Цитаты из книги «История одного немца. Частный человек против тысячелетнего рейха»

Вечер 31 марта 1933 года был, наверное, величайшим вечером этого артиста. В зале собрались все те, кто смотрел в завтрашний день с ужасом, как в разверстую пропасть. Финк смешил их, и они смеялись. Я никогда не слышал, чтобы публика так смеялась. Это был патетический смех, смех новорожденного сопротивления, преодолевший тупое бесчувствие и отчаяние. Опасность питала этот смех, давала ему силы — чудом казалось, что штурмовики не ворвались в зал, чтобы арестовать зрителей и исполнителей. А если бы ворвались, мы бы продолжали смеяться и в «зеленой карете» (145). Неправдоподобным, фантастическим образом Финк возвысил нас над опасностью и страхом.

«Вы — ариец?» И прежде, не успев что-то сообразить, я ответил: «Да!» Изучающий взгляд на мой нос — и штурмовик ретировался. Кровь бросилась мне в лицо. Мгновение спустя — слишком поздно — я почувствовал позор, стыд, поражение. Я сказал «да»! Правильно, я ведь и был «арийцем»! Я не солгал. Я только позволил совершиться куда более страшному. Какое унижение — заявлять кому-то, не имеющему права задавать подобные вопросы: я — ариец, притом что сам я не придаю этому никакого значения! Какой стыд покупать этим заявлением возможность быть оставленным в мире и покое со своими папками, книжками и судебными делами. Размазня! Спасовал в первом же испытании! Я готов был надавать самому себе пощечин.

существование; попыткой направить хищные человеческие инстинкты, обычно используемые против зверей, на существа своего же человеческого рода; попыткой целый народ как собачью свору натравить на людей. Если однажды разбудить инстинктивную, дремлющую в человеке готовность к человекоубийству, если сделать ее долгом, то поменять объект уничтожения ничего не стоит. Сегодня уже очевидно, что на месте «евреев» могут быть «чехи», «поляки» или любая другая группа людей. Речь здесь идет о систематическом отравлении целого народа — немецкого — бациллами, которые заставляют человека обращаться с подобными себе существами по-волчьи; или, по-иному говоря, о том, как развязали и пестовали садистические инстинкты, сдерживание и уничтожение которых было делом тысячелетнего цивилизационного процесса.

самое интересное было намерение как таковое. Ведь оно фактически оказалось новостью всемирной истории: а именно попыткой упразднить свойственную человеческому роду природную, естественную солидарность, которая есть у любого вида животных и обеспечивает его выживание в борьбе за

Каждый почувствовал, что он вправе и обязан обзавестись собственным мнением о евреях и высказать его. Принялись делать тонкие различия между «приличными» евреями: если кто-нибудь как бы в оправдание евреям (в оправдание? отчего? почему?) принимался ссылаться на их успехи в науках и искусстве, тут же кто-нибудь как раз это и ставил евреям в вину: дескать, они наводнили науку, искусство, медицину Германии «чужеродным» духом.

Одновременно начался большой «просветительский» поход против евреев. На собраниях, в ли-стовках, плакатах и брошюрах немцев принялись просвещать относительно того, что они до сих пор заблуждались, если считали евреев людьми. Евреи — «недочеловеки», род зверей, но со страшными особенностями бесов. Какие выводы стоило из этого делать, покуда не говорилось. Однако повсюду уже гремело призывом к бойне: «Juda, verrecke!» [13] Руководителем бойкота стал человек, чье имя большинство немцев услышали тогда в первый раз — Юлиус Штрайхер (137). Все это вызвало у немцев то, чего от них по прошествии первых четырех недель нацистского господства трудно было ожидать: широко распространившийся ужас. Неодобрительный ропот, подавленный, но все же внятный, пробежал по стране.

«Начиная с субботы 1 апреля, все еврейские учреждения должны быть бойкотированы. У входных дверей будут установлены посты штурмовиков, которые воспрепятствуют кому бы то ни было войти в учреждение, магазин или фирму. Точно так же надлежит бойкотировать еврейских врачей и адвокатов. В их кабинетах и приемных штурмовики будут контролировать проведение бойкота».

Ведь с точки зрения common sense [9], самым важным в революции является то, что революционеры с оружием в руках штурмуют твердыни существующего порядка, атакуют полицию, армию и т. п. и в конце концов побеждают. Очень часто в этом нет ничего вдохновляющего и прекрасного, поскольку сплошь и рядом связано с бесчинствами, насилием, брутальностью плебеев, ограблениями, убийствами и поджогами. Но от людей, называющих себя «революционерами», все-таки ждут того, что они идут в атаку, проявляя мужество, рискуют жизнью и свободой. Баррикады нынче, наверное, нечто устаревшее, но спонтанность, вдохновение, подъем, бунтарство — это, конечно, существенные черты настоящей революции.

она задолго до прихода к власти Гитлера почувствовала угрожающий рост глупости и злобы в Германии.

Она научила нас тому, что жизнь прекрасна, если ее проживают умно и мужественно, свободно и грациозно; если умеют слышать шутки жизни и ее музыку. Итак, среди нас, в нашем кругу жила богиня. Женщина, которая звалась тогда Тэдди, стала старше и проще, и, наверное, ни один из нас не сохранил прежнее, высокое чувство к ней; но то, что она была такой, какой она была, и то, что чувство к ней было таким, каким оно было, — этого не вычеркнуть. Это формировало нас сильнее, прочнее, чем какое бы то ни было «историческое событие».