Сказка

 
Молоко звериное глотает
Змей Горыныч, обещает – жесть.
Дымчатая темень нарастает,
Снег летит, как запределья весть…
Старый рыцарь зажигает факел,
Думает, что монстра победил.
Змей смеётся – это доппельгангер
Воину сраженье уступил.
В шесть голов кошмарил он героя,
Шесть хвостов до неба распускал,
Шерсть топырил, ликантропом воя,
Брал на понт, как здешний неформал.
Пропадал с радаров битвы, снова
Выпускал смарагдовый огонь.
Было то кроваво, то свинцово,
И казалось облако с ладонь…
Ширилось светило Самаэля,
В Пятом Небе знающего толк,
На болотах выросла химера:
Хвост гадюки, туловищем волк.
 
 
Снег слетал с катушек в пользу драки,
Бились в эпилепсии ветра.
Скалились в лесу мутанты-самки,
И крестились рядом хутора.
Головой качал над ними ангел,
Схватка завершилась наконец,
Проиграл не Змей, а – доппельгангер, —
Клон, двойник, придумщик и гордец.
…Настоящий едет в «Мерседесе»,
Пролетает в бизнес-джете над…
Прячет клад в заговорённом месте,
В кладе яйца: в чёрных яйцах фарт.
 

«Макабрический гном переходит границы любви…»

 
Макабрический гном переходит границы любви,
Дует в огненный шар, просыпаются духи травы,
Астарот приседает на корточки, чёрные сны
Выпускает на волю из клеток такой глубины,
О которой всё знают шуты и нахмуренный пёс
Из седых гримуаров, в которых он шерстью зарос…
Духи снадобье трав под подушку видений кладут:
В полушарии правом кого-то молиться ведут,
 
 
А захочешь увидеть, что в левом – да ладно тебе —
Плачет девочка, шарик умчался, и нитка скорбей
Размоталась, покуда там мойры плели, да не то —
Постаревшую женщину бросил мужчина в пальто.
И циклопы в своём одноглазии в тартар летят,
И цветёт в одноглазье уродов невиданный сад.
Духи трав, проникая в тела, набираются сил —
Кто кого подсадил, кто кого раскурил, кто забыл…
 
 
Макабрический гном курит трубку пахучей травы:
Проплывают ашрамы Тибета и грёзы Тувы,
Аллегории виснут над теми, кто знает, о чём
Говорит незавидный и в меру упитанный гном.
На последней затяжке из трубки встают облака,
Может, шарик вернулся из красного города Кха?
Астарот уменьшается в росте и двигает в ад,
Духи трав поднимаются выше и тянутся над…
 

«Скоро наступит день, и Харон в запале…»

 
Скоро наступит день, и Харон в запале
Скажет: «Поток огромный, мне лодки мало,
Да и обол ваш медный в аиде-баре
Не принимают больше. Кому я пара,
Если в мозгах вода, а в лохмотьях буря?
Если занять сумею в подземном денег,
Сразу уеду в город – литература!
Мне подойдёт любое: аферы, демпинг,
Трафик травы и счастья в хороших дозах,
Ну, и с герлой, конечно, в Доминикану.
К чёрту баркас и этот корявый посох,
То есть весло, с которым я тут за гранью…»
 
 
Вот что тебе приснилось в снотворном мире,
Или ещё каком, понимай как хочешь,
Всё-таки это лучше, чем петь в могиле —
Что-то в подобном духе легко бормочешь,
Не зажигая света, включая жалость
К старому речнику, а не к душам Леты,
Корни всего такого – Костлявой жало
И на стене шифрованные беседы.
…В ванной подходишь к зеркалу – вот же номер —
Видишь лицо Харона: «Пройдёмте к лодке…»
Грязная птица Стикса в дверном проёме,
Как вариант ехидной загробной сводки.
 

«„Никуда не ходи“, – говорит…»

 
«Никуда не ходи», – говорит
Мозг, расплавленный вязкой жарою,
Снился с книгой дождя не друид,
Но похожий: стоял над рекою,
Заклинанья шептал-бормотал,
Цветом с местом сливались лохмотья,
Разливал старый месяц нектар,
Мглу зелёную певчая рота
Прошивала. Стоял над рекой
Тот похожий, выпрашивал тучи,
Под мостом ошивался смешной
Призрак жизни, конечно не лучший.
Призрак смерти баркас отвязал
И отправил себя за незримым.
 
 
Мозг от жизни чертовски устал,
А случалось, бывал одержимым
Чем-то важным. Теперь ерундой
Так набит, точно птичками Пришвин.
Твой двойник всё стоит над рекой?
Всё стоит. Ну вот так и запишем
В память неба. Жара нарасхват.
И не в пользу двуногих прогнозы.
То ли это июнь, то ли ад…
В ожидании метаморфозы.
 

«Жуками осень смотрит лету вслед…»

 
Жуками осень смотрит лету вслед,
В фантомный сад с плодами Гесперид;
Какой-то даме непонятных лет,
Что человека в сумерках корит,
Сигналят бесы; вспыхивает страх
В её мозгах? Мужчина – инвалид
Какой войны? Змея шипит: «Дурак», —
И проступает паузами стыд.
Он не ответил. Что тут отвечать?
Он слышит звук: по облакам состав
Идёт туда, где в параллельном – мать,
В молочный колер прячется ландшафт…
А поезд всё идёт по облакам,
А выше Тот, которого никто…
Там место есть Его ученикам,
Там кроткий ангел подаёт ситро.
«Я мог бы стать Его учеником», —
Подумал однорукий… Шаг назад,
В руке синица, а душа тайком
Двух-трёх ворон считает в листопад
В саду, который виден не для всех:
Потерян путь, забыт ориентир.
…В жилетке жёлтой жук похож на тех
Собратьев, улетевших в лучший мир.
 

На швейцарской границе
(Весна 45-го)

 
Пастор Шлаг идёт на лыжах к Богу,
Долго смотрит Штирлиц в небеса:
Там ведёт по райским кущам кроху
Ангел, закрывающий глаза…
Там на завтрак детям Бухенвальда
Праздники в тарелках подают,
Там своя под крышей счастья Ялта,
В облаках сквозистый перламутр.
Это символ? Может быть и символ…
«И не надо думать свысока
О мгновеньях, рейхсминистр Гиммлер,
Пусть свистят, как пули у виска».
В старой кирхе на органе Гендель…
Дошлый Клаус Штирлицем убит.
(Сытая Швейцария как крендель…)
Отто Макс в надёжном «мерсе» спит.
Бог сидит на синем табурете,
Рядом дети? Не понять и тем,
Кто в разведке получал по смете
В фокусе закрученных дилемм.
А за кадром голос Копеляна,
В вишнях расцветает саундтрек…
То Марúка Рёкк поёт с экрана,
То танцует мёртвый человек.
Шепчет атеисту Бог на ухо:
«Жизнь, штандартенфюрер, не игра!
В небесах бомбёжки после – глухо…
Просыпайтесь, к Мюллеру пора».
 

«…Бог старости дохнул, и – стал ты стар…»

 
…Бог старости дохнул, и – стал ты стар:
И зрение не то, и хуже виски.
Не привлекает, как вчера, вокзал,
Абстрактны и дракон, и василиски.
Откроет пасть закат – и день прошёл,
Вот также Айса перережет нити…
Да ладно. Ну, щемит порой мотор.
Ещё глоток под персик или свити?
 
 
Смотри, вот жук чернее всех чернил,
На нём мужчина исхудавший катит,
А выше настоявшийся эфир,
И очевидно, Кто созвездья ладит.
Как стар он, этот, на большом жуке,
И на поэта не похож ни капли.
Но что-то есть в безумном старике…
Они к Парнасу, а потом на Капри.
 

«Почему родился? Почему-то…»

 
Раз, два, три, четыре, пять,
Вышел зайчик погулять…
 

Ф. М.

 
Почему родился? Почему-то…
Свет хватал ручонкой до небес,
В зеркале и в музыке паскудно
Выглядел без гномиков чудес.
Повзрослел. Летал на самолётах,
Бросил тёплый край и Сахалин,
Видел Бога в самодельных ботах:
Бог покрасил небо в белый сплин.
Девушки прошли как смех и тени:
Вылетели в тёмную трубу,
Верить никому без исключений
Не могу, в карманах наскребу,
Если что, на призрачное право
Серафиму черкануть слова:
«Было запредельно, было ржаво,
Жизнь бросала крошки волшебства».
Серафим, мне слишком одиноко
Шар земной на пальчиках держать,
Над моей кроватью мало Бога…
Вот и вышел зайчик умирать.
 

Марк Шехтман / Израиль /

Родился в Таджикистане в 1948 году. Окончил школу в Душанбе, получил два образования (физико-математическое и филологическое), преподавал историю литературы. Научные интересы связаны с теорией мифа и НФ.

В 1990 году из-за начавшейся в Таджикистане гражданской войны был вынужден эмигрировать в Израиль. Ныне живет в Иерусалиме. В советский период были изданы два сборника стихов поэта: «Неведомое небо» (1982) и «Большая Медведица» (1985). Позже вышли в свет «Русский Бог» (Москва, 2009), «Бродяжий ангел» (Иерусалим, 2015) и сборник стихотворных комедий «Бройтманиана» (Запорожье, 2004).

С ума сошедший домовой

 
Блестит луна на дне колодца.
Над лесом тает волчий вой…
В такую ночь к избе крадётся
С ума сошедший домовой.
Как стал он портить харч и платье,
Как бить посуду стал охоч,
Хозяин cотворил заклятье
И выгнал домового прочь.
 
 
Но и без этого, однако,
Любой на домового лют.
Ни кот, ни лошадь, ни собака
Его своим не признают,
Не пустят рядом на солому
И не поделятся едой —
Все помнят, как был тяжек дому
С ума сошедший домовой.
 
 
А он, вины своей не чуя,
В ненастье, в холод, на жаре
По ближним рощицам кочует,
Полёвок ест и спит в норе.
И нет покоя домовому:
Рассудком тягостным не здрав,
Всё к дому тянется он, к дому,
Любовь и ненависть смешав.
 

Мы и наши гении

 
Ах, эти моцарты, пушкины, кафки!
Каждый – как дальней кометы осколок,
К нам залетевший случайно… Для справки:
Жизненный путь их обычно недолог.
 
 
Гения тронь – зазвенят отголоски
Детского стресса, страсти минутной —
Фокусы дедушки Фрейда… Для сноски:
Жить рядом с гением, ох, неуютно!
 
 
Хвалит наставник, а папа печален:
Сын-де замечен в пустом разгильдяйстве!
Что? Гениален? Ну пусть гениален,
Но не усерден в домашнем хозяйстве!
 
 
Женщины к гению валят толпою! —
Сереньким нам это очень обидно…
Но, если женится гений, не скрою,
Участь супруги его незавидна.
 
 
Гений и выгода редко совместны:
Смотрит на звёзды, а жизнь дорожает,
Дети растут, чем кормить – неизвестно,
Ну а жена всё рожает, рожает…
 
 
И кредиторы, и глупость, и зависть —
Лужа, в которой валяемся все мы!
Где же берёт он прекрасную завязь
Музыки, формулы, мысли, поэмы?
 
 
Кто он, сей баловень чудных мгновений,
Саженец странный средь поля людского?
Чёрт захохочет: – Ужо тебе, гений! —
И замолчит, чуя Божие слово…
 

Пролог к известному роману

 
На вершину Бро́кена в безлунье,
Где на ша́баш багровеет мгла,
Как-то раз прабабушка-ведунья
Молодую ведьму привела.
Юный чёрт на узенькой шпажонке
Мясо жарил, как на вертеле,
Для косящей, худенькой девчонки,
Лихо танцевавшей на метле.
 
 
Но куда значительней персоны
Обращали взгляды на неё:
Бесы, маги, тёмные бароны —
Опытное, хищное зверьё.
Щерились клыки, скрипели жвалы,
Сыпались заклятья, капал яд…
Правильно прабабушка сказала:
– Страх почуют – в жабу обратят!
 
 
Оттого она ещё задорней
Тьму взметала, будто простыню.
Усмехался сам Великий Чёрный
Наглости безродной парвеню.
Он-то знал, чего ей это стоит —
Без могучих близких и друзей
Колебать извечные устои
Ша́баша и всех его князей.
 
 
Озорует! Но какие губы…
Будто не боится ничего! —
И в холодной, неизмерной глуби
Дрогнуло бездушие его.
Сузились зрачки калёной стали,
Приподнялся бро́ви полукруг,
И мгновенно перед ним предстали
Трое ко всему готовых слуг.
 
 
Был он повелителен со свитой,
Как тому и надлежало быть:
– Зваться сей плясунье Маргаритой,
Жить в Москве и прошлое забыть.
Отыскать у предков юной девы
Голубую кровь и царский дом,
Без которых титул Королевы
Невозможен на балу моём.
Господа, к утру закончить дело…
 
 
– Да, Мессир, – осклабился Фагот.
– Да, Хозяин, – клацнул Азазелло.
– Пустяки! – мяукнул Бегемот.
Взмыли в небо три метеорита,
Расступилась над Москвою мгла,
И сказала утром Маргарита:
– Кажется, я что-то проспала!
Щёлкали дрозды в рассветной сини,
А потом на город пала тень,
Как когда-то в Иерусалиме,
В тот ниса́н, в четырнадцатый день…