С обрыва

 
Стремнина скал. Волной железной
Здесь плоскогорье поднялось
И над зияющею бездной,
Оцепенев, оборвалось.
 
 
Здесь небо ясно, – слой тумана
Ползёт под нами, как дракон, —
И моря синяя нирвана
Висит в пространстве с трёх сторон.
 
 
Но дико здесь. Как руки фурий,
Торчит над бездною из скал
Колючий, искривлённый бурей,
Сухой и звонкий астрагал.
 
 
И на заре седой орлёнок
Шипит в гнезде, как василиск,
Завидев за морем спросонок
В тумане сизом красный диск.
 

Океаниды

 
В полдневный зной, когда на щебень,
На валуны прибрежных скал,
Кипя, встаёт за гребнем гребень,
Крутясь, идёт за валом вал, —
 
 
Когда изгиб прибоя блещет
Зеркально вогнутой грядой
И в нём сияет и трепещет
От гребня отблеск золотой.
 
 
Как весел ты, о буйный хохот,
Звенящий смех Океанид,
Под этот влажный шум и грохот
Летящих в пене на гранит!
 
 
Как звучно море под скалами
Дробит на солнце зеркала
И в пене, вместе с зеркалами,
Клубит их белые тела!
 

Дия

 
Штиль в безгранично-светлом Ак-Денизе.
Зацвёл миндаль. В ауле тишина
И тёплый блеск. В мечети на карнизе,
Воркуя, ходят, ходят турмана.
 
 
Пригретый лаской солнечного света,
Сегодня в полдень слаще и грустней,
Задумчивей, чем прежде, с минарета
Пел муэдзин… И всё следил за ней.
 
 
Дышал он морем, тонким ароматом
Садов в цвету, теплом небес, земли…
А Дия шла по каменистым скатам,
По голышам меж саклями – к Али…
 
 
К Али? О, нет. На скате под утёсом
Журчит фонтан. Идут оттуда вниз
Уступы крыш по каменным откосам
И безграничный виден Ак-Дениз,
 
 
Она уж там. Но весел и спокоен
Взгляд карих глаз. Легка, как горный джинн,
Под шелковым бешметом детски-строен
Высокий стан… Она нальёт кувшин,
 
 
На камне сбросит красные папучи
И будет мыть, топтать в воде бельё…
– Журчи, журчи, звени, родник певучий!
Она глядится в зеркало твоё.
 

Граф П. Бутурлин

Крымские песни

I

 
На мягкой синеве полуночных небес,
   Как семь алмазов, искрятся стожары;
В объятьях тёмных гор, где дремлет тёмный лес,
   Лениво грезя, замерли Байдары.
 
 
Исчезла жизнь, и сон – и вечный сон царит;
    Лишь только изредка в дали туманной,
В таинственной дали, протяжно прозвучит
    Обрывок песни жалобной и странной.
 

II

 
О, верно, верно, вы давно забыли
Тот славный вечер у Гурзуфских скал!
На небе тучки алые застыли, —
Недвижные, как будто ветер спал, —
И в бледном море, где волна дремала,
   Румяный отблеск их играл,
Как розовый отлив средь бледного опала…
Казалось, сумерек сиреневая тень
   Мрачила, летний, не осенний день!
Сидели мы, где плющ и виноград покрыли
   Когда-то с гор скатившийся обвал,
      Где а́йвы плод благоухал
   И жёлтый дрок так дерзостно сиял.
Сидели мы одни, о чём-то говорили…
И по небу скользил тончайший серп луны…
   Вы всё забыли, нет сомненья,
(Он так давно померк, тот вечер упоенья),
   И я забыл, как забывают сны,
      Наш тихий спор без увлеченья,
Да понимал ли я, что милые уста
Шептали в этот час, – час нежный, как мечта?
Мне слишком хорошо всё помнится блистанье
Той молодой луны, плодов благоуханье,
    И жёлтый дрок… и ваша красота!
 

III

 
Бледное море под бледным дождём!
Грустен сегодня напев твой смиренный;
Нет ни угроз, ни отчаянья в нём:
Точно печали поры отдалённой
(Блёклые грезы о блёклом былом!)
     Вспомнило море…
 
 
   Старое, старое, полузабытое горе!..
О, и в душе сиротливой моей
Старое горе опять пробудилось, —
Прежде, – давно, – на весне моих дней,
Пышной надеждой оно засветилось…
Нет и следа от потухших лучей!
     Ропщет ненастье!
   Старое, старое, полузабытое счастье!..
 

IV

 
Волны бросаются жадной грядой;
    Буря шумит и растёт непогода.
Берег исчезнет под чёрной водой:
Волны бросаются жадной грядой.
С хохотом дико сливается вой,
    Словно безумно страдает природа;
Волны бросаются жадной грядой,
    Буря шумит и растёт непогода.
 

V

 
В тени кипарисов угрюмых
   Блестят жемчугом миндали,
Счастливые юной отрадой,
   Отрадой воскресшей земли.
 
 
Грустят о зиме кипарисы:
   Бывало, от этих ветвей,
От зелени этой печальной
   Казалась земля веселей.
 
 
Теперь кипарисы забыты
   В весенней отраде земли:
Они безобразно чернеют!..
   Блестят жемчугом миндали.
 

VI

 
Ночь кончилась уже; давно рассвет сереет,
    Но дню как будто лень открыть свои глаза.
Последняя звезда дрожит и чуть светлеет,
    Как неупавшая ещё с ресниц слеза.
    В ущельях Яйлы на верхушках леса
Туман цепляется, как тонкая завеса.
 
 
   Но кончился рассвет; от крайних волн победно
   До высшего хребта, как розовый поток,
Сверканье хлынуло, и ночи призрак бледный
    На западе исчез; весь в пурпуре восток…
   И свежий воздух дышит сладострастьем,
И жизнь не кажется трудом, а только счастьем.
 

VII

 
Чуть рябится, всё проникнуто лучами,
   Фиолетовое море;
Плещутся дельфины резвыми стадами
   На просторе;
 
 
И вокруг утёсов строем безмятежным,
   Гимн таинственный рифмуя,
Вал за валом умирает с звуком нежным
   Поцелуя.
 
 
Хмурятся утёсы, как во дни ненастья.
   Что им яркость волн, иль ласка!
Словно сердце, для которого и счастье —
   Только сказка!
 

VIII

 
   Хоть в Ялте крокусы ещё не зацвели,
В горах фиалками леса благоухали
    И в горы далеко с тобою мы пошли.
    Последний снег белел над Учан-Су вдали;
Залив у наших ног синей был синей стали;
   Дул свежий ветер, – волновал леса
    И взбил тебе так мило волоса!
 
 
Нам было хорошо, и мы не говорили:
Да и к чему слова!.. о, крепко мы любили.
 
 
   Ты помнишь ли тот день? Таких лазурных дней
Не видит Север наш холодный и ненастный.
 
 
   Весна прелестна там под мягкой синевой,
   Как очи русых дев, сребристо-голубой;
Но старца дочь она и плод любви бесстрастной.
   Её, почти без солнца и без нег,
   Не тёплый дождь родит, а талый снег.
 
 
А наше счастие? оно ль не роза юга?
Не там, не там, – а здесь мы поняли друг друга.
 

IX

 
Фруктовые сады меж тёмными лесами
   По скатам Яйльских гор в сиянии луны
   Белеют лёгкими, как бабочки, цветами.
И, мило убрана той дымкою весны,
   Как ха́нша юная чадрою серебристой,
    Таврида нежится у дремлющей волны,
И, глядя в мраке вод на лунный след лучистый,
   Влюблённо слушает, как первый соловей
    Поёт свой первый гимн полуночи душистой.
О чём, о, птиц поэт, о, мощный чародей,—
   Загадочный рапсод, то страстный, то
                                                печальный, —
   Поёшь ты в тайнике скрывающих ветвей?
Увы! кто может знать! А песнь в ночи
                                                   кристальной
    Звенит и ширится: за трелью льётся трель
   И ночь звучна тобой, о, лирик идеальный!
О, пой, о пой ещё… про сладострастный хмель
   Любви и юности, про счастье иль про горе…
    Не всё ль равно? лишь пой!.. Вокруг цветёт
                                                         Апрель,
Луна меж звёзд плывёт в безоблачном просторе,
   Пахучий воздух спит и вздохами волны
   Напеву твоему так нежно вторит море;
И в этот дивный час, средь чуткой тишины,
   Ты нужен, как душа, как смысл, как выраженье
   Красы, которой мир и небеса полны.
Пой, пой, ещё… твоё живое вдохновенье
    Не только ночь живит; но и людских сердец
   Усталость ты бодришь, даруя упоенье.
Ты каждому твердишь, о, вкрадчивый певец,
   Ту сладостную песнь, ту сказку упованья,
   Которой жаждет он, как отдыха боец:
Где скорби слышатся ответные рыданья,
   Там счастью чудится надменною мечтой,
    Что с ним ликуешь ты всей бурей ликованья.
Пой! тонет жизнь, как чёлн под ярою волной,
   И грёза вдаль летит, оперена тобой!..
 

X

 
О, море, о песенник – море!
О, дымчато-синие скалы!
О, рощи, где с лаврами шепчется ветер
Про чудную быль героических дней! —
Восторгов неведомых сладость
Вы, щедрые, мне даровали,
 

 
И путник случайный у ног кипарисов
Тавриды я сердце своё схоронил!
В стране долгих зорь и метелей,
На родине нашей унылой,
Я вспомню с мучительной радостью пленных
И солнце, и вас… и её поцелуй!
 

А. Бородин

Яйла

 
Скрипит арба. Шоссе извив узорный.
В горячем полусне ползут, ползут волы.
Последний перелом, как сталь, иссиня-чёрный
Вознёсся и навис молчащий пик скалы.
И вот ликующий, зелёный луг Яйлы.
Звенящий ветер гор прозрачный и просторный
И над вершинами, как фимиам нагорный,
В полётах голубых могучие орлы.
Как жрец я на алтарь сверкающий вознёс
Бессонной радостью тоскующую душу
И гулким взмахом вниз свою печаль обрушу
В стремнину жадную, как вековой утёс.
И вздох заворожив, безгранностью лаская,
Ещё безудержней сверкнёт мне даль морская.
 

И. Белоусов

Аюдаг
(Медведь-Гора)

 
Он шёл из северных лесов
Равниной, солнцем опалённой,
И к морю Чёрному пришёл
   Усталый, утомлённый.
 
 
И грудь косматую свою
В глубь погрузил отрады полный,
И замер так… С тех пор его
   Ласкают моря волны…
 

Хребет Яйлы

 
Огня подземного властитель
Повёл борьбу с морским царём, —
Громады камней раскалённых
Со дна он выдвинул с огнём.
Хотел он каменною грудью
На капли море раздробить,
Хотел его засыпать пеплом,
До дна в нём воду иссушить…
Велась и долго, и упорно
Стихий кровавая вражда.
Кто ж победителем остался, —
Огонь подземный, иль вода?
Сильны родством, любовью крепки
И в дружбе честны меж собой —
Соединились моря волны
Пред Яйлы каменной грядой,
А горы грозно отступили
И морю преградили путь…
С тех пор о берег плещут волны
И точат каменную грудь!..
 

У байдарских ворот

 
Я в Байдарах, – то сбылося,
Что давно я звал мечтой, —
Вся величественность моря
Развернулась предо мной.
 

 
Эта синяя громада
В блеске солнца, в блеске дня
Свежей влагою морскою
Вдруг дохнула на меня.
Затаив дыханье, с думой
Перед морем я стою:
Вот где силы духа смерить,
Утопить печаль мою…
 

У Ай-Петри

 
День умирал, и вздох последний
Вдруг замер с отблеском зари,
На волнах моря отражённый
И на вершинах Ай-Петри́.
От скал на тихие долины,
Темнея, тени налегли,
А из долин, клубясь, к вершинам
Как дым, туманы поползли.
Уснуло всё под кровом ночи —
И в мёртвых скалах тишина,
И лишь слышней о берег плещет
Седая, тёмная волна…
 

Князь П. Вяземский

Месячная ночь

 
Там высоко в звёздном море,
Словно лебедь золотой,
На безоблачном просторе
Ходит месяц молодой,
   Наш красавец ненаглядный,
Южной ночи гость и друг;
Всё при нём в тени прохладной,
Всё затеплилось вокруг:
   Горы, скаты их, вершины,
Тополь, лавр и кипарис
И во глубь морской пучины
Выдвигающийся мыс,
   Всё мгновенно просветлело —
Путь и тёмные углы,
Всё прияло жизнь и тело,
Всё воскреснуло из мглы.
   С негой юга сны востока,
Поэтические сны,
Вести, гости издалёка,
Из волшебной стороны,—
Всё для северного сына
Говорит про мир иной;
За картиною картина,
Красота за красотой:
   Тишь и сладость неги южной,
   В небе звёздный караван,
 

 
   Здесь струёй среброжемчужной
Тихо плачущий фонтан.
   И при месячном сиянье,
   С моря, с долу, с высоты
Вьются в сребреном мерцанье
Тени, образы, мечты,
   Новых чувств и впечатлений
Мы не в силах превозмочь:
Льёшься чашей упоений
О, таврическая ночь!
   Вот татарин смуглолицый
По прибрежной вышине,
Словно всадник из гробницы,
Тенью мчится на коне, —
   Освещённый лунным блеском,
   Дико смотрит на меня,
Вдруг исчез! И море плеском
Вторит топоту коня.
   Здесь татарское селенье:
С плоской кровлей низкий дом
И на ней, как привиденье,
Дева в облаке ночном:
   Лишь выглядывают очи
Из накинутой чадры,
Как зарницы тёмной ночи
В знойно-летние жары.
 

Возвращаясь из Кореиза

 
Усеяно небо звёздами,
И чудно те звёзды горят,
И в море златыми очами
Красавицы с неба глядят;
    И зеркало пропасти зыбкой
Купает их в лоне своём
И, вспыхнув их яркой улыбкой,
Струится и брызжет огнём.