– Эй, великие поэты-поджигатели, мои братья футуристы!.. Эй! Паоло Буцци, Палаццески, Каваккиоли, Говони, Альтомаре, Фольгоре, Боччони, Карра, Руссоло, Балла, Северини, Прателла, Д’Альба, Мацца, Фронтини1! Выйдем из Паралича, опустошим Подагру и проложим великий военный рельсовый путь по склонам Гауризанкара2, вершины мира!
Мы выходили из города шибкой и верной походкой, которая желала танцевать и искала препятствий. Вокруг нас и в наших сердцах безмерное опьянение старого европейского Солнца, шатавшегося между хмельными облаками. Оно даже ударило нам в лицо своим ослепительно пурпурным факелом, а затем лопнуло и изверглось целиком в бесконечность.
Вихри агрессивной пыли; ослепительный сплав серы, поташа и силикатов для окон Идеала!.. Отливка нового солнечного шара!.. Мы вскоре увидим его!
– Трусы! Трусы!.. – крикнул я, повернувшись к обитателям Паралича, громоздившегося внизу, груде раздраженных ядер для наших будущих пушек…
– Трусы! Трусы!.. Ну, что вы визжите, словно хорьки, с которых заживо дерут шкуру?.. Боитесь, что мы подожжём ваши лачуги?.. Рано ещё! Нам нужно согреть будущую зиму! А пока мы взрываем традиции, как источенные червями мосты!.. Война? О, да… Наша единственная надежда, смысл нашей жизни и наша единственная воля… Да… война! С вами, умирающими чересчур медленно, и со всеми мертвецами, загромождающими наши пути!..
Ну да, наши нервы требуют войны и презирают женщин! Разумеется, так как мы боимся их цветущих рук, оплетающих наши колени в утро разлуки! Чего хотят от нас женщины, сидни, инвалиды, больные и все благоразумные советники?.. Их шаткой жизни, прерываемой мрачными агониями, трепещущими снами и тяжёлыми кошмарами, мы предпочитаем насильственную смерть, и прославляем её как единственную достойную человека: хищного животного. Мы желаем, чтобы наши дети весело следовали своему капризу, грубо противоречили старикам и осмеивали всё, что освящено временем! Это возмущает вас?.. Вы мне свищете?.. Кричите громче!.. Я не расслышал ругательства!.. Громче!.. Что? Честолюбец?.. Нуда!.. Мы честолюбцы, потому что не хотим тереться о ваше вонючее руно, зловонное стадо цвета грязи, канализированное древними путями земли!.. Но «честолюбец» неточный термин… Мы, скорее, юные артиллеристы в весёлом настроении духа!.. И вы должны волей-неволей приучить ваши барабанные перепонки к грохоту наших пушек!..
Но всё это ещё не то! Ищите сами! Что вы говорите? Безумцы?.. Ура! в добрый час! Вот настоящее слово… слово, которого я ждал! А! А! Находка из находок! Возьмите заботливо это слово массивного золота и живо возвращайтесь процессией, чтобы запереть его в самом завистливом из ваших погребов! Вы можете прожить с этим словом между вашими пальцами и на ваших губах ещё двадцать веков! Что до меня, то я объявляю вам, что мир прогнил от мудрости!..
Вот почему мы проповедуем ныне методический и повседневный героизм; вкус к отчаянию, побуждающему сердце отдавать все свои плоды, привычку к энтузиазму; упоение безумием…
Мы проповедуем прыжок в сумрачную смерть под пристальными и ясными взорами Идеала! И проповедуем примером, отдаваясь яростной Портнихе битв, которая, выкроив нам по мерке багряный мундир, новенький, с иголочки, на солнце, напомадит огнями наши волосы, причёсанные бомбами. Так теплота летнего вечера намасливает поля скользящим мерцанием светляков.
Надо, чтобы люди ежедневно электризовали себе нервы безумной гордыней!.. Надо, чтобы люди разом ставили на ставку свою жизнь, не следя за плутоватыми крупье и не контролируя равновесия рулеток, раскинувшихся на огромных зелёных коврах войны и лелеемых сомнительной лампой солнца… Надо – поймите – чтобы душа метала тело в огонь, как брандер3 против неприятеля… вечного неприятеля, которого следовало бы изобрести, если б его не было!..
Видите ли вдали эти пшеничные колосья, выстроившиеся миллионами в битву! Эти колосья, гибкие солдаты с тонкими штыками, прославляют силу хлеба, который превращается в кровь, чтобы брызгать и взлетать прямо к зениту. Кровь – знайте это – ценна и пышна только освобождённая из темницы артерий железом или огнём!.. Мы научим всех вооружённых солдат земли, как надо проливать свою кровь. Но предварительно нужно очистить великую Казарму, где копошитесь вы, насекомые… Это скоро будет сделано!.. В ожидании, клопы, вы ещё можете сегодня же вечером вернуться на нечистые нары, где мы не желаем больше спать.
Повернувшись к ним спиной, я почувствовал, по боли в моих плечах, что слишком долго тащил в огромной и чёрной сети моего слова этот пленный и умирающий Народ с его смешным трепыханием рыб в последней волне света, которую вечер бросал до утёсов моего лба.
Город Паралича, с гоготаньем птичника, с бессильной гордостью разбитых колонн, с брюхатыми куполами, рожающими жалкую статую, с капризом папиросных дымов на ребяческих стенах, открытых щелчкам, Город исчез, танцуя за нами по прихоти нашего быстрого бега…
Передо мною в нескольких километрах появился внезапно Дворец божественных сумасшедших на крупе изящного холма, бежавшего рысью, как молодой жеребёнок.
– Братья, – сказал я, – отдохнём в последний раз, прежде чем отправимся на закладку великого Футуристского Рельса!
Мы все улеглись в неизмеримом безумии Млечного Пути, в тени Дворца живых. Тотчас прекратился грохот двух квадратных молотов Пространства и Времени. Но Паоло Буцци не мог спать, так как его разбитое усталостью тело то и дело подёргивалось от укусов ядовитых звёзд, осаждавших нас со всех сторон.
– Брат, – пробормотал он, – прогони подальше от меня этих пчёл, жужжащих над пурпурной розой моей воли.
Потом он заснул в призрачной тени Дворца, переполненного фантазией, откуда разливались баюкающая и широкая мелодия вечной радости.
Энрико Каваккиоли дремал и бредил вслух:
– Я чувствую, что моё двадцатилетнее тело молодеет! Я возвращаюсь всё более неверной походкой в мою колыбель… Я скоро вернусь в утробу матери!.. Значит, мне всё позволено!.. Я хочу ломать роскошные безделушки!.. Давить города, разбрасывать человеческие муравейники!.. Я хочу приручить ветры и держать их на своре… Я хочу стаю Ветров с гибкими спинами огромных воздушных борзых, чтобы охотиться за дряблыми и бородатыми облаками!
Дыхание моих братьев, спавших вокруг меня, напоминало сон могучего моря на пляже. Но неистощимый и брызжущий энтузиазм зари не удерживался более в горах, так как ночь всюду переполнила меру героических ароматов и соков. Паоло Буцци, внезапно разбуженный этим приливом бреда, скорчился.
– Слышите ли вы рыдания земли? Она агонизирует в ужасе света!.. Слишком много солнц наклонились над её синим изголовьем! Предоставьте ей спать, ещё, всегда!.. Дайте мне облаков, чтобы спрятать её глаза и плачущий рот!..
При этих словах солнце протянуло нам с края горизонта свой огненный маховик, красный и дрожащий.
– Вставай, Паоло! – воскликнул я. – Хватай это колесо!.. Я посвящаю тебя в шофёры мира! Но, увы! Нам не справиться с великой работой будущего Рельса!.. Наше сердце ещё полно нечистым хламом: павлиньими хвостами, яркими флюгерными петухами и красивыми надушенными платками!.. И мы ещё не выгнали из нашего мозга унылых муравьёв мудрости… Нам нужно сумасшедших!.. Пойдём, освободим их!..
Мы приближались к стенам, пронизанным солнечной радостью по зловещей долине, где тридцать металлических журавлей поднимали, скрежеща, вагонетки, наполненные дымящимся бельём, нелепую стирку этих Чистых, очистившихся от всякой логики.
Двое психиатров появились на пороге с категорическим видом; но так как у меня не было в руках ничего, кроме ослепительного фонаря автомобиля, то я уложил их замертво его медной ручкой.
Огромные двери распахнулись, сумасшедшие, растрёпанные и полунагие, хлынули тысячами, потоком… достаточно, чтобы обновить и нарумянить сморщенный лик земли.
Одни желали немедленно помахивать сверкающими колокольнями вместо тросточек слоновой кости, другие играли в серсо куполами! Женщины расчёсывали свои далёкие облачные шевелюры отточенными зубцами созвездия.
– О, сумасшедшие, о, мои возлюбленные братья, следуйте за мною! Мы идём заложить Рельс на вершинах всех гор, до самого моря!.. Сколько вас?.. Три тысячи!.. Недостаточно!.. Впрочем, скука и однообразие скоро истощат ваш прекрасный порыв!.. Идём посоветоваться с хищными животными зверинцев, расположившихся у ворот Столицы!.. Только они живые, только они вырванные с корнем и наименее растительные!.. Вперёд!.. В Подагру!.. В Подагру!..
И мы – грозный прорыв шлюза – тронулись в путь…
Армия безумия металась с равнины на равнину, разливаясь по ущельям, взбираясь на вершины, с фатальным, лёгким порывом жидкости в огромных сообщающихся сосудах и, наконец, принялась бомбардировать криками, лбами и кулаками стены Подагры, звеневшей, как колокол.
Сторожа были опьянены, убиты или истоптаны, и жестикулирующий прилив наводнил огромный грязный коридор зверинца, клетки которого с их решётками, наполненные танцующими гривами, мелькали в парах дикой мощи, и раскачивались легче, чем клетки чижиков, на руках сумасшедших.
Царство львов тотчас возродило столицу. Восстание грив и огромное усилие крупов, действовавших как рычаги, взяли формы фасадов!.. Их сила, сила потока, разрывавшая мостовую, превратила улицы в тоннели с разбитыми сводами… Вся хилая растительность обитателей Подагры была втоптана в печь. Дома, переполненные этими воющими сучьями, дрожали под ливнем ужаса, решетившего крыши.
С неожиданными порывами и шутками клоунов сумасшедшие вскакивали на прекрасные равнодушные крупы львов, которые не чувствовали их… И странные всадники радовались мирным ударам хвоста, то и дело сбивавшим их… Вдруг львы остановились, сумасшедшие умолкали перед стенами, которые не шевелились более…
– Старики умерли! Молодые бежали!.. Тем лучше!.. Живо!.. Вырывайте статуи и громоотводы!.. Опорожним сундуки с золотом!.. Слитки и монета!.. Пусть перельют все драгоценные металлы для закладки великого военного Рельса!..
Отправились жестикулирующие сумасшедшие, львы, тигры и пантеры, то и дело сбрасывающие своих всадников, которые обнажаются, коченеют, развинчиваются в растрёпанности опьянения… Подагра превратилась в огромный погреб, полный крепкого вина, которое клубилось шаровидными струями, устремляясь к воротам со звонкими подъёмными мостами, дрожащим воронкам.
Мы миновали развалины Европы и вступили в Азию, разбрасывая на далёкое расстояние терроризированные орды Подагры и Паралича, как торопящиеся севцы разбрасывают круговым жестом свои зёрна.
Это было в высокую ночь, почти в небе, на персидском плоскогорье, величественном алтаре мира, неизмеримые ступени которого несут многолюдные города. Выстроившись без конца вдоль Рельсового пути, мы задыхались над тиглями с алюминием, баритом и марганцем, которые то и дело пугали облака своим ослепительным взрывом. Все под охраной величественного круга львов с неподвижными хвостами, падающими до земли гривами, дырявивших глубокое и чёрное небо круглым и ясным рыканием.
Но блестящая и тёплая улыбка луны медленно выползла из-за растрескавшихся облаков… И когда она появилась, наконец, вся сочащаяся опьяняющим молоком акаций, сумасшедшие почувствовали, что их сердца вырываются из груди и поднимаются на поверхность жидкой ночи…
Вдруг громкий крик разодрал воздух; распространился слух; сбежались… Молоденький сумасшедший с глазами девственницы только что упал, поражённый молнией, на Рельсы.
Его труп быстро подняли. Он держал в руках белый и желающий цветок, пестик которого двигался как язык женщины. Некоторые желали дотронуться до него, и это было плохо, так как немедленно, с лёгкостью зари, распространяющейся на море, рыдающая зелень чудесно выделилась из земли, подёрнувшейся неожиданными волнами.
Из голубоватой зыби лугов туманно выступали шевелюры бесчисленных плавательниц, которые, вздыхая, раскрывали лепестки своего рта и своих влажных глаз. Тогда, в наводнении благоуханий, мы увидели, что вокруг нас мало-помалу вырастает сказочный лес, сводистая листва которого казалась истощённой ласками чересчур медленного ветерка. Тут носилась горькая нежность… Соловьи впивали душистую тень с долгим бульканьем удовольствия, и то и дело заливались смехом в уголках, играя в прятки, как лукавые и шаловливые дети… Сладкий сон овладевал армией сумасшедших, которые принялись кричать от ужаса.
Хищные звери тотчас бросились к ним на помощь. Трижды сплотившись в прыгающие клубки, изгибаясь в приступах взрывающего бешенства, тигры бросались на невидимых призраков, которыми кишела чаща этого леса наслаждений… Наконец, брешь была сделана, громадная судорога омертвевших листьев, при протяжных стонах, будивших отдалённые, болтливые эхо, гнездившиеся в горе. Но пока мы все, бок о бок, с остервенением старались освободить наши руки и ноги от последних ласковых лиан, мы внезапно почувствовали телесную луну, луну с прекрасными тёплыми бёдрами, томно покоившуюся на наших хребтах, разбитых усталостью. Кто-то крикнул в воздушной пустыне высоких плоскогорий:
– Убьём лунный свет!
Одни побежали к соседним водопадам; были поставлены гигантские колёса, и турбины преобразовали скорость воды в магнитные спазмы, которые при помощи нитей вскарабкались на столбы до светлых и шумящих шаров.
Так триста электрических лун уничтожили своими лучами ослепительный мел древней царицы любви.
И военный Рельсовый путь был проложен, необыкновенный путь, который следовал по хребту высочайших гор, и по которому тотчас помчались наши мощные локомотивы, под плюмажами пронзительных криков, с вершины на вершину, бросаясь во все стороны, и снова взбираясь наверх, повсюду, в поисках жадных бездн, нелепых поворотов и невозможных зигзагов… Далеко кругом безграничная ненависть отмечала наш горизонт, унизанный беглецами… Это были орды Подагры и Паралича, которые мы отбросили в Индостан.
О, бешеная погоня!.. Мы перешагнули Ганг!.. Наконец-то, наконец-то бурное дыхание наших грудей погнало перед нами карабкающиеся облака с враждебными контурами, и мы заметили вдали зеленоватые прыжки океана в наморднике из золотых лучей. Валяясь в Оманском и Бенгальском заливах, он подготовлял тайком нашествие на материки.
И вот в конце мыса Корморин, окаймлённого кашей из беловатых костей, – гигантский и тощий Осёл, сыроватый пергаментный круп которого был изрыт восхитительным грузом луны… Вот учёный Осёл с растянутым членом, покрытым рябинами письмён, спокон века выкрикивающий свою астматическую злобу против туманов горизонта, откуда приближаются три больших корабля, неподвижные, с их высокими парусами, похожими на радиографированные позвоночные столбы.
Тотчас громадная стая хищных зверей с сумасшедшими на спинах ринулась на волны бесчисленных буйволов, в вихре грив, призывавших океан на выручку. И океан ответил на призыв, выгибая громадную спину и потрясая мысами, прежде чем разбежаться. Долго он пробовал свою силу, колыхая бёдра и изгибая живот при звучном шлёпанье своих обширных упругих недр…
Наконец, мощным порывом океан поднял свою массу и встал над извилистой линией берегов… Тогда началось грозное вторжение.
Мы шли в оболочке ретивых волн, огромных катящихся шаров белой пены, обдававших крупы львов… Эти последние, выстроившись вокруг нас полукругом, продолжали со всех сторон клыки, свистящую слюну и рычанье вод… Иногда с вершины холмов мы смотрели, как океан прогрессивно вздувал свой чудовищный профиль, точно неизмеримый кит, стремящийся вперёд на миллионе плавников. Мы вели его таким образом до Гималайского хребта, гоня перед собою веером кишащие орды Подагры и Паралича, которые мы желали прижать к склонам Гауризанкара.
– Поспешим, братья… Или вы хотите, чтобы звери опередили нас?.. Мы должны идти в первом ряду, несмотря на наши шаги, которые выкачивают соки земли!.. Прочь наши клейкие руки и наши ноги, волочащие корни!.. О, мы, бедные блуждающие деревья!.. Нам нужны крылья! Построим же аэропланы!
– Они будут голубые! – крикнули сумасшедшие, – чтобы лучше скрывать нас от глаз неприятеля и смешивать нас с хлопающей лазурью неба на вершинах, когда дует ветер!
Сумасшедшие тотчас похитили бирюзовые плащи Будд из старинных пагод, чтобы построить свои летательные аппараты.
Мы выкроили наши футуристские аэропланы из бурого полотна парусов. Некоторые обладают уравновешивающими крыльями и поднимаются, унося свой мотор, как окровавленные кондоры уносят судорожно бьющихся телят. У меня многоячейковый биплан с направляющим хвостом, 100 HP, 8 цилиндров, 80 килограммов… Между моими ногами крошечная митральеза, которую я могу разряжать, нажимая стальную кнопку.
Мы отправляемся в опьянении ловкого пилотажа, быстрым, порхающим и лёгким полётом, скандированным, как застольная и плясовая песня.
– Ура! мы, наконец, достойны командовать великой армией сумасшедших и спущенных с цепи зверей! Ура! мы господствуем над нашим арьергардом: океаном и его оболочкой пенящейся кавалерии!.. Вперёд, сумасшедшие, сумасшедшие, львы, тигры и пантеры!.. Наши аэропланы будут вашими военными знамёнами!.. Наши аэропланы будут вашими страстными любовницами!.. Они плывут, раскрывая объятия над зыбью листвы. Они беспечно ленятся на качелях ветра!.. Взгляните в высоте направо на эти голубые челноки… Это сумасшедшие раскачивают свои монопланы на гамаке южного ветра!.. Что до меня, то я сижу, как ткач перед станком, и тку шелковистую лазурь неба!.. Не манят ли вас эти свежие долины и угрюмые горы, вершины которых мы задеваем?.. Не манят ли вас стада розовых овец, лепящиеся по склонам холмов, отдающихся закату?.. Ты любила их, моя душа!.. Нет! нет! Довольно! Никогда более ты не поддашься подобным пошлостям! Тростники, из которых мы делали когда-то свирели, образуют арматуру моего аэроплана!.. Тоска! Торжествующее опьянение!..
О проекте
О подписке