– В таком случае возьми этот червонец, – сказали Нур-Эд-Дин, – и эти две серебряные монеты, садись на осла и поезжай, пока не встретишь подходящего человека, который мог бы купить вина. Подзови его и, дав ему две серебряные монеты, скажи ему: «Вот на этот червонец купи мне вина и положи его на осла». Таким образом ты не принесешь вина, не сделаешь его и не купишь, и с тобою не случится ничего, что может случиться с другими.

Шейх Ибрагим, посмеявшись на его слова, отвечал:

– Клянусь Аллахом, я не встречал человека остроумнее тебя и не слыхивал более сладких речей.

– Мы зависим от тебя, – сказал Нур-Эд-Дин, – и тебе надо исполнить наше желание; поэтому принеси нам то, что мы просим.

– О сын мой, – сказал шейх. – Кладовая моя тут перед тобою (это была кладовая с припасами, приготовленными для царя правоверных), войди в нее и возьми, что тебе нужно.

Нур-Эд-Дин вошел в кладовую и увидал серебряную и золотую, осыпанную драгоценными каменьями посуду. Он налил из глиняных кувшинов и из стеклянных бутылок вина во взятую им посуду и начал пить вместе с рабыней, дивясь великолепию принесенных им из кладовой вещей. Шейх принес им душистых цветов и сел на некотором расстоянии от них. Они же с наслаждением продолжали пить, пока вино не стало на них действовать. Щеки у них раскраснелись, глаза разгорелись, как глаза лани, а волосы растрепались; после чего шейх Ибрагим сказал:

– С какой стати сижу я так от них далеко? Почему бы мне не подсесть к ним? И скоро ли мне случится быть в обществе таких двух ясных месяцев?

Он подошел и сел около них на пол, а Нур-Эд-Дин сказал ему:

– О господин мой, жизнью своею умоляю тебя, пододвинься и присоединись к нам.

Он пододвинулся еще ближе, а Нур-Эд-Дин налил кубок вина и, глядя на шейха, сказал:

– Выпей, чтоб узнать, как хорошо и ароматно вино.

Но шейх Ибрагим вскричал:

– Сохрани меня от этого, Аллах! Тринадцать лет я ничего подобного не делал.

А Нур-Эд-Дин, как будто не обращая внимания на его слова, выпил вино и бросился на землю, словно совершенно пьяный.

После этого Энис-Эль-Джелис посмотрела на шейха и сказала ему:

– О шейх Ибрагим! Ты видишь, как этот человек обращается со мною?

– О госпожа моя, что такое с ним? – спросил он.

– Он всегда обращается так со мною, – отвечала она. – Он пьет, потом уснет, а я должна сидеть одна, и пить мне не с кем. Если б я захотела выпить, то некому наполнить мне кубок. А если б я захотела попеть, то некому и слушать меня.

Слова эти тронули шейха, и он отвечал:

– Да, такой товарищ тебе не годится.

Рабыня налила кубок и, глядя на шейха Ибрагима, сказала ему:

– Жизнью своею умоляю тебя, возьми кубок и выпей; не отказывайся, а возьми и выпей.

Он протянул руку и, взяв кубок, выпил его, а она наполнила для него кубок во второй раз и, подавая его, сказала:

– О господин мой! Это для тебя.

– Клянусь Аллахом, – отвечал он, – я не могу больше пить. С меня довольно того, что я выпил.

– Клянусь, это необходимо, – сказала она.

И он, взяв кубок, осушил его.

После этого она подала ему третий кубок, и он взял его и тоже хотел выпить, как вдруг Нур-Эд-Дин поднялся и сказал:

– О шейх Ибрагим, как же это так? Разве я не упрашивал тебя выпить, а ты отказывался и говорил, что тринадцать лет ты не пил?

Шейх Ибрагим смутился и отвечал:

– Клянусь Аллахом, я тут не виноват, это она заставила меня.

Нур-Эд-Дин засмеялся, и они продолжали пировать, а рабыня, взглянув на своего господина, сказала ему:

– О господин мой, пей лучше ты сам и не заставляй пить шейха Ибрагима. Мы лучше так полюбуемся им.

Она начала наполнять кубки и подавать своему господину, который, в свою очередь, тоже наполнял их и подавал ей, и так он делал от времени до времени, пока, наконец, шейх Ибрагим смотрел-смотрел на них да и сказал:

– Да что ж это такое? Это что за попойка? Зачем же не наливаете вы мне вина, раз я пью вместе с вами?

Они оба засмеялись и хохотали чуть не до бесчувствия. Потом они выпили сами, налили вина ему и продолжали кутить таким образом, пока не миновала треть ночи.

– О шейх Ибрагим, – сказала тогда рабыня. – Позволь мне встать и зажечь одну из вставленных свечей.

– Встань, – отвечал он, – но более одной свечи не зажигай.

Но она, вскочив, зажгла сначала одну свечу, затем другую и кончила тем, что зажгла все восемьдесят. После этого она села, а Нур-Эд-Дин сказал:

– О шейх Ибрагим, неужели ты не сделаешь мне одолжения и не позволишь мне зажечь хоть одну лампу?

– Встань и одну лампу зажги, – отвечали ему шейх, – и не надоедай мне больше.

Он встал и, начиная с первой лампы, зажег все восемьдесят, и зала осветилась, как для танцев. Шейх Ибрагим, сильно опьяневши, сказал:

– Да, вы любите повеселиться еще более меня.

Он вскочил и раскрыл все окна, после чего снова сел с ними; они продолжали пить и декламировать стихи; их веселые голоса громко разносились по комнате.

Всевидящий и всезнающий Господь, определяющий причину всего, предрешил, чтобы халиф сидел в эту лунную ночь у окна, которое выходило на Тигр. Глядя на реку, он увидал на поверхности воды отражение света от ламп и свечей и вскричал:

– Приведите ко мне Джафара-Эль-Бармеки!

В мгновение ока Джафар предстал перед царем правоверных, и халиф сказал ему:

– Ах ты, собака визирь! Так вот как ты служишь мне! Ты не доносишь мне о том, что делается в городе Багдаде!

– Что значат эти слова? – спросил Джафар.

– Если бы город Багдад не был отнят от меня, – отвечать халиф, – то увеселительный дворец не был бы освещен свечами и лампами, и окна в нем не были бы открыты. Горе тебе! Кто мог это сделать, раз я не лишен сана халифа?

– Кто же, – спросил Джафар, у которого тряслось под жилками от страха, – мог сообщить тебе, что свечи и лампы зажжены в увеселительном дворце и что окна в нем открыты?

– Подойди сюда и посмотри, – отвечали ему халиф.

Джафар подошел к халифу и, взглянув в окно, увидал, что дворец сиял огнями и светом своим превосходил свет луны. Прежде всего ему хотелось оправдать как-нибудь шейха Ибрагима, и, думая, что все это произошло вследствие им же, визирем, данного позволения, он сказал:

– О царь правоверных, на прошлой неделе шейх Ибрагим сказал мне: «О, господин мой Джафар, мне хотелось бы пригласить повеселиться моих детей, пока я жив и жив халиф». – «Зачем говоришь ты мне это?» – спросил я. – «Затем, чтобы ты спросил у халифа позволения, – сказал он, – и я мог бы отпраздновать обрезание своего сына во дворце. – «Ну, так празднуй обрезание твоего сына, – отвечал я. – И если Господь сподобит меня увидать халифа, то я доложу ему об этом», и он ушел от меня с этим, а я забыл доложить тебе.

– О Джафар, – сказал халиф, – ты были виновен передо мною в одной вещи, а теперь провинился в двух, а именно: во-первых, ты не доложил мне об этом, а во-вторых, не исполнил желания шейха Ибрагима, потому что если он приходил к тебе и говорил таким образом, так только из желания намекнуть тебе, что ему хотелось бы получить некоторое вспомоществование, а ты не только ничего ему не дал, но даже не сообщил ничего об этом мне.

– О царь правоверных, – отвечал он, – я забыл.

– Клянусь своими предками, – сказал халиф, – что остаток ночи я проведу с ними, так как он человек правдивый, знающийся с шейхами, помогающий бедным и поддерживающий несчастных. Надо полагать, что сегодня собрались к нему все его знакомые, и я непременно хочу быть там; может быть, кто-нибудь из его гостей прочтет хорошую молитву за нашу настоящую и будущую жизнь, и присутствие мое, может быть, принесет кому-нибудь пользу, а ему – удовольствие.

– О царь правоверных, – возразил Джафар. – Ведь ночь почти уже прошла, и гости, вероятно, скоро разойдутся.

Но халиф сказал:

– Идем туда.

Джафар замолчал и так был смущен, что не знал, что ему делать. Халиф же встал, и Джафар пошел вслед за ним, как пошел и евнух Месрур. Они втроем молча вышли из дворца и, одетые купцами, пошли по улицам, пока не пришли к калитке вышеупомянутого сада. Халиф, подойдя, нашел калитку отворенной, что его удивило, и он сказал:

– Посмотри, о Джафар, шейх Ибрагим до такого позднего часа оставил калитку отворенной, что вовсе на него не похоже.

Они вошли и прошли в конец сада, где остановились около дворца, и халиф сказал:

– О Джафар, мне хотелось бы незаметными образом взглянуть на них, прежде чем пойти к ними, чтобы увидать, как шейх проводит время и употребляет свои способности. Эти люди обладают качествами, которыми отличаются как в частной, так и в общественной жизни. Но мы не слышим их голосов, и ничто не говорит нам об их присутствии.

Сказав это, халиф осмотрелся кругом и, увидав толстое ореховое дерево, прибавил:

– О Джафар, хотелось бы мне взобраться на это дерево, так как сучья его достигают окон, и посмотреть туда.

Он полез на дерево и, перебираясь с сучка на сучок, остановился перед одним из окон, сел там и стал смотреть в комнату дворца, где увидал девицу и молодого человека, красивых, как ясные месяцы (слава Тому, Кто создал их); кроме того, он увидал сидящего с ними с кубком в руке шейха Ибрагима.

– О царица красоты! – говорил он, – пить и не слышать веселых песен неприятно. Разве ты не знаешь, что сказал поэт:

 
Большой и малый кубок пусть обходят
Весь круг гостей; примите эти кубки
От пьяницы, которого лицо
Вам светлый лик луны напоминает.
И пить нельзя вам без веселых песен,
Ведь лошади пьют воду под свисток.
 

Когда халиф увидал, как вел себя старый Ибрагим, у него от негодования надулась на лбу жила, и, сойдя с дерева, он сказал:

– О Джафар! Никогда в жизни не видал я такого чудесного превращения праведника, какое привелось мне видеть сегодня. Поднимись ты сам на это дерево, и увидишь, если только благословение праведника снизойдет и на тебя.

Услыхав слова халифа, Джафар быль несколько удивлен и, поднявшись на дерево, стал смотреть в комнату, где увидал Нур-Эд-Дина, шейха Ибрагима и рабыню, и в руках шейха Ибрагима увидал кубок. Увидав это зрелище, он пришел к убеждению, что конец будет печальный, и, сойдя вниз, встал перед халифом.

– О Джафар, – сказал царь правоверных, – слава Богу, что мы не принадлежим к числу людей, которые только для виду исполняют святой закон и не причастны греху как лицемеры!

От сильного смущения Джафар не нашелся даже, что ответить. Халиф посмотрел на него и спросил:

– Кто мог привести этих людей сюда и впустить их во дворец? Но только таких красивых, статных и привлекательных людей, как этот молодой человек и эта девушка, мне в жизни не приводилось видеть.

Джафар, надеясь, что халиф, может быть, смилуется, поспешно отвечал:

– Ты совершенно прав, о царь правоверных!

– О Джафар, – сказал халиф, – полезай с нами на тот сук насупротив окна, и мы позабавимся, глядя на них.

Они взлезли на дерево и, сидя там, слышали, как шейх сказал:

– О госпожа моя, я преступил приличия, приняв участие в вашей попойке. Но удовольствие получил не полное, так как не слышу веселых песен и бряцающих струн.

– О шейх Ибрагим, – отвечала Энис-Эль-Джелис, – клянусь Аллахом, если бы у нас был какой-нибудь музыкальный инструмент, то мы могли бы быть совсем довольны.

Шейх Ибрагим, услыхав ее слова, встал.

– Куда это он идет? – сказал халиф Джафару.

– Не знаю, – отвечал Джафар.

Шейх вышел, но вскоре вернулся с лютней в руках, и халиф, пристально посмотрев, увидал, что это лютня Ис-Гака, его собутыльника.

– Клянусь Аллахом, – сказал он, – если эта девица поет дурно, то я распну всех вас.

– О Аллах! – проговорил Джафар, – не допусти ей петь хорошо.

– Почему? – спросил халиф.

– Для того чтобы ты распял нас всех, – отвечал Джафар, – и мы могли бы забавлять друг друга разговорами.

Халиф засмеялся, а девушка, взяв лютню и рукой пробежав по струнам, заиграла так, что игрой своей могла заставить расплавиться даже железо и придать ума дураку; вслед за тем она запела таким голосом, что халиф вскричали:

Знаешь, Джафар, я никогда в жизни не слыхал такого чудного голоса!

– Может быть, – сказал Джафар, – гнев халифа прекратился?

– Да, – сказал он, – его не стало.

Он спустился с Джафаром с дерева и, посмотрев на него, сказал:

– Мне очень хочется пойти к ним, посидеть с ними и послушать пение этой девушки.

– О царь правоверных, – отвечал Джафар, – если ты пойдешь к ним, то они, вероятно, сильно смутятся твоим присутствием, а шейх Ибрагим может даже умереть от страха.

– О Джафар, – возразил на это халиф, – ты должен выдумать мне какой-нибудь способ, для того чтобы я мог узнать всю правду, не показав им, что я знаю все.

Халиф и Джафар пошли к Тигру, рассуждая об этом предмете, и под окнами дворца увидали рыбака, закидывавшего сеть в надежде поймать что-нибудь себе на насущный хлеб.

Однажды когда-то халиф спросил у шейха Ибрагима:

– Что это за шум я слышал под окнами дворца?

– Это говорят рыбаки, – отвечал шейх, – которые ловят рыбу.

– Ну, так поди и запрети им ходить сюда.

После этого рыбакам не позволялось ходить туда; но в эту ночь пришел рыбак, по имени Керим, и, видя, что калитка в сад открыта, он подумал: «Воспользуюсь такой оплошностью, и, может быть, мне посчастливится поймать что-нибудь».

Он взял сети и, забросив их в воду, продекламировал стихотворение, делая сравнение между положением рыбака, работающего всю ночь, и владетеля замка, который сладко засыпает, а, проснувшись, видит только низкопоклонство. Только успел он кончить стихотворение, как вдруг халиф нечаянно очутился около него. Халиф знал его и вскричал:

– Это ты, Керим?

Рыбак, услыхав свое имя, обернулся и увидал халифа.

От страха у него затряслось под жилками.

– Клянусь Аллахом, – вскричал он, – я это сделал, царь правоверных, не в насмешку твоего приказа, но бедность и семья заставили меня поступить противозаконно!

– Ну, закинь сети на мое счастье, – отвечал халиф.

Обрадованный рыбак тотчас же пошел и бросил сеть; подождав, пока она опустилась и вода успокоилась, он вытянул ее и выловил бесчисленное множество всевозможной рыбы.

Халиф был очень доволен и сказал:

– О Керим, сними с себя одежду.

Рыбак исполнил приказание. На нем был надет джуббех^[158] с сотней заплат из грубой шерстяной ткани и полный отвратительных насекомых; между прочими, в нем было столько блох, что они могли бы перенести его по поверхности всей земли. Халиф снял с головы его чалму, которую Керим не перевивал уже в продолжение трех лет, а найдя какой-нибудь лоскуток, навивал его сверху. Взяв джуббех и чалму, халиф снял с себя две рубахи из александрийской и баалабекской шелковой материи, и мелватах^[159], и фараджеех и сказал рыбаку:

– Возьми все это и надень на себя.

Халиф надел на себя джуббех и чалму рыбака и, надвинув на лицо литчам^[160], сказал рыбаку:

– Иди по своим делам.

Рыбак, поцеловав ноги халифа и поблагодарив его, продекламировал следующие стихи:

 
Ты одарил меня превыше меры,
В знак милости твоей высокой мне
Тебе ответить тем же не по силам.
Поэтому я благодарен буду тебе
Все время жизни нашей здесь.
Когда же смерть сведет меня в могилу,
То прах моих костей из гроба будет
По-прежнему благодарить тебя.
 

Но не успел он кончить этих стихов, как по особе халифа поползли и поскакали насекомые, и он начал ловить их у себя на шее то правой, то левой рукой и бросать их, при этом восклицал:

– О горе тебе, рыбак! Сколько насекомых в твоем джуббехе!

– О государь – отвечал он, – это они беспокоят тебя только с первого раза, а через неделю ты так к ним привыкнешь, что не почувствуешь, как они будут бегать по тебе.

Халиф засмеялся и сказал ему:

– Неужели же я стану ходить в этом джуббехе?

– Мне хотелось бы сказать тебе кое-что, – отвечал рыбак, – но мне стыдно, несмотря на мой страх перед тобой.

– Ну, говори, что хотел ты сказать миф! – вскричал халиф.

– Мне пришло в голову, – продолжал рыбак, – что ты хочешь поучиться ловить рыбу, о царь правоверных, для того чтобы стать во главе торговли, которая может принести тебе выгоду; и если это так, то этот джуббех пригодится тебе.

Рыбак засмеялся, а халиф взял корзину с рыбой и, нарвав в нее немного травы, направился с ней к Джафару и остановился перед ним. Джафар же, думая, что перед ним стоит рыбак Керим и боясь за него, сказал:

– О Керим, зачем ты пришел сюда? Уходи скорее, ведь сегодня здесь халиф.

Халиф же, услыхав эти слова Джафара, так захохотал, что упал от хохота навзничь.

– Да ты не наш ли царь правоверных? – сказал ему Джафар.

– Да, Джафар, – отвечал халиф, – а ты мой визирь, и мы пришли сюда с тобою вместе, но ты меня не узнал. Так как же узнает меня шейх Ибрагим, который вдобавок еще пьян? Оставайся тут до тех пор, пока я не вернусь.

– Слушаю и повинуюсь, – отвечал Джафар, а халиф подошел к двери дворца и постучался.

Шейх Ибрагим встал и спросил:

– Кто там за дверью?

– Это я, шейх Ибрагим, – отвечал он.

– Кто ты? – спросил шейх.

– Я Керим, рыбак, – отвечал халиф. – Я слышал, что у тебя гости, и потому принес рыбы, так как она превосходна.

Нур-Эд-Дин и рабыня его очень любили рыбу, и, услыхав о том, что рыбак принес рыбу, они очень обрадовались и сказали:

– О господин наш, открой ему, и пусть он принесет свою рыбу.

Шейх Ибрагим отворил дверь, и халиф, переодетый рыбаком, вошел и начал кланяться, а шейк Ибрагим сказал ему:

– Ну, что же, добро пожаловать, разбойник, вор, грабитель! Войди и покажи нам рыбу, которую принес.

Он показал им рыбу, которая еще трепетала и билась, а рабыня вскричала:

– Клянусь Аллахом, о господин мой, что за чудная рыба, да, если бы она была жареная!

– Клянусь Аллахом, – вскричал шейх Ибрагим, – ты совершенно права! Рыбак, – прибавил, обращаясь к халифу, – хорошо бы, если бы ты принес нам жареной рыбы. Иди изжарь ее и принеси нам.

– Слушаю твоего приказания, – отвечал халиф, – я сегодня же изжарю ее и принесу.

– Ну, так скорее! – сказал он.

Халиф встал и пошел к Джафару.

– Джафар, – сказал он, – они хотят, чтобы рыба была изжарена.

– Дай мне ее, царь правоверных, – отвечал тот, – и я изжарю ее.

– Клянусь могилою моих предков, – возразил халиф, – я сам изжарю ее, своими собственными руками я изжарю ее.

Он направился в хижину смотрителя и, поискав в ней, нашел все, что ему было нужно, как то: сковороду, соль и даже дикий машран и все другое. Он подошел к очагу, поставил на него сковороду и изжарил рыбу отлично. Когда рыба была совсем готова, он сложил ее на банановый лист и, сорвав в саду нисколько лимонов, отправился с рыбой во дворец и поставил ее перед пирующими. Молодой человек, и рабыня, и шейх Ибрагим пододвинулись к рыбе и стали есть. Поев, они вымыли себе руки, а Нур-Эд-Дин сказал: