Чудо произрастания волос

Еду в метро. Рядом, пошатываясь, стоит пьяный верзила. Вращая по сторонам мутными глазами, явно ищет, к кому бы прицепиться. Пытался пошутить с какой-то девушкой – она промолчала и вышла на следующей станции. Громко прокомментировал рекламный плакат, висящий на стенке вагона, – но никто не обронил ни слова. Посматривал пару раз и на меня, но я спокойно читал что-то с мобильного, не обращая внимания на попутчика. В конце концов пьяный приуныл и задумался о чем-то, склонив голову.

Поезд выехал из туннеля, вагон наполнился солнечным светом. Вдали засверкали купола монастыря. По привычке я перекрестился. Среагировав на мое движение, нетрезвый попутчик тут же поднял голову, оживился, и придвинулся ко мне. Очевидно, он нашел мишень для атаки. Начался разговор.

– Веруешь, значит?

– Значит, верую. А что?

– А то, что плохо ты веруешь.

Не понял. Озадаченно смотрю в пьяные глаза. Что значит «плохо верую»? Что он имеет в виду, этот выпивоха? Увидев мое замешательство, попутчик удовлетворительно крякнул и продолжил свою странную речь.

– Ты голову свою видел?

– Допустим, видел. А чего с ней такого?

– Да того, что ты наполовину лысый, – вот чего. Молодой парень, а лысина, как у профессора Преображенского.

Люди вокруг начинают смеяться. Я по-прежнему ничего не понимаю. Ну, положим, я лысоват – но при чем тут моя вера? И какая разница ему, пропойце? К чему его слова?

– Посмотри, – говорит, – на мою голову. Что видишь?

Смотрю. Копна густых, кучерявых волос.

– А теперь глянь сюда.

Он достает из широких штанин какую-то фотографию. На карточке вижу его самого, только полностью лысого. Все равно мне ничего не ясно.

– Смотри, каким я был и каким стал. Видишь?

– Ну вижу.

– То-то. А знаешь, откуда волосы?

Он лезет во внутренний карман и победоносно вытаскивает из-за пазухи затертый до невозможности молитвослов. Потрясывая книжечкой перед моим носом, объясняет:

– У меня волосы все выпали, до одного. А я Бога просил, чтоб Он мне их назад вернул. Помолился – и через полгода все выросло заново. Все волосы! И еще гуще стали, чем раньше. Чудо Божие, понимаешь? Это потому, что у меня вера сильная и я Богу молюсь крепко. А у тебя, видать, вера слабенькая и молишься ты слабенько, как салага, – отсюда и лысый. Поэтому и говорю я, что плохо ты веруешь. Понял?

Люди вокруг хохочут. Смеюсь и я. Выхожу в приподнятом настроении. Ум сразу пытается собрать какие-то пазлы по теме «волосы» из библейских картин: Самсон и его косы, обет назорейства и запрет стричься; толстая коса Авессалома, послужившая его гибели; обет в Кенхреях, данный апостолом Павлом, сопровождающийся острижением волос. Есть в Библии какая-то интересная взаимосвязь между верой и длиной волос на голове. Не берусь формулировать, чтоб не скатиться в эзотерику, но тема любопытная. А после таких вот встреч – вдвойне любопытная.

Да ладно, не в этом вовсе интерес. Важно, собственно, другое: этого пьянчугу Господь буквально за волосы тянет в Царство Небесное. Может, и дотянет – как знать? Достоевский вон про луковку рассказывал, за которую ангелы из ада женщину тянули. А тут за волосы тянут в рай – почему бы и нет? Дай Бог, чтоб вытянули его; дай Бог, чтоб и нас всех вытянули.

Каждого из нас Христос влечет к себе, находя в нас что-то такое, за что Он может зацепиться. Бывает, это естественная добродетель, которая становится мостом к вере. А бывает, это грех, в борьбе с которым человек прибегает в конце концов к Богу. А бывает: «Господи, верни мне волосы». Ну что ж, на囡 тебе волосы. Только молитвослов купи и в храм Божий приди. А там, глядишь, и до исповеди с причастием недалеко. Дивны дела Твои, Господи.

Через «чудо с волосами», сладкую конфету или горькую пилюлю – приведи нас, Господи, к Себе.

Приведи, потому что сами мы очень редко ищем Тебя. Нас надо звать, убеждать, приманивать, пугать. Если надо, напугай меня, Господи, – но приведи к Себе. Если надо, дай горькое лекарство – но не оставь и исцели. И меня, и этого выпивоху «с волосами», и всех нас – потому что жаль всякого человека, убежавшего от Творца и заблудившегося в жизненных джунглях.

Еще месяца два после описанного случая, как только я видел какую-либо лысую мужскую голову, в моей памяти раздавался хриплый, нетрезвый голос: «А у тебя, видать, вера слабенькая и молишься ты слабенько, как салага, – отсюда и лысый. Поэтому и говорю я, что плохо ты веруешь. Понял?» И всякий раз, улыбнувшись, я говорил про себя: «Понял». И благодарил Бога за преподанный урок.

Одна неверная мысль – и человек повержен

Вокзальная площадь уже кишела народом, хотя было раннее утро. Торговки раскладывали свою тысячу мелочей, один за другим открывались ларьки с пирожками и чаем, квакал хор бабушек, предлагающих жилплощадь посуточно: «Ква-а-ртира, ква-а-ртира». Среди этого хаоса сновали туда-сюда заспанные люди с сумками в руках. На своем обычном месте стояла дешевая рабсила – грязноватые парни, курящие и матерящиеся. Они-то и нужны были Диме, директору небольшой фирмы грузоперевозок. В этот день у него было запланировано несколько выездов на важные объекты, и грузчиков не хватало. Сейчас необходимо было договориться с тремя рабочими.

Дима вышел из машины и подошел к группе мужчин. Диалог длился недолго. Через несколько минут в салоне Диминой машины уже сидели трое ребят, и они на всех парах мчались на первый заказ. Начался трудовой день, который продолжался до глубокого вечера. Во время работы Дима заметил, что руки и ноги одного из парней были покрыты ужасными шрамами – очевидно, когда-то он получил тяжелые увечья. Однако работал хорошо, наравне со всеми.

Вечером последовал обычный расчет с наемниками. Раздав деньги, Дима повез к ближайшему метро своих вокзальных работников. Двое вышли, третий же (увечный) попросил подбросить чуть дальше, к автостанции. Тогда-то и произошел разговор, запомнившийся Диме.

В салоне его машины, на панели справа от руля была наклеена маленькая иконка Спасителя. Через зеркало Дима заметил, как парень, увидев икону, перекрестился. Для вокзального грузчика это было несколько необычно, и Дима решил задать вопрос.

– Веришь в Бога? – спросил он.

– Верю, – ответил рабочий.

– И в Церковь ходишь?

– Ходил. Теперь не хожу, так как Бога прогневал.

– Ну, знаешь, мы все грешники и Бога постоянно прогневляем своими грехами. А в Церковь все же надо идти каяться и с Богом мириться.

– Знаю. Да только мне нет смысла идти, пока я в свой монастырь не вернусь.

Вот неожиданность! Дима обернулся и глянул на парня. Тот смотрел в сторону и судорожно теребил свои грязные пальцы.

– Да ты что же, монах?

– Нет, послушник. Два года послушником был и готовился к постригу.

Ничего себе грузчик! Грязный парень с вокзала, едва не ставший монахом, – здесь должно было быть что-то необычное.

– Может, расскажешь свою историю? – попросил Дима. – И тебе легче станет, и мне самому, чувствую, твой рассказ будет поучителен. Расскажи.

Сергей (так звали грузчика), помолчав, начал говорить. Точно, история его была необычайной – насколько яркой, настолько же и трагичной.

* * *

В свои неполных двадцать шесть лет он уже имел за плечами три отсидки за воровство. Во время последнего срока участвовал в тюремном бунте. Восстание было жестоко подавлено – на заключенных выпустили собак и особо сопротивляющихся загнали вилами в угол барака. Тогда-то ноги и руки Сергея были порваны псами и проколоты вилами, свидетелем чему были огненно-красные шрамы. После третьего срока Сергей пристрастился к наркотикам, прошел несколько реабилитационных центров, и все безрезультатно. Метадон, на который «присел» Сергей, развивал жестокую зависимость и порождал жесточайшие ломки.

Тогда-то ему и посоветовали поехать в монастырь. Особо не надеясь на какую-либо помощь, Сергей все же решился и поехал. Две недели он переживал метадонные ломки, считающиеся одними из самых жутких в страшном мире наркотиков. Его закрывали в комнате с монахом, который непрерывно читал Псалтирь. Сергей кричал, бросался на двери, разбивал окна, неоднократно пытался совершить самоубийство, нападал на монаха… Но через месяц монастырь облетела весть о чуде – ужасная наркотическая зависимость была побеждена без единого медицинского препарата. Сергей начал приходить в себя и возвращаться к нормальному существованию.

Вскоре он влился в обычную монастырскую жизнь с ее послушаниями, службами, постами. Появились хорошие, доверительные отношения с духовником. Подружился с братией, выучился нескольким полезным профессиям. Впервые прикоснулся к благодатному опыту молитвы, впервые в жизни причастился; открыл для себя мир Евангелия и святых отцов. Сергей узнал совсем другую жизнь, полную смысла, красоты, надежды. По прошествии двух лет духовник завел речь о постриге – и сердце Сергея естественно откликнулось на этот зов. Постриг был назначен на ближайший Великий пост, и Сергей не мог представить, что бы могло изменить благословение духовника и его собственное решение.

И вдруг пришла та самая мысль. Червь, который начал точить Сергея, грызть его и днем и ночью, мутить до тошноты и мучить до боли в сердце. Мысль крепко засела в уме, овладела вниманием и сделалась новой ломкой, новым испытанием.

«Боже мой, ведь я еще так молод, и у меня все впереди! Не ужасным ли будет заживо похоронить себя здесь, в этой глуши? Однообразие этих дней сведет меня с ума. Молитва, прием пищи, послушания – вот и весь круг здешних занятий; не смерти ли подобно заключить себя в них на всю жизнь? Я ведь еще могу начать жить в миру заново – жениться, иметь детей, найти хорошую работу… Нет, нужно непременно уйти из монастыря. Уйти и стать новым человеком».

Чувствовал ли Сергей все лукавство этой мысли? Конечно. Но вместе с тем ничего не мог с собой поделать. Мысль овладела им, гнала из обители, и даже сообщила какую-то ненависть к духовнику, игумену, братии. Дальше оставаться в монастыре было невозможно. Сергей сообщил о своем решении духовнику. Разумеется, тот уговаривал, убеждал, что это обычное искушение, которое надо перетерпеть, перемолить, – но все было напрасно. Никакие убеждения уже не могли остановить Сергея.

Ему была куплена новая одежда, выдана крупная сумма денег, упакованы продукты в дорогу. Сам игумен вышел провожать его до остановки. Шел и все время плакал. Плакал и Сергей, слово Адам, уходящий из рая… Вернувшись в город, в тот же день он напился и провел ночь с первой подвернувшейся женщиной. Через неделю разгула закончились монастырские деньги. Подался на заработки. Поработал в одном, в другом месте. До «хорошей работы» не дошло – образования нет, тюрьма на лице написана. В конце концов Сергей опустился на дно жизни и превратился в немытого бомжа, подрабатывающего грузчиком. Вернуться в монастырь не мог – стыдно было.

– Знаешь, о чем я теперь думаю постоянно? – спросил Сергей Диму.

– О чем?

– О том, что метадоновые ломки я победил, а одну-единственную мысль победить не смог. Она меня сломала и съела.

Сергей замолчал. К автостанции они уже давно подъехали и стояли у обочины. Дима искал какие-то слова поддержки, утешения, ободрения – и ничего не находил. Сергей попрощался и вышел на улицу. Моросил дождь. Дима еще долго сидел в машине, смотрел на ночные огни города, на мимоходящих людей. Жизнь продолжалась, но этот день принес в нее что-то такое, чего не было раньше. И это «что-то» теснило грудь и делало глаза влажными.

* * *

Через некоторое время Дима, имеющий огромный круг общения, сначала забыл, как выглядел Сергей, а затем потерял из памяти и его имя. Но последние слова, сказанные необычным грузчиком, Дима запомнил навсегда: «Метадонные ломки я победил, а одну-единственную мысль победить не смог. Она меня сломала и съела».

Дима был благодарен Сергею за его рассказ, а Богу за то, что через такую встречу ему довелось услышать живое свидетельство об истинности учения, которое давным давно изложили христианские подвижники в своих аскетических творениях. Это учение о мысленной брани: о прилоге, сочетании, сосложении, пленении – о той войне, проигрыш в которой может стоить человеку вечной жизни. И, забыв имя Сергея, Дима все же иногда поминал его на молитве как «того человека, который победил ломки, но которого победила мысль».

Да! Мысль, одна неверная мысль – и человек повержен. Война, проигранная внутри, приводит к постепенной гибели и человека внешнего. Нападение на мысли есть опаснейшая из атак, и брань в помыслах важнее войны в окопах, так как на кону стоит бессмертная душа. Причем проигравший мысленную схватку христианин своими внешними подвигами может только усугубить свое поражение. Каждый поклон, каждый постный день, каждый случай воздержания может стать мячом в свои же ворота, так как нет хуже проигравшего, уверенного в своей победе. Непонятое внутреннее поражение чревато еще большими потерями и окончательным уничтожением остатков душевной силы.

Стоит, очень стоит время от времени проверять свое сердце, не есть ли я «тот человек, который победил ломки, но который побеждается мыслью». И, возможно, не раз придется благочестиво испугаться за самого себя, видя, как взрослый человек уже с некоторым церковным опытом может быть совсем слаб и беззащитен перед одной-единственной мыслью, навеянной внутренним или внешним врагом. Господь да подаст внимательность всякому христианину, чтоб не быть ему в числе проигравших. Поражение слишком дорого стоит, и новый шанс дается не всегда.

А теорию мысленной брани нужно изучать. Чтобы, когда лукавый помысел подойдет и начнет свой гнусавый шепот, алгоритм противодействия был подготовлен и отработан. Уготовихся и не смутихся (Пс. 118, 60), – говорит Писание. Будем готовы и мы. Настанет когда-то и наш черед увидеть подкравшегося мысленного врага, – и мы должны будем обезвредить его по всем правилам духовной брани.