Услышав это, старик Ни пришел в негодование. Он хотел было тут же пойти к сыну и спросить его, что, в конце концов, происходит, но потом раздумал. «Да… Уж если таким уродился, бесполезно с ним и толковать. Пусть делает что хочет», – рассудил он и, возмущенный, обиженный, отправился к себе.

По дороге он споткнулся и упал. Жена, госпожа Мэй, поспешила поднять его. Старика посадили на кровать, но он уже был без сознания. Послали за лекарем. Тот сказал, что это удар, напоил больного имбирным отваром, привел его в чувство и не велел вставать. Старик Ни был разбит параличом, лежал неподвижно в постели, не в силах даже пошевельнуться, однако мысль работала ясно. Жена не отходила от него, варила ему бульоны и лекарственные отвары и ухаживала за ним со всем усердием. Но лекарства не помогали, и как-то, пощупав у больного пульс, лекарь сказал:

– О выздоровлении уже не приходится говорить. Остается только стараться как-нибудь продлить его дни.

Узнав, что отец болен, Шаньцзи несколько раз приходил проведать его. По тяжелому положению, в котором находился Ни Шоуцянь, он понял, что старику уже больше не подняться. Тогда он начал покрикивать, направо и налево, раздавать почем зря оплеухи, – словом, напустил на себя вид полновластного хозяина в доме. Это раздражало старика, выводило его из себя, а его жена, глядя на все это, только плакала. Ни Шоуцяню было так худо, что даже маленький Шаньшу перестал ходить в школу и оставался все время возле отца.

Понимая, что положение его безнадежно, Ни Шоуцянь призвал к себе старшего сына, достал тетрадь, в которой было переписано все имущество, земли, значилось общее количество слуг, сумма денег, отпущенных в долг, и прочее, и сказал сыну:

– Шаньшу сейчас только пять лет, и он сам нуждается в том, чтобы о нем позаботились, а госпожа Мэй молода и вряд ли сумеет управлять домом. Поэтому нет смысла выделять им какое-то имущество. Все я передаю тебе. Но если Шаньшу будет жив и здоров, то, когда он станет взрослым, ты уж, ради меня, подыщи ему жену, помоги жениться и удели ему какой-нибудь небольшой домик да хорошей земли *му пятьдесят-шестьдесят, чтобы ему не пришлось терпеть голод и холод. Обо всем этом я написал здесь, в тетради, и пусть она послужит тебе документом при разделе… И вот еще что: если госпожа Мэй решит снова выйти замуж, то пусть идет, если она захочет жить одна с сыном, пусть живет, не нужно ее неволить. Ты будешь почтительным сыном, если сделаешь все так, как я велю… Тогда я смогу *умереть с закрытыми глазами.

Шаньцзи просмотрел тетрадь и увидел, что там все записано тщательно и сказано ясно.

– Не беспокойтесь, не беспокойтесь, батюшка, я все сделаю так, как вы велите, – говорил он и, радостный, с тетрадью в руках удалился.

Когда Шаньцзи ушел, госпожа Мэй, указывая на мальчика, со слезами на глазах проговорила:

– А этот что же, не родной ваш, что ли? Вы все отдали старшему сыну. А мы на что будем жить?

– Ты ничего не знаешь, – ответил ей старик. – Я ведь вижу, что у Шаньцзи недобрая душа. Раздели я поровну имущество и землю, мальчику нашему, чего доброго, и с жизнью пришлось бы расстаться. Вот я и решил: уж лучше все отдать старшему, пусть остается довольным и не таит в душе зависти и злобы.

– Так-то оно так, – отвечала госпожа Мэй, – но ведь исстари известно, что между сыновьями не делают различий, от первой жены они или от вторых жен. А уж так неравно разделить имущество значит стать посмешищем в глазах у людей.

– Не до людских толков мне теперь, – ответил старик и продолжал: – Ты ведь еще совсем молода, и пока я жив, лучше отдай нашего сына на попечение Шаньцзи. А когда я умру, через полгода или там через год, найди себе какого-нибудь богатого и хорошего человека и выходи за него. Позаботься о себе, об остатке своей молодости, и не живи ты здесь, чтобы не терпеть от них обид и униженья.

– Что вы говорите! – воскликнула госпожа Мэй. – Я ведь из приличной, образованной семьи. Женщина следует за одним до конца своих дней. А у меня к тому же есть сын. Как же я его брошу? Нет уж, так или иначе, а я останусь с сыном и ни за кого замуж не пойду.

– Ты твердо это решила? Подумай, чтобы потом не раскаиваться.

Госпожа Мэй стала клясться.

– Ну, если ты окончательно так решила, то можешь не беспокоиться, что вам не на что будет жить.

С этими словами Ни Шоуцянь вынул из-под подушки какой-то свиток и передал его жене. Госпожа Мэй подумала, что это еще какие-нибудь хозяйственные записи и счета, и в недоумении спросила:

– Что это за свиток? Зачем он мне?

– Это мой портрет, и в нем хранится тайна. Спрячь его и никому не показывай. Если Шаньцзи не захочет позаботиться о нашем сыне, когда он вырастет, ты, несмотря ни на что, молчи и терпи. Дождись, пока у нас здесь на посту начальника уезда будет какой-нибудь честный и справедливый человек, и тогда иди к нему с этим свитком жаловаться. Изложи ему мою предсмертную волю и попроси, чтобы он внимательно разобрался в портрете. Если начальник действительно окажется человеком честным и умным, он сумеет решить дело, и вы с сыном всю вашу жизнь проживете в достатке.

Госпожа Мэй спрятала свиток.

Но не будем многословными. Старик Ни протянул еще недолго. Через несколько дней он задохнулся ночью от кашля, и, сколько его ни звали окружающие, сколько ни кричали, привести его в сознание не удалось. Так он скончался в восемьдесят четыре года. Поистине,

 
Пока в тебе есть капля духа,
хлопочешь ты и день и ночь,
И вдруг в один злосчастный миг
конец всему приходит!
Но если знает человек,
что ничего не взять в тот мир,
Зачем усердствует всю жизнь,
к чему добро он копит?
 

Надо сказать, что, когда в руках Шаньцзи оказалась тетрадь с перечнем имущества, а затем ключи от всех амбаров и кладовых, у него уже не оставалось времени навестить отца. Каждый день с утра до вечера он пересчитывал и проверял деньги, недвижимое имущество, вещи, домашнюю утварь и разный инвентарь. И только когда старик умер и госпожа Мэй послала служанку, чтобы сообщить ему о несчастье, только тогда он и его жена прибежали, поплакали немного и ушли, оставив госпожу Мэй возле тела покойного. К счастью Шаньцзи, похоронная одежда, гроб и все прочее были уже заранее приготовлены, и ему не пришлось ни о чем беспокоиться. После того как тело уложили в гроб и выставили в траурном зале, госпожа Мэй с сыном неотлучно сидели у гроба и с утра до вечера плакали. А Шаньцзи тем временем только и знал забот, что принимать гостей, и по нему незаметно было, чтобы он хоть сколько-нибудь горевал. Положенных *сорока девяти дней он не стал ждать и сразу же похоронил отца. Вечером после похорон он направился к госпоже Мэй и стал переворачивать все вверх дном в ее спальне, желая убедиться, что отец не оставил ей никаких денег. Но госпожа Мэй была женщиной сообразительной. Она хранила свиток в одном из собственных сундуков, где некогда лежало ее приданое. Теперь она тут же раскрыла их, вынула оттуда какие-то старые платья и предложила супругам Шаньцзи осмотреть сундуки. Понимая, что там ничего не может быть, раз женщина так спокойно предлагает им посмотреть, Шаньцзи не стал даже туда и заглядывать. Пошарив еще немного в ее комнате, они ушли. Тут, предавшись своим горестным мыслям, госпожа Мэй громко разрыдалась. Глядя на мать, маленький Шаньшу тоже заплакал. При виде этой картины

 
Идол из глины слезу проронил бы,
у статуи медной и то б увлажнились глаза.
 

На следующий день Шаньцзи позвал плотника, чтобы тот осмотрел помещение госпожи Мэй. Шаньцзи решил переделать ее комнаты для своего сына и его будущей жены. Госпожу Мэй и Шаньшу он переселил на задний двор в три маленькие комнатушки и ни одной приличной вещи им не дал – дал только старую кровать и несколько простых столов и стульев. Раньше у госпожи Мэй были две служанки, теперь старшую у нее отняли и оставили лишь младшую – девочку лет одиннадцати-двенадцати. Каждый день эта служанка ходила на кухню за едой для госпожи Мэй и ее сына, но никто в доме никогда не заботился, оставалось ли для них что-нибудь. Все это было настолько неудобно, что госпожа Мэй в конце концов попросила рису, сложила у себя очаг и стала себе готовить. В свободное время она занималась рукоделием, на вырученные деньги покупала овощи и как-то перебивалась. Мальчика она устроила учиться вместе с соседскими детьми, и за обучение ей приходилось платить самой из заработанных ею денег.

Шаньцзи не раз подсылал свою жену и свах к госпоже Мэй, но она клялась, что скорее умрет, чем выйдет вторично замуж. В конце концов, пришлось оставить ее в покое. А так как госпожа Мэй была очень сдержанна и терпелива и, что бы ни случилось, все молчаливо сносила, то Шаньцзи, несмотря на всю свою жестокость и злой характер, постепенно как-то перестал обращать внимание на нее и ее сына.

Время летело стрелой, и не успела госпожа Мэй оглянуться, как Шаньшу уже минуло четырнадцать лет. Госпожа Мэй была осторожна и никогда ни слова не говорила сыну обо всем, что ей пришлось пережить. Она боялась, как бы мальчик не сказал чего-нибудь лишнего, и понимала, что невзначай брошенное неосторожное слово может вызвать скандал, от которого пользы не будет никакой, а неприятностей не оберешься. Но теперь, когда мальчик подрос, он сам начал понимать, что́ черное и что́ белое, и уже невозможно было от него все скрыть.

Однажды, когда Шаньшу попросил у матери новое шелковое платье, а госпожа Мэй ответила, что у нее нет денег, Шаньшу сказал:

– Мой отец служил начальником области, и всего-то у него два сына: брат да я. Брат вон какой богатый, а я попросил одно платье, и того нет для меня. Почему это так? Раз у нас нет денег, я пойду возьму у брата.

Шаньшу уже повернулся к выходу, но мать остановила его:

– Сын мой! – воскликнула она. – Платье – это такой пустяк. Неужели ради этого стоит ходить и просить! Ведь не случайно есть поговорка: кто смолоду ходит в холстах, тот в зрелости ходит в шелках. Если ты с ранних лет начнешь носить шелка, то, когда вырастешь, и простого платья у тебя не будет. Подожди, вот пройдут два года, продвинешься ты в своем учении, тогда я хоть продам себя в услужение, но уж платье тебе куплю. А брат твой не из тех, с кем стоит связываться. Не нужно приставать к нему!

– Да, вы правы, мама, – ответил ей на это Шаньшу, но в душе был с ней не согласен. «У отца было огромное состояние, и так или иначе, но оно должно быть когда-нибудь поделено между мной и братом, – подумал он. – Ведь я не пасынок какой-то, что за матерью притащился в чужой дом. Почему же мой брат не желает подумать обо мне! Да и мать вон что говорит! Неужто мне и куска шелка нельзя получить; и неужели нужно ждать, пока мать продаст себя в услужение и купит мне платье? Слушаешь ее, и просто не верится! Да и брат не тигр, не съест меня – чего же бояться!»

Рассудив так, Шаньшу, ни слова не говоря матери, отправился в большой дом к брату.

– Кланяюсь! – крикнул он, когда увидел брата.

Шаньцзи оторопел.

– Зачем ты пришел? – спросил он.

– Я как-никак сын почтенного и образованного человека, а хожу в таком рванье, что люди смеются. Вот я и решил попросить у тебя кусок шелка, – сказал Шаньшу.

– Если тебе нужно новое платье, иди проси у матери.

– Всем состоянием отца распоряжаешься ты, а не мать, – возразил Шаньшу.

Услышав слово «состояние», Шаньцзи почувствовал, что дело здесь не только в платье, и весь вспыхнул:

– Кто тебя научил так говорить?! – закричал он. – Ты что, пришел просить платье или требовать наследство?

– Ну, наследство когда-нибудь поделим, – сказал Шаньшу. – А пока что мне нужно платье, чтобы хоть выглядеть прилично.

– Ах ты, ублюдок! – набросился на него Шаньцзи. – Приличие ему подавай! Да какое бы ни было у отца состояние, найдутся прямые наследники, и тебе, чужаку, до всего этого нет никакого дела. По чьему наущению ты пришел сюда?! Лучше не выводи меня из себя, а то и тебе, и твоей матери негде будет преклонить голову.

– Оба мы сыновья одного отца, почему же это я ублюдок? – не уступал Шаньшу. – Ну, выведу тебя из себя, так что же? Убьешь нас с матерью и сам завладеешь всем наследством, что ли?

– Ах ты, скотина! – заорал Шаньцзи, в порыве гнева схватил брата и надавал ему таких тумаков, что у Шаньшу вся голова покрылась шишками. Наконец мальчик вырвался и опрометью бросился домой. Плача, он рассказал матери, что произошло.

– Я ведь говорила, чтобы не ходил, так нет, не послушался, – упрекала его госпожа Мэй. – И поделом тебе!

Но, говоря так, она привлекла его к себе, стала массировать ему голову и невольно тоже расплакалась. Стихи говорят так:

 
Вдова молодая одна прозябает
с сыном своим сиротой,
Ест пищу плохую, одежда тонка,
и хижина ветха, пуста.
Хоть вместе живут все одною семьею,
но дружбы и лада в ней нет.
У древа две ветки, но чахнет одна,
а пышен соседней расцвет.
 

Госпожа Мэй немало размышляла над тем, как ей теперь быть, прикидывала и так, и этак и, наконец, боясь, что Шаньцзи затаит гнев, послала к нему служанку с извинениями. Служанке было приказано передать, что мальчишка-де школьник, еще ничего не понимает, посмел, мол, разгневать его и сам-де виноват. Но Шаньцзи никак не мог успокоиться. На следующий день ранним утром он пригласил к себе кое-кого из родственников, позвал госпожу Мэй с сыном и, когда все собрались, вытащил тетрадь с записью о разделе, которую оставил ему отец.

Собравшиеся прочитали запись в тетради, и тогда Шаньцзи сказал:

– Уважаемые родственники, не подумайте, что я, Шаньцзи, не хочу содержать их – мать и сына, и намерен их выгнать. Но дело в том, что Шаньшу вчера потребовал от меня свою долю наследства, много чего мне наговорил, и я боюсь, что, когда он подрастет, разговоров будет еще больше. Вот я и решил сегодня их выделить, чтобы они жили отдельно от нас в Восточной деревне; я даю им пятьдесят восемь му земли, как и написано здесь в тетради, так что действую я согласно последнему желанию отца и ни в чем не посмел самовольничать. Прошу вас, уважаемые сородичи, быть моими свидетелями.

Все эти люди, конечно, знали, что Шаньцзи человек, с которым лучше не связываться; к тому же они видели запись о разделе, сделанную собственной рукой Ни Шоуцяня, и, конечно, никто из них не отважился лезть не в свои дела и наживать себе врага. Одни ему поддакивали, другие твердили:

– Завещания, как говорится, ни за какие тысячи не купишь, поэтому разделиться согласно воле отца, и никаких разговоров.

И даже тем, кто жалел Шаньшу и его мать, оставалось лишь успокаивать и подбадривать их. «Мужчина не надеется на наследство, женщина в замужестве не живет приданым, – говорили они. – Многие начинали на пустом месте. А у вас теперь будет дом, будет земля, которую можно обрабатывать. Это все-таки что-то. Надо только работать и не пренебрегать заработанной похлебкой. А что пошлет судьба, будет видно».