника
// «Кругозор», декабрь 2009 г.
http://www.krugozormagazine.com/show/ Resnik.557.html
…А вот свежеиспеченный пример совместимости русского и еврейского этносов, правда, анекдотический. В только что появившемся номере журнала «Новый мир» (№ 11, 2009) опубликована выдержка из нового произведения Сергея Семанова. В 1970‐е годы Сергей Николаевич возглавлял редакцию серии «Жизнь замечательных людей», в которой я работал, так что он был моим прямым начальником. Личные отношения у нас были вполне корректные, почти приятельские. Если мы с ним были «несовместимы», то отнюдь не этнически. Он был адептом «русской идеи», потому его и поставили руководить ЖЗЛ. Смысл же этой «идеи» был и остается простым как мычание: «все зло от евреев». Как понимаете, уживаться нам было трудновато.
Последней работы Семанова я не читал, думаю, не скоро прочитаю, но с отрывком, попавшим в «Новый мир», ознакомился. Оказывается, Сергей Николаевич некоторое время (уже при Горбачеве) возглавлял жилищную Комиссию в Союзе Писателей – одну из самых важных. Писатели, желавшие улучшить свои жилищные условия, обращались в Комиссию, а она решала – кому дать дармовую квартиру, а кому не давать.
Не буду говорить о чудовищности самой этой практики, когда одни люди, никогда ничего не строившие, могли делать столь дефицитные подарки другим, тоже ничего не строившим и ни копейки не платившим за эти щедроты. Такова была кафкианская система, потому и пошла на слом.
Нетрудно понять, какие темные игры разыгрывались вокруг халявных квартир, какая шла закулисная возня и грызня, какие выставлялись угощения и делались подношения.
Вспоминая те славные дни, Семанов сравнивает Жилищную комиссию с двукрылой птицей: одно крыло русское, второе еврейское. Неформальным лидером русского крыла, по словам Семанова, был он сам, а еврейское представлял не названный по имени прозаик. Правда, по словам Семанова этот прозаик был русским, но находился под влиянием «долгосрочной» любовницы‐еврейки.
При рассмотрении заявлений, – откровенничает Семанов, – каждое крыло старалось пропихнуть своих и завалить чужих, но патовой ситуации не возникало: «в нашей важной и сугубо деловой сфере обе партии взаимодействовали разумно и успешно». Обеспечивалась эта «совместимость» тем, что перед официальным заседанием Комиссии лидеры двух группировок встречались и договаривались. «Переговоры осуществлялись примерно так, – живописует мемуарист, – подходил к нему я и говорил, что подал заявление такой‐то, ваши его вроде бы недолюбливают, но литератор он хороший, а дела его плохи – жена беременна, теща больная, жить негде, надо помочь… Он обещал, видимо, говорил со своими, все проходило спокойно и благополучно. Или он говорил мне примерно то же: ваши к этому писателю не очень, но жена больна, теща беременна и т. п. Я обещал, говорил с нашими… Оба крыла нашей литературной птицы махали слаженно, и летала она в тогдашних взвихренных небесах вполне спокойно». В качестве примеров слаженного махания крыльями Семанов указывает, что «в ту пору хорошие квартиры получили известный П. Палиевский и еврей А. Нежный, заметный тогда публицист».
Меня восхищает литературное мастерство моего бывшего шефа. Он и сорок лет назад умел красиво вводить в заблуждение (скажем так), а долгие тренировки отточили мастерство: литературная птица, плавно скользящая во взвихренных небесах – это штука посильнее «Плача Ярославны» и фильмов Хичкока. Ослепительно, заставляет зажмуриться. Только открыв и протерев глаза, начинаешь соображать: что это за еврейское крыло такое у птицы‐двойки, если его возглавляет еврей по любовнице!
Я не знаю поименно состава той Комиссии, но могу биться об заклад, что никакого «еврейского крыла», в ней не было. И русского крыла не было. Была сплоченная мафиозная группка зараженных «русской идеей»: всех невосприимчивых к этой болезни они назначали евреями. «Известный П. Палиевский» – один из ведущих бациллоносителей, большой умелец по части разоблачения жидо‐масонских заговоров. Помните, герой булгаковского романа носит шапочку, украшенную буквой «М»? Думаете, буква означает: «Мастер»? Не угадали. «Масон»! Этот код Петя Палиевский расшифровал. Да за это ему дворец полагалось подарить. Кремлевский. Они – самоназначенные русисты – были уверены, что не сегодня‐завтра въедут в него на Белом Коне. Не получилось. Пришлось ограничиться всего лишь квартирой для известного Пети. Да и ту надо было выторговывать в тонких переговорах с евреем по любовнице, потребовавшим взамен квартиру для «заметного еврея» А. Нежного. И это в своей родной стране русского развитого социализма. Неудобно, видите ли, еврею Нежному под забором валяться с беременной тещей!
Ну, а если без шуток, то должен заметить, что с Александром Нежным я был знаком шапочно, в метрическое свидетельство его не заглядывал, потому не могу сказать, был ли он евреем по бабушке отца или по беременной вожатой пионерского лагеря, в котором проводил школьные каникулы. Но по литературным произведениям я знаю его хорошо. Он православный христианин, страстно и горячо пишет о судьбах России и Русской православной церкви. Наиболее известна его книга «Комиссар дьявола», изобличающая «воинствующего безбожника» Емельяна Ярославского (М. Губельмана), чье еврейское происхождение в книге, во всяком случае, не замалчивается. Изображен Емельян верховным и наиболее жестоким гонителем церкви. Книга в целом честная, основана на многих архивных документах, но, на мой взгляд, есть в ней и некоторый перебор. Емельян громил все религии – иудаизм не меньше чем православие, да и принадлежал он ко второму эшелону большевистского руководства. Он лишь озвучивал установки и повеления политбюро и лично Ленина, Бухарина, Молотова, Жданова.
Единственный вышестоящий товарищ, с которым у него возникали разногласия, – Сталин. В 1931 году он обратился к вождю народов с предложением написать книгу «Сталин». Сталин скромно ответил, что писать книгу «Сталин» пока рано. Но Емельян знал лучше. И, представьте себе, – не пострадал! Умер в своей постели, похоронен с почетом у кремлевской стены. Неподалеку от того места, где закопали Сталина после выноса из мавзолея. Говорю я об этом к тому, что Ярославский‐Губельман до комиссаров дьявола не дотягивал. Он был их лакеем. Хотя и очень усердным и инициативным.
Должен также сказать, что Александр Нежный и сегодня остается «очень заметным» публицистом (не в пример П. Палиевскому). Насколько я могу судить по его публикациям, он природный нонконформист. Русскую православную церковь он защищал, когда она была в загоне, а в последние годы он защищает сектантов, подвергающихся травле и гонениям со стороны некоторых кругов РПЦ.
На поприще этих гонений выдвинулся Александр Дворкин, между прочим, этнический еврей. Он из бывших эмигрантов, работал какое‐то время на «Голосе Америки». Тихий такой был очкарик, худощавый, со впалыми щеками и длинным рыжим хвостом волос сомнительной опрятности. Хиппарь. Когда
Советский Союз распался, он реэмигрировал и вскоре занял место главного опричника РПЦ. Выполняет он свои инквизиторские функции вдохновенно. Его бы воля – возвел бы на костер всех, кто крестится двумя перстами. Статья А. Нежного, изобличающая художества этого изувера, проникнута тревогой и болью. Не только за староверов, свидетелей Иеговы, адвентистов седьмого дня и приверженцев других сект, но, главным образом, за судьбу России и русского православия.
Надо обладать цинизмом Сергея Семанова, чтобы причислить А. Нежного к «еврейскому крылу». Русскость Дворкина для него, надо полагать, вне подозрений. Как говорил в свое время Геринг, «я сам решаю, кто у меня еврей, кто нет».
Надеюсь, моя точка зрения понятна. Нет в России противостояния русского и еврейского этносов, а есть бациллоносители антисемитизма. Они эксплуатируют стародавние предрассудки, выдавая себя за единственных выразителей «русской идеи».
Культивировать предрассудки легче, чем с ними бороться, поэтому вполне возможно, что антисемитизм – болезнь неизлечимая. Но я надеюсь, что «наше безнадежное дело» не так безнадежно, как кажется, потому что от антисемитизма страдают не только евреи, но и сам «коренной» этнос. Не может быть свободен народ, преследующий другие народы. Русские не раз убеждались в справедливости этих слов Герцена. Поэтому из их среды выдвигались духовные лидеры, готовые отстаивать терпимость, свободу, человеческое достоинство всех этносов, больших и малых, коренных и некоренных. Полагаю, что рано или поздно русские поймут, что их подлинные духовные лидеры – не семановы и палиевские, даже не солженицыны, а такие писатели, как, например, Владимир Короленко. Сегодня таких что‐то не видно. Но они были вчера и, я надеюсь, появятся завтра.
4 февраля
О проекте
О подписке