Рассказ цирюльника о его шестом брате

У моего шестого брата Шакалика, о царь правоверных, были отрезаны губы. Он был страшно беден и лишен всех благ нашего тленного мирa. Однажды он вышел, чтобы достать что-либо для поддержания своего существования. Дорогой он увидал красивый дом с обширными и высокими сенями, в дверях которых стояли слуги. Он обратился к одному из слуг с вопросом, на который получил ответ, что дом этот принадлежит человеку из рода Бармеки. Брат мой поэтому подошел к привратникам и попросил дать ему что-нибудь.

– Входи в двери дома, – сказали они ему, – и от хозяина ты получишь то, что тебе надо.

Он вошел в сени и, пройдя их, вошел в очень красивый и изящный домик с садом посреди, превосходящий по красоте все, что можно было себе представить в этом роде; пол в доме был мраморный, и стены кругом были украшены занавесками. Он не знал, в какую сторону ему направиться, но пошел прямо и увидал человека с очень красивым лицом и бородой, который, заметив моего брата, тотчас же встал, приветствовал его и спросил, что ему угодно. Брат мой отвечал, что находится в нужде, и хозяин дома, услыхав об этом, выразил большое сожаление и, схватив свою одежду, разорвал ее и вскричал:

– И я живу в городе, в котором ты живешь в нужде! Этого я вынести не могу.

Он наобещал ему всякой всячины и затем сказал:

– Ты должен остаться и разделить со мной хлеб-соль.

– О господин мой, – отвечал брат мой, – ждать у меня не достанет терпения, так как я страшно голоден.

Услыхав это, хозяин дома крикнул:

– Мальчик, принеси сюда таз и рукомойник! Гость мой, – прибавил он, – подойди и вымой руки.

Сам он сделал вид, будто моет руки, и затем закричал прислуге, чтобы они подавали на стол; после чего слуги начали ходить взад и вперед, как будто накрывая на стол, а хозяин дома взял моего брата и сел с ним за воображаемый стол и начал двигать руками и ртом, будто он ест, и при этом говорил брату:

– Ешь, не стесняйся, ведь ты голоден, и я знаю, как ты страдаешь от голода.

Брат мой стал делать те же движения, как будто он ест, в то время как хозяин говорил ему:

– Ешь и полюбуйся, до какой степени бел этот хлеб.

Брат мой ни слова не сказал в ответ на это, а только подумал: «Человек этот любит вышучивать других», и затем прибавил вслух:

– О господин мой, в жизни своей не видал я хлеба лучше и белее этого и не едал ничего слаще этого.

– Его пекла, – отвечал на это хозяин, – рабыня, купленная мною за пятьсот червонцев. Мальчик! – крикнул он, – принеси нам сикбай^[144], подобного которому не найдешь и за столом султана! – прибавил он, обращаясь к брату: – о гость мой, ведь ты голоден, страшно голоден и ужасно хочешь есть!

Брат мой начал тоже причмокивать губами и делать вид, что он ест. Хозяин же дома продолжал спрашивать различные кушанья, одно вслед за другим, и хотя ничего им не приносили, но он по-прежнему угощал моего брата. Затем он крикнул:

– Эй, мальчик, поставь перед нами цыплят, начиненных фисташками. Ну, поешь же, – прибавил он, обращаясь к гостю: – ведь ты никогда не едал ничего подобного.

– О хозяин мой, – отвечал мой брат, – поистине ничто не может сравниться по вкусу с этим кушаньем!

Хозяин начал прикладывать свою руку ко рту моего брата, делая вид, что он кормит его кусочками, и продолжал перечислять ему различные мясные блюда и выхвалять их достоинства, в то время как голод моего брата до такой степени усилился, что он был бы рад простому хлебу. Хозяин дома наконец сказал ему:

– Ел ли ты когда-нибудь такие вкусные кушанья, как эти?

– Никогда, хозяин, – отвечал он.

– Ну, так поешь еще, не церемонься.

– Я уж наелся мяса достаточно, – отвечал гость.

Хозяин приказал слугам нести сладкое, и они зашевелили руками по воздуху, как будто несли что-то; после чего хозяин сказал моему брату:

– Поешь-ка этого кушанья, потому что оно превосходно, а что это за катаиф^[145], клянусь жизнью! Ты взгляни только, какой он сочный.

– Уж я не прозеваю, возьму, хозяин мой! – вскричал брат и начал расспрашивать: много ли положено в катаиф мускусу.

– У меня его всегда приготовляют таким образом, – отвечал хозяин, – и кладут в катаиф целый миткаль^[146] мускусу и полмиткаля амбры^[147]

Все это время брат мой качал головой, шевелил губами и ворочал языком во рту, как делают, когда едят что-нибудь очень сладкое. После этого хозяин крикнул своей прислуге:

– Принесите сухие плоды!

И слуги снова замахали руками, как будто несут то, что приказано, а хозяин говорил брату:

– Поешь этого миндаля, и орехов, и изюму.

И он продолжал перечислять небывалые фрукты и затем снова прибавил:

– Ну, поешь же, не церемонься.

– Нет, хозяин, – отвечал брат мой, – с меня уже довольно, я больше есть ничего не могу.

– Но если тебе, дорогой гость мой, – возразил хозяин, – угодно поесть еще и насладиться чудными яствами, то Аллах над тобой, кушай, не останься голодным.

Брат мой, раздумывая о своем положении и о том, как этот человек подшучивал над ним, говорил в душе: «Клянусь Аллахом, я сделаю с ним такую штуку, что он горько раскается в своих проделках».

Хозяин между тем крикнул:

– Принесите вина!

И слуги точно так же, как и прежде, стали размахивать руками, как бы исполняя приказание, после чего он, как бы подавая чарку вина брату, говорил:

– Выпей эту чарку, ты будешь в восторге.

– О господин мой, – отвечал гость, – как ты добр!

И брат мой сделал движение рукою, будто он выпивает вино.

– Нравится тебе? – спросил хозяин.

– Ах, господин мой, – отвечал брат, – никогда в жизни не пивал я ничего подобного!

– Ну, так пей же на здоровье, – продолжал хозяин и сам делал вид, что пьет, и налил вторую воображаемую чарку гостю, который сделал вид, будто выпил и опьянел; после чего он, неожиданно схватив хозяина и обнажив свою руку, нанес ему по шее такой удар, который раздался по всей комнате; после первого удара он нанес и второй.

– Что это значит, негодяй? – крикнул хозяин.

– О господин мой, – отвечал мой брат, – я раб твой, которого ты милостиво принял к себе в дом, и накормил его изысканными яствами, и напоил старым вином, так что он охмелел и во хмелю дерзко обошелся с тобой, но ты человек слишком порядочный, чтобы не простить такого невежественного человека, как я.

Хозяин дома, услыхав эти слова моего брата, громко захохотал и сказал ему:

– Давно я подшучиваю таким образом над людьми, привыкшими к шуткам и грубостям, но не встречал никого между ними, терпеливо переносившего мои насмешки и исполнявшего все мои прихоти, кроме тебя. Поэтому я прощаю тебя и прошу быть моим действительным товарищем и никогда не покидать меня.

Он приказал принести кушанья, о которых прежде только упоминал, и он с братом моим поел, сколько им хотелось; затем, чтобы выпить, перешли в другую комнату, где рабыни, как ясные месяцы, пели им всевозможные песни и играли на разных инструментах. Они пили там, пока не опьянели; хозяин относился к моему брату, как к близкому человеку, очень привязался к нему и одел его в богатое платье, а на следующее утро они снова начали пировать и пить. Таким образом они прожили двадцать лет. Хозяин затем умер, а султан завладел всем его состоянием.

Брат мой, как бродяга, пошел из города, но по дороге на него напала целая толпа арабов. Они захватили его, а человек, взявший его, и мучил, и бил его, говоря:

– Откупись от меня деньгами, или я убью тебя.

– Клянусь Аллахом, – со слезами отвечал мой брат, – у меня нет ничего, о шейх арабов, да кроме того, я ничем не умею зарабатывать деньги. Я – твой пленник, делай со мной, что хочешь, так как я попал к тебе в руки.

А мучитель-бедуин тотчас же выдернул такой громадный и широкий нож, что им можно было бы проткнуть насквозь шею верблюда, и, взяв его в правую руку, подошел к моему брату и отрезал ему губы, все время повторяя свое требование. У этого бедуина была хорошенькая жена, которая в отсутствие мужа выражала сильную склонность к моему брату, хотя он отстранялся от нее, боясь Господа, да святится имя Его! Однажды случилось так, что она позвала его и посадила с собой. Но в то время, как они сидели таким образом с нею, вдруг появился муж и, увидав моего брата, вскричал:

– Горе тебе, несчастный негодяй! Теперь ты вздумал еще развращать мою жену!

Вытащив нож, он нанес ему жестокую рану, после чего, посадив его на верблюда и поднявшись на гору, бросил его там, а сам ушел. Но мимо него прошли путешественники и, увидав его, дали ему поесть и попить, и дали мне о нем известие: таким образом я отправился к нему, привел его обратно в город и снабдил его содержанием.

Теперь, о царь правоверных, – продолжал цирюльник, – я пришел к тебе и боюсь вернуться домой, не сообщив тебе этих фактов, так как не сообщить их было бы несправедливо. Из этого ты можешь видеть, что, несмотря на то что у меня шесть подобных братьев, я обладаю бо'льшим благородством, чем они.

Царь правоверных, услыхав мою историю и все, что я рассказывал ему о своих братьях, засмеялся и сказал:

– Ты прав, о самый молчаливый, не любишь тратить лишних слов и не обладаешь наглостью, но все-таки уходи из этого города и ищи себе место жительства в другом.

Таким образом он изгнал меня из Багдада, и я прошел по различным странам и различным областям, пока не услыхал о его смерти и о вступлении на престол другого халифа. Вернувшись в свой родной город, я встретился с этим молодым человеком, для которого сделал большое одолжение и который без меня непременно был бы убит, тем не менее он обвинил меня в том, чего у меня нет и в характере, так как все, что он сообщил обо мне относительно наглости, болтливости и неделикатности, несправедливо, господа!

Продолжение истории, рассказанной портным

Портной продолжал таким образом: когда мы услыхали историю цирюльника и убедились в его наглости и неделикатности и в том, как он скверно поступил с молодым человеком, мы схватили его и посадили в заключение, а сами в это время занялись едой и питьем; празднество наше кончилось самым приятным образом. Мы просидели до послеполуденной молитвы, и я вернулся домой, но жена была мною недовольна и сказала:

– Ты весь день веселился, а я проскучала, сидя дома, и теперь, если ты не пойдешь со мной, чтобы нам весело провести остаток дня, то отказ твой послужит причиной нашего развода. Таким образом, я пошел с нею, и мы прогуляли до сумерек, когда, на возвратном пути домой, мы встретили этого горбуна, пьяного и декламирующего стихи. Я пригласил его к нам, он согласился. Я пошел купить сушеной рыбы и, купив ее, вернулся, и мы сели есть. Жена моя взяла кусок хлеба и кусок рыбы, засунула их ему в рот и зажала рот, отчего он и умер; после чего я взял и его и попытался бросить в дом врача, а врач бросил его в дом надсмотрщика, а надсмотрщику удалось оставить его на дороге маклера. Вот все это случилось со мною вчера. Разве эта история не удивительнее истории горбуна?

Продолжение истории горбуна

Когда царь услыхал эту историю, то приказал кое-кому из своих приближенных пойти с портным и привести цирюльника, сказав им:

– Присутствие его необходимо для того, чтобы я сам мог послушать его и вследствие этого, может быть, освободить вас всех. Затем мы прилично похороним этого горбуна, так как он умер ведь еще вчера, и поставим ему на могиле памятник за то, что он послужил причиною нашего знакомства с такими удивительными историями.

Царедворцы и портной, сходив в место заключения, очень скоро вернулись вместе с цирюльником, которого поставили перед царем. Царь, посмотрев на него, увидал, что он совсем старик, ему за девяносто, с темными лицом, с седой бородой и бровями, с маленькими ушами, длинным носом и гордым видом. Царь засмеялся и сказал ему:

– Ах, ты, молчаливый человек! Я желаю, чтобы ты рассказал мне какую-нибудь из твоих историй.

– О царь веков, – отвечал цирюльник, – по какому это случаю тут присутствуют этот христианин и этот еврей, и этот мусульманин и горбун, что лежит тут между вами мертвый? И почему вы все тут собрались?

– Зачем ты это спрашиваешь? – спросил царь.

– Я спрашиваю это затем, – отвечал цирюльник, – чтобы царь не счел меня наглецом или человеком, который суется в дело, до него не касающееся, и чтобы доказать, что я не склонен к болтовне, в которой меня обвиняют, так как не даром же меня прозвали молчаливым, и как поэт говорил:

Да, люди с прозвищами крайне редки,
Но если приглядеться к ним, то ясно,
Что так характер их определяет.

– Объясните, – сказал царь, – цирюльнику историю горбуна и то, что с ним случилось вчера вечером, и расскажите ему, что нам говорили христианин, и еврей, и надсмотрщик, и портной.

Цирюльник покачал головой и проговорил:

– Клянусь Аллахом, это удивительная вещь! Откройте-ка мне этого горбуна, чтобы я хорошенько посмотрел на него.

Горбуна открыли. Цирюльник сел у его головы и, подняв ее, положил к себе на колени. Когда он посмотрел в лицо горбуну, то стал так хохотать, что опрокинулся навзничь, вскричав:

– Есть всегда какая-нибудь причина смерти, а тут смерть произошла так странно, что об этом случае надо написать для поученья потомства!

Царь крайне удивился этим словам и сказал:

– О молчаливый, объясни нам, почему ты говоришь таким образом?

– О царь! – отвечал цирюльник, – милосердием твоим клянусь, что горбун этот еще жив.

Он вынул из-за пазухи банку с какой-то мазью и начал мазать ею так горбуна, после чего он прикрыл ее, для того чтобы она пропотела; затем взял железные щипцы, засунул их ему в горло и вытащил оттуда кусок рыбы с костью, что видели все присутствующие. Горбун вскочил на ноги, чихнул, пришел в себя и, закрыв лицо руками, вскричал:

– Нет Бога, кроме Аллаха, а Магомет – пророк Его! Спаси и сохрани Его, Господи!

Все присутствующее были поражены этим зрелищем, а царь хохотал до того, что лишился чувств. Точно так же хохотали и все стоявшие тут.

– Клянусь Аллахом, – вскричал царь, – это удивительное происшествие! Я никогда не видывал ничего подобного. О мусульмане! – прибавил он: – о солдаты мои! Видели ли вы когда-нибудь, чтобы человек умер и потом воскрес? Если бы Господь не послал ему этого цирюльника, то горбун переселился бы сегодня на тот свет; ведь к жизни вызвал его цирюльник.

– В самом деле, это удивительная вещь! – отвечали все присутствующие.

Царь приказал записать этот случай; и когда он были записан, он поместили этот рассказ в царскую библиотеку. Еврею же, христианину и надсмотрщику он даровал дорогие одежды; портного назначил быть царским портным, на постоянном жалованье. Горбуну он подарил богатую и красивую одежду, назначив ему постоянное жалованье и сделав его своим собутыльником. Цирюльника он осыпал теми же милостями, подарил ему богатую почетную одежду и назначил постоянное содержание и жалованье. Он сделал его царским цирюльником и своим собутыльником. Таким образом все они жили совсем счастливо до тех пор, пока их не посетила прекратительница счастья и разлучница друзей.

Глава шестая

Начинается с половины тридцать второй ночи и кончается на половине тридцать шестой

История Нур-Эд-Дина и Энис-Эль-Джелис

В Эль Батрахе жил царь, очень любивший бедных и несчастных и милостиво относившийся к своим подданным. Он подавал милостыню лицам, верившим в Магомета (да благословит и сохранит его Господь), и был таким, каким один из поэтов писал его:

Свои он копья применял, как перья;
Сердца его врагов бумагой были,
А кровь ему чернилами служила.
С тех пор копью давали наши предки
Старинное название Каттейех^[148]

Царя этого звали Магомедом, он был сыном Сулеймана Эс-Зейни; и у него было два визиря: одного из них звали Эль-Моином^[149], сын Савия, а другого Эль-Фадлом, сын Какана. Эль-Фадл, сын Какана, был великодушнейшим человеком своего времени, прямой в обращении, так что все его любили, мудрецы обращались к нему за советом, и весь народ молился о продлении жизни его, так как он был человеком благоприятного вида^[150] и предупреждал зло и несчастье. Но визирь Эль-Моин, сын Савия, всех ненавидел и не любил хорошее; он был человеком неблагоприятного вида, и настолько, насколько народ любил Фадл-Эд-Дина, он ненавидел Эль-Моина, сына Савия, согласно предопределению Всевышнего.

Царь Магомед, сын Сулеймана-Эс-Зейни, сидел однажды на своем троне, окруженный чинами своего двора, и, обратившись к своему визирю Эль-Фадлу, сыну Какана, сказал ему:

– Мне нужна рабыня, которая превосходила бы красотой всех женщин настоящего времени, и, кроме того, чтобы она была миловидна, отличалась правильными чертами лица и обладала бы всевозможными хорошими качествами.

– Такой рабыни, – заметили его приближенные, – менее чем за десять тысяч червонцев не достать.

Услыхав это, султан сказал своему казначею:

– Снеси десять тысяч червонцев в дом Эль-Фадла, сына Какана.

Казначей исполнил приказ, а визирь удалился, выслушав приказание ежедневно ходить на рынок и дать маклерам поручение достать ему то, что требуется. Султан, кроме того, отдал приказ, чтобы ни одна рабыня, стоящая более тысячи червонцев, не продавалась без того, чтобы ее не показать визирю.

Маклеры поэтому не продавали рабынь, предварительно не показав их визирю, и визирь, повинуясь приказанию царя, осматривал всех в продолжение значительного времени, но ни одна из рабынь не нравилась ему. Однажды один из маклеров пришел в дом визиря Эль-Фадла и застал его садившимся на лошадь, чтобы ехать во дворец султана. Удерживая его за стремена, он сказал ему следующие стихи:

О, ты, который оживил все то,
Что было гнило в нашем государстве,
Ты был всегда визирем, который
От сил небесных помощь получал.
Ты воскресил в народе развращенном
Все то хорошее, что было в нем
И что потом в нем умерло бесследно.
Да будут же всегда твои дела
Стоять под покровительством Творца!

– О господин мой, рабыня, о приобретении которой получено высочайшее повеление, наконец, появилась.

– Приведи ее сюда ко мне, – сказал визирь.

Маклер ушел и вернулся, спустя некоторое время, в сопровождении девицы с изящной фигурой, высокой грудью, черными ресницами, нежными щечками, тонкой талией, широкими бедрами и одетой в нарядное платье. Мягкие уста ее были слаще меду; фигура ее могла посрамить гибкую восточную иву; а речь ее звучала нежнее ветерка, проносящегося над цветами сада, как выразился о ней один из поэтов: