6

В магазине Эдди Валки пахло кошачьей мочой и розами. Ничего необычного, если знать Эдди поближе. Необычно было лишь то, что он уже так рано захотел его видеть. Все-таки его выпустили лишь два дня назад, а ультиматум истекал только на следующей неделе.

– В чем дело, хочешь сделать мне предложение? – засмеялся Бенни и потер левое плечо, которое оба идиота ему чуть не вывернули, когда пытались засунуть в багажник.

При этом он бы и добровольно сел в машину. Никто не сопротивляется, когда с ним хочет поговорить Валка. По крайней мере, долго.

Эдди быстро взглянул на него, затем снова занялся розами на длинных стеблях, которые лежали перед ним на рабочем столе. Он поднимал их одну за другой, оценивал длину, обрезал садовыми ножницами и опускал к остальным в серебристое жестяное ведро.

– Сначала ты должен попросить моей руки у родителей.

– Твои родители мертвы, – глухо сказал Валка и оборвал одной розе головку.

Видимо, ему не понравился цвет ее бутона.

– Ты знал, что, если срезанные цветы подвяли, их нужно ненадолго опустить в кипящую воду? – Эдди щелкнул небольшими садовыми ножницами в руке, чем спугнул кошку, которая хотела запрыгнуть к нему на стол.

– Бутонами или стеблями? – пошутил Бенни.

Он проводил взглядом кошку, которая побежала к своим сородичам под батарею. Никто не знал, почему Валка вообще терпел около себя этих зверьков. Эдди животных не любил. Точнее говоря, он в принципе не любил ничего живого. А цветочный магазин открыл лишь потому, что не мог указать в налоговой декларации свои настоящие источники дохода и, кроме того, не позволял продавцам роз, которые по ночам ходили по барам и забегаловкам города, брать свой убогий товар в других местах. Если он контролировал какой-то бизнес, то на все сто процентов.

Бенни поискал, к чему бы прислониться, но душный магазин не был рассчитан на ожидающих. Казалось, он вообще не был заинтересован в покупателях, так как находился слишком далеко от главных торговых улиц Кёпеника и к тому же располагался рядом с боксерским клубом, крепкие посетители которого вряд ли составляют основную клиентуру флориста.

– Кстати, красивое название, – сказал Бенни, взглянув на стеклянную витрину. «Война роз» – было написано там перевернутыми буквами, которые располагались полукругом. – Отлично подходит.

Эдди одобрительно кивнул:

– Ты первый, кто это заметил.

Чешская фамилия Валка в переводе означала «война», чем главарь всех вышибал Восточного Берлина невероятно гордился.

Вытерев руки о зеленый резиновый фартук, Эдди впервые посмотрел ему в глаза.

– Ты выглядишь лучше, чем раньше. Уже не такой дохлый. Занимаешься спортом?

Бенни кивнул.

– Черт, похоже, психушка хорошо на тебя повлияла. Как получилось, что тебя уже выпустили?

– Каждые пару месяцев проводится обследование. Такое правило.

– Угу.

Валка достал из ведра особенно длинную розу, понюхал и удовлетворенно кивнул.

– Значит, психиатры думают, что ты больше не опасен для общества?

– После того как мой дорогой брат наконец-то изменил свои показания… – Бенни взялся за лист пальмы юкка, – да, после этого меня отпустили.

– Им нужно было и меня спросить, – заметил Валка, и Бенни ухмыльнулся.

– Честно говоря, я не уверен, что в глазах правосудия у тебя благонадежная репутация.

Эдди обиженно скривил рот.

– Никто лучше меня не подтвердит, что ты и мухи не обидишь. Сколько мы уже знакомы?

– Больше семнадцати лет, – ответил Бенни и задался вопросом, когда Валка наконец перейдет к делу. Вряд ли эта встреча будет посвящена воспоминаниям о старых временах.

– Черт, моя сегодняшняя подружка тогда еще даже не родилась. – Улыбка Валки исчезла так же внезапно, как и появилась. – Сначала мы не хотели тебя брать. Ты был для нас слишком мягким. – Еще одна роза лишилась бутона. – Именно это я сказал бы психиатрам, которые заперли тебя в психушке. Я бы им втолковал, что у моего бывшего сотрудника синдром HSP.

Бенни улыбнулся. Редко кто знал этот медицинский термин, обозначающий его психическое расстройство. Но Валка был из тех людей, о которых нельзя судить по внешнему виду. Крепкий, с плоским высоким лбом и кривыми зубами, он казался хрестоматийным вышибалой. На самом же деле он окончил гимназию и даже отучился четыре семестра на психолога, прежде чем понял, что хочет стать не решением, а причиной ночных кошмаров окружающих его людей.

– Откуда ты это знаешь? – спросил Бенни.

– Ну, я часто задавался вопросом, что с тобой не так. Почему ты совсем не такой, как твой брат, который не уходил ни от одного конфликта.

Эдди подергал заклинивший ящик под рабочей столешницей и с трудом открыл его.

– Я никогда не видел тебя с бабой. И думал, что ты голубой или типа того. Но потом нашел вот это.

Он достал из ящика газетную вырезку.

– HSP, – вслух зачитал он. – Highly Sensitive Person^[1]. В обиходной речи термин также обозначает человека с болезненной гиперчувствительностью. Такие индивиды воспринимают свое окружение значительно острее, чем обычные люди. Они чувствуют, видят, ощущают все вкусы и запахи намного интенсивнее.

Бенни отмахнулся:

– Это все чушь.

– Неужели? Здесь утверждается, что раньше люди с болезненной гиперчувствительностью были советниками и мудрецами при королевском дворе. Или – из-за своего умения поставить себя на место другого человека, проникнуться его мыслями и чувствами – становились дипломатами, художниками, успешными финансистами… – Эдди оторвал взгляд от текста. – Это объяснило бы, почему ты все время уговаривал меня сменить гнев на милость, сжалиться над моими врагами и втирал подобное дерьмо. – Он шмыгнул носом. – И это объясняет, почему я тогда сделал тебя своим бухгалтером.

Бенни и бровью не повел, хотя Валка наконец-то подошел к настоящей причине их встречи – деньгам.

– Правда, здесь также написано… – Эдди снова заглянул в статью и прищелкнул языком, – что, к сожалению, у таких, как ты, нередко случается депрессия. И эти сумасшедшие часто кончают жизнь самоубийством.

– Я пока жив.

– Да. Но это заслуга не твоя, а твоего брата.

– Мы обязательно должны говорить о Марке?

Эдди рассмеялся.

– Хорошо, что ты мне напомнил о том, что я хотел тебе показать. Пойдем со мной.

Валка бросил фартук на рабочий стол, взял садовые ножницы и подал Бенни недвусмысленный знак проследовать за ним в дальнюю комнату.

Прилегающее помещение использовалось как склад. Правда, не для цветов, удобрений или ваз, а для мусора, как выяснил шокированный Бенни. Для человеческого, еще живого мусора.

– Пришло время наконец-то излечить твою гиперчувствительную болезнь, – сказал Валка и указал на голого мужчину, который висел на Х-образном кресте. Во рту у него торчал оранжевый мячик с маленьким отверстием в середине, через которое можно было дышать. Казалось, мужчина вот-вот начнет задыхаться, потому что практически не мог втягивать воздух сломанным носом.

– А теперь смотри внимательно, – сказал Эдди и включил строительную лампу, которая свисала с потолка. При этом он ритмично защелкал садовыми ножницами в руке. Глаза подвешенного округлились, когда он услышал лязганье. Он пока не видел лезвий, потому что его голова находилась в приспособлении, напоминающем зажимные тиски, и он не мог повернуться в сторону. В ушах у него торчали фиксирующие шурупы. Из левого уже текла кровь.

Бенни хотел отвернуться.

– Нет, нет, нет. – Эдди несколько раз щелкнул языком, словно хотел успокоить лошадь. – Смотри сюда.

Он подошел к голому мужчине и поднес ножницы ему к лицу. Блестящие лезвия отразились в зрачках его задыхающейся жертвы.

– Статья просто открыла мне глаза, Бенни. Там написано, что у гиперчувствительных невероятно выраженное восприятие боли. Это правда?

От ужаса Бенни не мог произнести ни слова.

– Некоторым даже не помогают обезболивающие средства. Представь жуткие муки у зубного врача.

Садовыми ножницами Эдди оттянул верхнюю губу своей жертвы в сторону. У мужчины были плохие, желтые от никотина зубы.

– Но самое интересное, что люди как ты, Бенни, особенно восприимчивы к страданиям других. Якобы они чувствуют чужую боль интенсивнее, чем собственную.

Эдди приподнял большим пальцем правое веко мужчины.

– Прекрати, – простонал Бенни, зная, что это бесполезно. Валка хотел продемонстрировать, что случится с Бенни, если он не вернет девяносто тысяч евро, которые одолжил у него.

Эдди в последний раз обернулся к нему:

– Это упрощает дело, мой чувствительный юный друг. Потому что теперь я могу причинить тебе боль, не прибегая к физическому насилию.

Бенни глядел на ритмично вздымающуюся грудь голого мужчины, которому было не больше двадцати пяти лет. Смотрел в его выпученные глаза и чувствовал запах страха, который наполнял влажное помещение. Он ощущал его на своей коже, под языком и знал, что через несколько секунд почувствует жуткую боль. Словно это ему выдавили глаза из глазниц и ржавым ножом перерезали зрительный нерв.

7

Клиника Бляйбтроя располагалась на Францозишештрассе, недалеко от площади Жандарменмаркт в старинном здании, облагороженном стеклом и сталью, и с самого начала было ясно, что пациенты больничных касс^[2]могут разве что работать здесь в качестве уборщиков. После роскошной поездки, закончившейся на нижнем уровне подземного гаража прямо перед частными лифтами, Марк рассчитывал на все что угодно: пруд с карпами у входа, настоящие льняные полотенца в дизайнерских гостевых туалетах и зал ожидания, который мог бы составить конкуренцию лаунжу первого класса сингапурских авиалиний. Но его ожидания были даже превзойдены, когда он увидел, что из шикарного мужского туалета можно наслаждаться панорамным видом на Фридрихштрассе. Возможно, тот, кто поднимался сюда, и страдал психическим расстройством, но мог и дальше мочиться простым смертным на голову. Его отцу наверняка бы понравилось такое изящное разбазаривание гонораров. «Деньги чувствуют себя хорошо только в красивом портмоне», – было одним из его любимых высказываний.

Марк же, наоборот, чувствовал себя вегетарианцем на скотобойне, когда в фешенебельном зале ожидания клиники заполнял анкету пациента и подписывал договор о конфиденциальности. За полчаса до этого он должен был сдать мобильный телефон, все металлические предметы и даже кошелек охраннику на входе.

– Исключительно в мерах безопасности, – объяснил ему Бляйбтрой. – Вы даже не представляете, на что способны конкуренты, чтобы заполучить результаты наших исследований.

Затем он извинился и передал Марка ассистенту-южанину, который провел его в затемненную комнату для осмотра и молча исчез.

Помещение напомнило Марку кабинет дантиста. В центре затемненной комнаты стояло белое гидравлическое кресло. От него к компьютерному столу отходили многочисленные разноцветные кабели.

– Электроэнцефалография, – произнес мягкий женский голос.

Марк испуганно обернулся, когда тяжелая дверь за его спиной закрылась с тихим щелчком.

– С ее помощью мы будем измерять электрическую активность вашего мозга.

Часть квадратной комнаты была отделена мандариновыми деревцами метровой высоты. Он не заметил за ними ни кожаных диванов, ни врача, которая сейчас поднялась со своего мягкого кресла.

– Простите, не хотела вас напугать, доктор Лукас. Я Патриция Менарди, штатный невролог.

Она подошла к нему с вытянутой рукой. Женщине удавалось выглядеть одновременно дружелюбно и доминантно – в том числе из-за того, что у нее был мягкий голос, но при этом никакого намека на улыбку. Марк заметил крошечный шрам над ее губой, оставшийся, вероятно, после великолепно проведенной операции по закрытию расщепленного нёба. Он был почти уверен, что ее крепкое рукопожатие и мужественная манера в целом являлись частью защитного вала, строительство которого началось еще в то время, когда ее дразнили в школе из-за заячьей губы.

– Доктор Менарди, я только хотел…

– Нет, просто Менарди.

– Хорошо, тогда и моего титула не называйте. Я указываю его, лишь когда бронирую комнату в гостинице, но еще ни разу не получил апгрейд номера.

Врач и бровью не повела.

«Чувство юмора к ее сильным сторонам явно не относится».

– Когда вернется профессор Бляйбтрой? – спросил Марк.

– Через несколько минут. А я пока подготовлю все для исследования.

– Подождите, подождите. Боюсь, вы что-то не так поняли. Я не хочу обследоваться. Профессор лишь хотел объяснить мне, как проходит эксперимент. Чисто гипотетически, потому что я пока еще не согласился принимать в нем участие.

Менарди склонила голову набок и нетерпеливым движением руки проверила свою прическу.

– Да? Мне сказали, что вы наш следующий кандидат на эксперимент с памятью.

– Эксперимент с памятью?

– Главврач расскажет вам обо всех подробностях сразу после обхода. А пока давайте воспользуемся возможностью и внесем ваши данные.

Марк вздохнул и посмотрел на часы.

– Вы теряете время, – сказал он, но все равно сел напротив врача, когда та снова опустилась в кресло. Она налила ему стакан воды из графина и открыла небольшую папку, которая лежала между ними на журнальном столике.

– Марк Лукас, тридцать два года, диплом юриста с отличием. – Она кликнула на соответствующий раздел лежащей перед ней анкеты, которую Марк должен был заполнить в зале ожидания вместе с договором о конфиденциальности. Но уже на середине анкеты ему надоело, и он бросил.

– Оба экзамена на отлично, как и защита диссертации по ювенальному уголовному праву. Насколько я знаю, это удается немногим.

Менарди с уважением кивнула.

– И сейчас вы работаете с социально неблагополучными детьми и подростками в Нойкёльне? – спросила она.

Ее взгляд упал на часы Марка на правом запястье.

– Подделка из Таиланда, – солгал он и просунул указательный палец под слишком свободный браслет часов. Ему не хотелось объяснять, как с зарплатой соцработника он может позволить себе люксовые часы стоимостью автомобиля среднего класса – пусть даже это был подарок от Сандры на день рождения.

– Ваш отец тоже был юристом. – Она достала из папки фотографию и подняла ее так, что Марк ничего не смог разглядеть. – Вы похожи, – сказала она и принялась листать дальше.

Марк никак не отреагировал, хотя ему очень хотелось вырвать анкету у нее из рук. Сходство с отцом было действительно поразительным, правда, чужие это редко замечали, потому что похожесть касалась не столько внешности, сколько характера и жизненной позиции. Франк Лукас тоже был бойцом – как и Марк, он получил аттестат о среднем образовании в вечерней школе, чтобы затем стать адвокатом и посвятить себя простым людям. Вначале, когда он еще не мог позволить себе собственную контору и бюро находилось в домашней гостиной, у Франка за советами перебывала половина соседей. Обманутые жены, пьяные водители, мелкие жулики, уличенные в воровстве. В округе к Папе Лукасу относились больше как к духовнику, чем адвокату. Нередко он предоставлял отсрочку своим «друзьям» или же и вовсе отказывался от гонорара, хотя Мама Лукас устраивала ему потом хорошую взбучку, потому что им нечем было платить за жилье.

Но некоторые из мелких преступников, которым он когда-то помогал безвозмездно, сделали карьеру. Эти мошенники вдруг начали платить наличными и не требовали чеков. Благодаря такой сомнительной клиентуре дела его конторы пошли в гору, пусть и недолго.

– Ваш отец рано умер от поздно диагностированного цирроза печени, а ваша мать, домохозяйка, скончалась спустя несколько месяцев, – продолжила Менарди.

«Откуда она все это знает?»

Если память его не подводила, эту и следующие страницы анкеты он не заполнял.

– У вас есть младший брат, Беньямин? – спросила Менарди.

Марк почувствовал комок в горле и взялся за стакан с водой. Очевидно, невролог потратила время на то, чтобы собрать информацию о нем в Интернете.

– Бенни. По крайней мере, он так себя называл, когда мы разговаривали с ним в последний раз.

– И когда это было?

– Так, дайте подумать. – Марк сделал глоток и поставил стакан на журнальный столик. – Это было, мм… понедельник, вторник, среда… – Он считал дни недели по пальцам. – Приблизительно в четверг. Около полутора лет назад.

– В день его принудительной госпитализации? – Менарди захлопнула папку и постучала ручкой по передним зубам. – После повторной неудачной попытки самоубийства?

Горло у Марка перехватило еще сильнее.

– Послушайте, я не знаю, как вы заполучили всю эту информацию. Но я здесь точно не для того, чтобы болтать с вами о старых семейных делах.

Он встал, но врач успокаивающе подняла руку.

– Тогда расскажите мне, пожалуйста, о травме, которая в итоге подтолкнула вас обратиться к нам.

Марк немного помедлил, затем взглянул на часы и снова опустился на диван.

– Я слышу голоса, – сказал он.