Глава 8
Было слово к Филону…

– Отец наш родной, радуйся.

– Да будет с вами благосклонность Отца светов и Господа нашего Иисуса Христа.

– Отче, пришли за твоей помощью.

– Рад вам помочь, дети мои. В чем беда ваша?

Старец Иоанн внимательно слушал. Гости рассказывали о делах в Лаодикии. Там в общине у них всё крутится вокруг Ахилла, который оказался умным, но падким до славы и денег. Он такие порядки завёл, что к нему без поклона никто теперь и не входит. Письмо моё, говорят, читать не стал, даже не распечатал. Все в общине без его благословения теперь и руки мне не подадут – запуганы отлучением. По учению этого Ахилла Христос – это один из высших эонов, составляющих плерому. Он снизошёл на человека Иисуса. И они спорят бесконечно, сколько там этих эонов и какой из них главнее. Раздробились так, что и не общаются, анафематствуют один другого.

– Отче, ты видел мужей апостольских, слышал их речи. Напиши нам так, чтобы споры наши утихли. Мы знаем, куда Господь ходил, все его слова и притчи. Но некоторые так толкуют, а некоторые иначе.

– Пишу, дети, пока свет есть в очах моих. Будет вам слово. А пока храните благую весть и не пускайтесь в словопрения бесплодные. Храните себя.

Гости ушли.

Старец задумался. Мой учитель Филон всё это предвидел, знал заранее. Сколько мудрости дал ему Господь! Учитель поставил Логос выше всякого творения, одесную Бога. Он единственный, через кого Бог творил мир. Он сила Бога, он его Премудрость. Но и о нём ещё учитель не знал всего, что теперь открыто нам. Чем ближе мы мыслим Логос к Отцу, тем меньше глупых теорий возникает в головах этих эллинов, привыкших бесконечно спорить и мудрить. Боже, дай мне мудрость сказать всё!

– Прохор, ты где, дитя моё?

– Старче, я собирал гостям в дорогу, а сейчас прибираюсь в горнице.

– Садись, садись, пока я помню. Да, ты читал мои выписки из учителя моего Филона?

– Конечно, старче. Но это слишком мудрёно для меня.

– Ничего, мудрость придёт. Я старца и видел-το один раз, когда он был с посольством к Гаю. Я больше по книгам у него учился. А сейчас вспомнил его трактат о сновидениях. Он там пишет о Логосе, называя его богом. Помнишь, когда Иаков собрался бежать от Лавана, Бог обращается к нему и говорит: Я Бог, открывшийся тебе в месте Бога, то есть в Вефиле. Здесь старец мой разъясняет, что сделался видимым Иакову именно Логос, то есть Сын. Бога же не видел никто никогда, но Сын его явил. Видевший Слово, видел Отца.

– Так, может быть, Логос – не бог, а только умное проявление Бога в мире?

– Проявление? – старец сверкнул глазами. – Что ты, Прохор. Проявление… Старец мой Филон и говорил, и писал, что Логос – это не тот самый Бог, не Отец, но при том он и Логос называл богом. И говорил, что бог один.

– Как это? Так их два или один? И кому молиться?

– Это трудно вместить в наш разум – он слаб. А ты ещё и мал, ещё дитя, – Иоанн часто так называл Прохора, словно не замечая пробивающийся пушок под носом и на подбородке. – Да, и ещё старец много писал, что Бог всё сотворил Логосом. Запиши, вот начало благой вести: В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог. Оно было в начале у Бога. Всё чрез него начало быть, и без него ничто не начало быть, что начало быть. Мы с тобой начали Евангелие с середины… Но ничего, соберём всё в одно… Да, да, а это будет началом.

Старец замолчал. Его огромные голубые глаза, свободно вращающиеся в голове, повернулись вверх, почти закатившись под верхние веки. Прохору стала страшновато от этих белых яблок в глазницах. Наконец старец вернул глаза на прежнее место и продолжил диктовать.

– Ещё запиши: Бога не видел никто никогда; единородный бог, сущий в лоне Отца, он явил. Или подожди, пиши: единородный сын. Нет, постой, пусть останется: бог.

– А вот эту, вторую мысль, её вперёд поставить или после первой?

– Ты её запиши. Мы потом найдём ей место. Это для памяти. А первая запись – это начало Евангелия.

– Старче, а может, перед этим написать, что в год такой-то правления кесаря Гая Калигулы было слово к Филону, сыну…

– Стой, стой, куда поскакал? Мысль – не лошадь, её нужно за ручку вести, осторожно. Я чему тебя учил? Будь стражем своих мыслей. Начало это не просто возникло, я о нём много думал… Укажем, кому было откровение, начнут спорить, а пророк был Филон или не пророк? Сейчас время споров. Не нужно этим спорщикам давать пищу. Истина, она истина и есть – не важно, через кого она вошла в мир. Понял?

– Да, старче.

– Ну вот и молодец.

XI
Аскетические опыты

Из рассказа Сергея Афанасьевича о своём друге.

Маленький Саша Страхов очень боялся смерти от какой-нибудь неизлечимой болезни. Когда ему было шесть лет, он попал с родителями в автомобильную аварию и едва выжил. Ужасные сны с тех пор сопровождали всё его детство. С возрастом страх не ослабел, Саша считал уже прожитые и ещё оставшиеся годы. Время в его восприятии бежало всё быстрее. Ещё в школе он придумал теорию, согласно которой индивидуальное время воспринимается неравномерно, его кажущаяся скорость пропорциональна отношению прожитых и оставшихся лет. Страх смерти побуждал его всю жизнь искать спасение от неё.

Учёба в школе давалась ему легко. Девушки заинтересовались им рано. Некоторое время он не знал, как себя вести, но довольно скоро освоил нехитрую науку соблазна. Выпивать, курить и обладать женщинами он начал в школе. Сейчас почему-то считается, что советская школа была чуть ли не пуританской – это всё навет. При этом, он был силён, занимался борьбой и много дрался.

В семнадцать Страхов приехал из Ашхабада в Москву и поступил на химфак МГУ, на следующий год его забрали в армию. Вернувшись в Москву, Александр окончил университет, можно сказать, на зубах дополз. Здесь он залпом прочёл все книги Карлоса Кастанеды. Раньше он был до мозга костей атеистом, не верившим ни во что, кроме физических констант. Но Кастанеда явно не лгал: всё, о чём он написал, было его реальным опытом. И этот опыт оказался столь обширным, подробным и взаимосвязанным, что Александр поверил в кастанедовское описание реальности. После МГУ его чудом взяли в Германию в институт Макса Планка, а потом он переехал в Бостон. Но работал там не по специальности – пытался зарабатывать везде, где больше платили.

В Бостоне Страхов сожительствовал с красивой русской еврейкой Региной, отец которой работал в библиотеке Конгресса. Однажды он возвращался с ней и другом из паба на старом «ягуаре», который почти всегда был неисправен. Они ехали с ветерком, но было скользко, и их занесло. Спутники погибли сразу, Александр был некоторое время в коме. Так судьба почти повторила предупреждение, выданное ему в детстве.

Страхов вернулся в Россию, работал послушником в монастыре, стал писать иконы. Жизнь перевернулась, встала с головы на ноги, или наоборот. Во всяком случае, перемена помогла примириться с потерями.

Вопреки общепринятому мнению существует огромное количество православных сект, не находящихся между собой в общении: это разнообразные катакомбники, греки-старостильники разных синодов, сербские церкви, осколки РПЦЗ. В одну из таких сект попал Александр в поисках настоящей церкви, а не бюрократической организации, коей является официальная патриархия. Опыт пребывания в секте был болезненным, но практически бесценным.

Интернет в то время только начинал проникать повсюду, и каждый, кто там проявлял активность, сразу оказывался на виду. Александру попалась в сети аудиопроповедь одного зарубежного священника – отца Андрея. Он рассказывал неслыханные вещи об опыте внутреннего делания. Александр открыл с его помощью Добротолюбие, Лествицу, Брянчанинова, Исаака Сирина, всю святоотеческую литературу. Это было, как взрыв бомбы. Кастанеда померк и забылся на их фоне, как фонарик в яркий день.

Чтение святых отцов открывало внутренний мир. Александр загорелся всё испытать на опыте, читал по пять тысяч иисусовых молитв в день, почти как в «Откровенных рассказах странника своему духовному отцу», испытывал перебои сердца, головные боли, потом опыт внимательной молитвы, когда ум не отвлекался ни на что постороннее, потом самодвижущейся молитвы, особые состояния невероятной ясности. Все это изменило ум и дало ему силу, и научило внимательности, так что Александр мог читать тексты, замечая то, что другие пропускали. Однажды он молился перед иконой Богородицы с младенцем, всматривался в её глаза, и вдруг его как молнией пронзило понимание, что такое любовь матери к сыну. Это было всеобъемлющее чувство, заполонившее его целиком. Он стоял и не мог шевельнуться от понимания, что есть истинная жизнь и насколько человек мёртв в обычном состоянии. Он увидел, что вне этого состояния мышление, логика, рассуждения подобны мёртвым опавшим листьям, из которых ушла жизнь. Пережитое им тогда больше не повторялось, разве что с существенно меньшим эффектом.

Любому, кто сталкивался с наукой внутреннего делания и достигал особых состояний, было ясно, что он обрёл невероятное богатство, ради которого можно уступить всё, в том числе житейский успех, карьеру и прочие земные радости. Это было великим утешением в невзгодах и надеждой на лучшее для оставивших всё ради молитвы, живших в затворах, кельях, пещерах, вдали от людей. Они верили, что так действовал Утешитель, о котором сказано в Евангелии Иоанна.

Для большинства попавших в секту подателем этих «духовных» даров казался её основатель отец Андрей – не у всех была длинная ложка, чтобы черпать пищу прямо из трудов древних отцов. Это требовало большого труда.

Александр смог остановиться прямо перед пропастью, в которую упали и больше не выбрались другие члены секты. Несмотря на многолетние аскетические опыты, тонны переваренных святоотеческих трудов, ему удалось принять важные решения. Прежде всего он отбросил все духовные практики, как искусственный способ спасения, попытку схватить Бога за бороду, как ложную святость. Он рассказывал, что однажды ясно увидел всё это. С тех пор он стал молиться естественно, славя Бога и прося у Него помощи в жизни так, как просят отца в семье; оставил мантрование, к которому, несомненно, относится Иисусова молитва. Постоянное возбуждение в определённой области мозга перестало вызывать секрецию внутренних наркотиков типа энодорфинов, и ушли особые состояния, видение божественного света, непередаваемая радость. Александр не употреблял наркотики, но легко представил, что такой эффект мог быть от хорошей дозы. Вера без эффектов чище, и радость глубже. Александр всегда был мистически настроен и религиозен, в отличие от меня.