Татьяна Шипошина
«Окончание сказки»

Действие повести происходит в детском костно-туберкулёзном санатории.

Ладно, я не сказку расскажу, а легенду. Только я её немного по-своему расскажу. Слушайте.

Анькина сказка № 4

– В незапамятные времена в одном далёком городе, в Древней Греции, жили-были отец и сын. Сына звали Икар. Попали они в плен к одному богачу. С утра до вечера работали они на виноградных плантациях, скот пасли и вообще занимались всякой тяжёлой работой.

– Да, на виноградникэ тяжэло работать! – поддакнул Джем.

– У сэли завжды тяжка праця, – добавил Миронюк. – Да ладно вам! Давай, Анька, дальше.

– Местность была гористая, и, если забраться на высокую гору, можно было увидеть далёкую, прекрасную и свободную страну. Задумали отец с сыном убежать от хозяина. Стали они размышлять, как им выбраться. Отец придумал – сделать крылья и улететь. Стали отец с сыном ночами делать крылья. Они собирали перья больших птиц и скрепляли их пчелиным воском. Большие, широкие делали они крылья.

– Не может человек летать на крыльях, в смысле махая крыльями, – вставил Славик. – Это наукой доказано. Ему силы не хватит.

– В сказке – хватит! – возразила Маша. – Увидишь!

– Сделали они крылья и собрались лететь рано утром, – продолжала Анька. – Отец говорит сыну: «Смотри не забирайся высоко к солнцу, а то воск может не выдержать, и крылья твои растают!» Сын пообещал.

Вот настало утро, вышли отец с сыном на вершину высокой горы и полетели. Тут наступил рассвет. Побежали по небу первые лучи солнца, и появился солнечный диск – сияющий, прекрасный!

Всё забыл сын! Красота солнца заворожила его. Ему показалось, что он всё может, что он всесилен… что не просто может вырваться на волю, а может и до самого солнца долететь. Стал сын забирать вверх, к солнцу. Кричит-кричит ему отец, а он не слышит. Чем ближе к солнцу, тем мягче становился воск. Стал воск мягким, стали крылья хуже слушаться. Сын всё равно пытается – всё вверх, вверх!

– Ось трэба батька слухаты! – прокомментировал Миронюк.

– Колька, замолчи!

– Если бы дальше сын продолжал лететь, крылья бы у него растаяли, упал бы он вниз и разбился бы о скалы…

– А ведь оно так и было! Я легенду эту знаю! – Это уже Серёжка вставил слово.

– Все знают! Разбился, бедняга, когда воск растаял!

Анька лежала на кровати, заложив здоровую, правую руку за голову. Всё, что она рассказывала, живо стояло перед глазами. Она точно знала, что хочет сказать.

– Я обещала одному человеку, что не будет в моих сказках плохих концов, – сказала она. – На самом деле всё было так: там, внизу, стоял могучий богатырь. Видит он, что один беглец правильно летит и вот-вот пересечёт границу свободной страны. А второй почему-то летит вверх. Подумал богатырь: «Ведь этот, второй, если взлетит ещё выше, разобьётся насмерть! Надо спасать беднягу». Взял он свой огромный лук, вставил стрелу, и… – Анька набрала воздуха. – И… стрела попала Икару прямо в руку. Если хотите, то в ногу.

Хуже, конечно, если в спину. В позвоночник. Но стрела поразила Икара не насмерть. Стал он падать, ушибся сильно и упал к ногам богатыря. Стонет, бедняга, корчится! Богатырь поднял его и говорит:

«Очень уж ты высоко собрался взлететь! Спас я тебя. Но я не хочу, чтоб ты снова в плен попал. Сейчас я отнесу тебя к себе, вытащу стрелу, залечу твои раны…

– Полежишь – три месяца до операции, месяцев пять – после! – таким же тоном, как Анька, подхватила Нинка.

– В гипсовой кроватке полежишь!

– На костылях побегаешь! – Народ сразу понял, в чём дело.

– Да, так. Вы точно догадались. Так оно и было, – подтвердила Анька. – Стал его лечить богатырь. Может, и в гипсовую кроватку положил. Лечил его богатырь, лечил и учил при этом, как быть сильным.

И как не быть дураком. Когда время пришло, сделал Икар себе новые крылья и вырвался наконец на свободу. Отца увидел…

С тех пор в Греции есть поговорка «Стрела, что ранит, может и спасти».

– Что, правда в Греции такая поговорка есть? – спрашивает Славик.

– Наверно, есть. Такой поговорки не может не быть. А вообще-то, я её придумала, – призналась Анька.

– Да, – задумчиво протянул Джем. – Я вышэ всэх хотэл – хотэл чэмпионом СССР быть!

– И я высоко хотел, – вздохнул Славик.

– И я.

– А я хотела, чтоб всё правильно было! – сказала Анька.

– А я – свободы. Свободы, блин! Я и сейчас хочу! – Нинка развела руки в стороны. – Свободы!

– Вот и лежишь тут, в ногу раненная! – Маша тоже знала, куда, в какое небо неслась она сама на своих восковых крыльях.

– Хорошо, что не в голову раненная! – Это Наденька, которая уж точно не знала, за что ранена.

– Нет, наша Нинка точно в голову раненная!

– Или в ж…!

– Летел подстреленный Икар, упал на коечку… – запел Костик.

– И… кар-р!.. кар-р! – закаркала Нинка, взмахнув руками, как крыльями и логически завершив песню.

– Эх вы, такую сказку опошлили! – заступился за сказку Серёжка.

Не все смеялись. Задумчиво смотрел в потолок Славик. Молча лежал Джем. Юрка тоже притих.

Так, постепенно, все и затихли – закончилась сказка.

– А за что же Светик наш? – повернувшись к Аньке, почти шёпотом спросила Маша.

– Я не знаю. Помнишь, Люба говорила: «Отмучилась за мать свою непутёвую…»

– А что, бывает так, что один человек мучится за другого?

– Не знаю.

– Можно ли вообще знать, кто и за что? – спросила Маша. Этот вопрос она частенько себе задавала, но не получала ответа. – Не знаю.

Наверняка каждый из лежащих, задавал себе такой или похожий вопрос. Разве можно представить человека, который хоть раз, хоть один-единственный раз, не крикнул бы в небо со своей больничной койки: «Почему? За что?!»?

Только вот ответ… ответ…

Суть сказки словно мелькнула тенью, которую хотелось поймать, схватить, рассмотреть.

Но она, эта суть, была лёгкой, как Икар. Она взмахнула крыльями, покачалась на волнах смеха, потом наклонила голову набок, будто спрашивая: мне побыть ещё или уже пора улетать?

Красиво развернувшись, суть, или истина, если хотите, взмыла вверх, оставляя за собой мерцающий свет, капли которого маленькими звёздочками, как блёстками, покрыли волосы, руки, ноги и одеяла всех сидящих и лежащих на веранде. Все потихоньку угомонились, даже Нинка с Костиком перестали пересмеиваться. Маша сладко сопела, укутавшись до самого носа.

Только Аньке не спалось.

* * *

Нет, не спалось, никак не спалось! Анька села на кровати. Потом она тихонько встала и подошла к краю веранды. В чёрном небе сияли неправдоподобно огромные звёзды. Ветреная южная ночь протянула к Аньке свои нежные прохладные руки.

Небо не было полностью чистым. Налетающий порывами со стороны моря тёплый ветер нёс по небу белые рваные облака.

Это были неплотные и быстро бегущие облака. Поэтому звёзды спокойно смотрели сквозь них.

Порывы ветра налетали на тополя, шевеля их гибкие ветви, быстро перебирая их дрожащие листья. Шелест листьев напоминал песню, звучащую то сильнее, то слабее, уплывающую, переходящую в тихий шёпот.

Издали же, как могучий, но далёкий хор, сопровождающий песню листьев, доносился шум моря.

Сердце Аньки разрывалось. Ей хотелось раскинуть руки и вместить в своё сердце всё, что сейчас здесь происходило… вернее, всё, что находилось… всё, что было… всё, что существовало…

Ей хотелось раскинуть руки, взлететь вместе с порывом ветра и взмыть туда – в тополя, в облака, в звёзды…

Всё это стало само собой складываться в слова. В слова… в слова… Анька вернулась к кровати, вытащила из тумбочки тетрадку, приготовленную для писем, и вырвала из неё листок. Потом взяла ручку и стала быстро, почти не задумываясь, записывать плывущие из глубины сердца слова.

В звёздном свете почти не видно строчек. Но, несомненно, к Аньке прилетели стихи. Вот они:

 
Вот к кровати слетаются звуки —
Шелестящие, тихие звуки,
Словно чьи-то шершавые руки
Обнимают меня слегка.
В облаках укрываются звёзды,
Серебристые, тихие звёзды.
Очень просто, всё очень просто,
Только видно – издалека.
Не дотронуться, не измерить…
Не найти ни окна, ни двери…
Кто заставил ветра проверить,
Как у тополя ветвь гибка?
Облака с тополями да звёзды
Зарезвились, как малые дети!
Кто собрал воедино эти
Звёзды,
ветви и облака?
 

Анька подумала немного. Чего-то не хватало… Чуть-чуть, самой малости – не хватало… Она прочитала скошенные по листку строчки ещё разок, потом перевернула листок на другую сторону и написала быстро и почти вслепую:

 
Кто собрал воедино эти
Души,
звёзды и облака?
 

Звёзды, ветви и облака… Души, ветви и облака… Души, звёзды и облака…

Анька сунула листок в тумбочку и откинулась на подушку. Теперь всё в порядке. Она обняла почти всё, что хотела обнять.

Она улетела… почти улетела туда, куда стремилась.

Всё в порядке. Анька заснула незаметно. Её ровное дыхание сплелось с дыханьем всех, кто спал на веранде.

Всё в порядке. Дыхание спящих уносилось вместе с ветром. Вплеталось в ветви тополей, шевелило листву на ветках и улетало к облакам. Сначала – к облакам, а потом… потом к звёздам, к звёздам…

А души? Души…

Анька очнулась от того, что Маша теребила её за плечо:

– Анька! Что это ты разоспалась сегодня? Вставай, пора уже!

Ещё не совсем проснувшись, Анька открыла ящик тумбочки. Листок с летящими строчками был на месте. Анька засунула его в тетрадку, а тетрадку положила на самое дно ящика.

«Потом почитаю, потом», – подумала она.

Начинался новый день.

Надежда Кондрахина
Кира

Кира не спал, он просто свернулся калачиком и сильно зажмурился. Наверное, никто тогда не заметил, как из-под одеяла он смотрел в маленькие щёлочки сквозь ресницы. Не было слышно ни криков, ни ругани, только беззвучно плакала мама. Она сидела на краешке дивана и тихо раскачивалась взад-вперёд, взад-вперёд, и длинная прядь волос, как маятник, повторяла за ней движение. Отец с большой сумкой стоял посередине комнаты. Потом его тяжёлые ботинки, как два маленьких бегемота, медленно двинулись к двери. Шаг, ещё шаг, бух, бух, бух… Хлопнула входная дверь, лязгнул замок. Стихли в подъезде ботинки-бегемоты.

Десятилетние двойняшки Маша и Аня стояли прижавшись к матери. Кучерявые темноволосые девочки с глазами Мальвины, так казалось Кириллу, ласково гладили маму по голове, по плечам.

– Мамочка, не плачь, мамочка, ты не виновата, – тихо прошептали губы мальчика, так тихо, что даже он сам не мог бы разобрать слов. – Это я, это из-за меня. Наверное, папа хотел себе другого сына, как Марк или его друг Саня.

Лицо пылало, в груди и животе было горячо, будто внутри горел миллион лампочек.

Душно, как душно!

Хотелось откинуть одеяло, хватать ртом воздух и кричать. Но слабые тонкие пальчики лишь щипали ткань пододеяльника.

– Идите спать, девочки. Утро вечера мудренее.

Мама наклонилась над Кирой, поправила одеяло, нежно поцеловала в крепко зажмуренные глаза и выключила свет.

Марк злился.

– Мама, я не повезу его. Опять парни засмеют. Что я, нянька ему? Вот Машка с Аней придут из школы, пусть сами и выгуливают.

– Марик, зачем ты так? Опять? Ты же обещал! Кира ведь не собака. Я очень спешу. Пожалуйста, побудь с ним до девчонок. Взрослый же, понимаешь, что на работе и так еле терпят мои бесконечные опоздания. Не всё можно домой на ночь взять – документация.

Марку пятнадцать, он, конечно, всё понимает, не дурак. Талантливый мальчик, учится на отлично в лучшей математической гимназии. В шесть лет сам поступил по конкурсу. «Гордость и надежда семьи», как говорит бабушка.

Кира в свои шесть пока только мечтает о школе. Затаив дыхание, смотрит на сильного, красивого с большими карими глазами парня и не понимает, почему брат сердится на него. Марк часто кричит и закрывается в своей комнате. Он старший, и потому у него своя отдельная территория, вход для Киры туда заказан. Только иногда, когда брата нет дома, ему удаётся заглянуть за запретную дверь.

В четыре года он научился ползать. Сначала было трудно передвигать непослушное тело, с трудом подтягивая ноги, которые волочились сзади, как тряпичные. А сам он был похож на гусеницу. Но вскоре Кира так наловчился, что мама иной раз теряла его в квартире. В такие моменты он непременно норовил заползти в комнату брата, где много интересных мальчишеских вещей. Больше всего ему нравилось рассматривать дипломы и грамоты Марка, которые гордо красовались в рамочках на отдельной полке. Наверное, будь Кира здоров, они с братом жили бы в этой комнате вместе.

Зато к девочкам вход всегда свободен. Вот уж где раздолье! Здесь можно смотреть и брать всё. Игрушки, книжки и конструкторы. Но у девчонок не как у Марка. Всё слишком яркое, в цветах и бабочках, даже рисунки на стенах такие же пёстрые. От их красок слепит глаза.

Сначала Кира путал сестрёнок – совсем одинаковые. Но очень быстро научился различать голос Маши – тонкий и звонкий, как звук флейты. Он был ещё маленький, но хорошо запомнил белокурую малышку, которая играла на удивительной дудочке. «Это флейта», – тихо сказала ему мама. На благотворительный концерт их пригласила тётенька из фонда. Из какого такого фонда, Кирка не знал, но поехали они туда все вместе, только Марк остался дома, сказал, что у него есть дела поважнее. С того времени Кира больше не путал девочек.

Маша много возится с Кирой, она добрая и чуткая. Если мамы рядом нет, но есть Маша, ему ничего не страшно. Аня тоже добрая, но строгая, и голос у неё твёрдый и требовательный. Она как учительница: поучает, объясняет, старается рассказать Кирке интересное про птиц и зверюшек, про то, что растёт в лесу и на поле, какого цвета радуга и океан. Даёт ему задания и потом строго спрашивает, что он понял. По каждой карточке спросит, ничего не пропустит.

Иногда ему кажется, что сестра похожа на Викторию Михайловну из специального центра развития для таких детей, как он.

Два раза в неделю мама возит его на занятия.

Кира пока не знает, когда пойдёт в школу, но учительница говорит, что он обязательно будет учиться как все, в обыкновенной школе.

– Голова у Кирилла светлая. Поверьте, столько детей перед глазами прошло. Он у вас способный и усидчивый. А терпеливый какой! Поставить бы только его на ноги.

– Время нужно, время и, конечно, деньги, – сокрушается мама. – Сами знаете, нам и люди помогают, и фонды, мы всем благодарны. Если бы не помощь, остался бы сын растением, как нам пророчили врачи ещё в роддоме. Крошечный родился, слабенький, раньше срока.

Марк продолжал злиться.

– Мам, ну вот так всегда – Марк то, Марк это! Коляска эта ещё, опять колесо слетает. Да и вырос Кира из неё. Когда уже нормальная будет? – возмущался он.

– Марик, пожалуйста! Вы что, сговорились? Девочки бабушке звонили, жаловались, вызвали её срочно. Потерпи, приедет, всем станет легче.

– Хорошо, я с ним посижу, но на улицу не повезу. Пусть только не мешает. Полугодовая скоро, и математическая олимпиада на носу, буду готовиться.

– Мамочка, я подожду Машу, иди, не волнуйся. Я как мышка буду, – еле слышно прошептал Кира, снизу вверх разглядывая брата. «И чего он так щёки раздувает? Вчера колесо у коляски починил… Думает, я не заметил».

– На, играй! – Марк сунул пульт от любимого паровозика в руку брата.

Кнопки на пульте слушаются плохо, тонкие пальцы Кирюши ещё не окрепли.

– Помоги включить, пожа-а-алуйста!

Побежали весело по рельсам паровозик и вагончики – синий, красный, зелёный, чёрный…

Запах блинов и клубничного варенья щипал нос. Он заполнил комнату, и она от этого словно надулась. Малыш помнит сладкий запах клубники – это приехала бабушка. Летом на даче они вместе варили варенье. Кира с нетерпением ждал, когда же она заглянет в комнату и скажет: «Ну, здравствуй, моё солнышко».