Ольга Бурыгина

Родилась и живет в Республике Карелия. Член Российского союза писателей. Неоднократно публиковалась в коллективных поэтических сборниках. Автор шести книг: «И к закатам сердцем припадаем» (2017), «Над Белым морем летом ночь бела» (2018, Санкт-Петербург, издательство «БизнесОстров»), «Из ладоней любви радость пить» (2019, Москва, издательский дом «Дементьева Алла-ДА»), «Бегут, бегут вагончики…» (2019, Москва, издательская группа «Возрождению – ДА»), «Смена времен» (2020, Москва, издательский и книготорговый холдинг «Новая Страна»), «В океане обыденных дней» (2022, Санкт-Петербург, издательство «Четыре»),

В нашей памяти всегда!

 
Через поле по тропинке
Возвращалась мать домой,
Дети стайкой у калитки,
А в глазах вопрос немой…
 
 
Подбежали к ней, прильнули:
«Ну а где же папа, где?»
И предательски блеснули
Слезы. Видно, быть беде!
 
 
Гул доносится тревожно —
Самолеты вороньем.
Крылья хрупкие надежно
Мать расправила, а дом
 
 
Задрожал. Свеча к иконе:
«Бога ради, сохрани!»
На колени и в поклоне
Просит: «Деток защити!»
 
 
Вся земля надрывно ныла,
А ночами бабий вой,
За отцов, мужей молила
Женщина. А где-то бой…
 
 
И бесстрашные солдаты
За любимую страну
Шли под грохот канонады,
Чтобы мир домой вернуть.
 
 
Это было все когда-то,
Отголоски эхо шлет.
И Победу в сорок пятом
Отмечаем каждый год.
 
 
Строем, радостно, с шарами,
Ветеранам честь, хвала,
И «Бессмертный полк» рядами —
В нашей памяти всегда!
 

Бывалый солдат

 
Гудело от грохота небо,
От взрывов стенала земля,
Война лютовала, не небыль,
Снаряды дробили поля.
 
 
А русский солдат не сдавался,
Отважно нес знамя вперед,
Атаки стихали – смеялся,
Что враг ни за что не пройдет.
 
 
И, крепким словцом приправляя,
Огнем опаленный не раз,
Бывалый солдат, удивляя,
Вел между боями рассказ
 
 
О том, что сверкали лишь пятки,
Когда без оглядки бежал
Фашист, и играл, словно в прятки,
Со смертью – так страха нагнал.
 
 
Звучала гармошка, и песню
Душевно солдат запевал,
А сердцу в груди было тесно,
Щемило, он дом вспоминал.
 
 
И, выкурив с другом цигарку,
Вновь в бой по приказу «Вперед!».
Тотчас же забыв про тальянку^[3],
Под пули бесстрашно шагнет.
 

9 мая

 
Было не страшно? – не верьте, вранье!
Пули летали – что стай воронье.
Кровью – не розы алели в садах.
Душу охватывал ужас и страх.
 
 
Небо гудело, стенала земля —
Вторглась внезапно разруха-война.
Слезы печали, и скорбь, и беда
Бесцеремонно ворвались в дома.
 
 
И за Отчизну родную свою
Все поднялись – были вместе в строю,
Смерть не пугала – ведь духом сильны,
Ждала Победа страну впереди!
 
 
Год сорок пятый – фашизму отпор,
9 Мая праздник с тех пор.
Выходит «Бессмертный полк» на парад.
Вечная память, Великий Солдат!
 

Евдокия

Моей бабушке Е. Я. Анхимовой

 
Потеряла в лихолетье Евдокия Василька.
Тройка воронов в ненастье загубила голубка.
И помчались вереницей годы, подминая жизнь.
Под суровой колесницей только успевай держись!
 
 
Вспоминала вечерами Евдокия у окна
Василька. Ну а ночами боль душила – не до сна.
Сокровенное желанье, чтоб могилку отыскать
И примчаться на свиданье – милому поклон отдать.
 
 
А потом и с миром к Богу, может, там вдруг повезет,
К Васильку найдет дорогу – счастье снова обретет.
Много зим и много весен с этой думою ждала,
И вдруг весть: Василий найден. Евдокия ожила!
 
 
Враз расправились морщинки, в глазах нежность
и любовь.
Поклонилась у могилки, взяв земли в ладони горсть.
И бескровными губами стала о любви шептать.
Холмик гладила руками, встречу – счастьем называть:
 
 
«Не вини меня, Василий, что не плачу над тобой,
Иссушила слезы, милый, судьба горькою стезей.
Подняла детей достойных, продолженье рода есть.
Много внучек, внуков столько, что на пальцах
их не счесть.
 
 
А теперь и, слава богу, я нашла тебя, родной,
Скоро соберусь в дорогу, встречай, милый, дорогой».
 

Славный город Кронштадт

 
Славный город Кронштадт —
Корабли, якоря.
Храм великий Морской —
Высоки купола!
 
 
Остров Котлин —
Балтийское море вокруг.
Берег ждет корабли —
Он надежен, как друг.
 
 
Николай Чудотворец —
Святой моряков —
Защитит их в невзгоды
От бурь и штормов.
 
 
И святыня – молитва,
Как свет маяка,
На просторах морских
Укрепит дух всегда.
 
 
Славный город Кронштадт —
Корабли, моряки…
Николай Чудотворец —
Спаси! Сохрани!
 

Виктория Габриелян

Родилась в Украине, выросла в Армении, а сейчас проживает в США. Большая интернациональная семья Виктории связана с медициной и наукой. Самой ей пришлось сменить профессию в Америке и из преподавателя биологии и химии в школе превратиться в медицинского работника.

Как только Виктория научилась читать, родители ее больше не видели и не слышали. Книги, сценарии и самодеятельный театр, книжный клуб стали страстью на всю жизнь.

Виктория автор четырех сборников рассказов, изданных и переизданных в Армении, России и США. Писательница отличается невероятным чувством юмора и наблюдательностью.

Герои рассказов – самые простые, обыкновенные люди, которые не перевернули мир, но из судеб которых складывается история человечества.

Алёшина скрипка

Григораш Дмитрий Алексеевич, мой дед, вернулся с войны со шрамом, рассекающим широкий лоб и левую бровь. Бабушка, когда увидела его в 1946 году (он еще служил некоторое время после войны в штабе фронта шофером), дотронулась рукой до шрама и заплакала.

– Что ты, Нина, – успокаивал дед, – радоваться надо, ведь глаз не задет и руки-ноги целы. Лучше посмотри, что я Светочке привез.

Он снял с плеча мешок и достал какой-то предмет, завернутый в грязное детское одеяло. Бережно развернул, и бабушка увидела черный футляр.

– Что это?

– Это скрипка.

– Такая маленькая!

– Это детская скрипка. Светочка научится на ней играть.

Историю скрипки я слышала много раз и так любила и историю, и скрипку, что просила деда рассказывать мне ее снова и снова. Дед доставал футляр – он всегда хранился на гардеробе в маленькой спальне, – открывал, брал скрипку в руки и играл мелодии, которые придумывал тут же, и под них рассказывал, как однажды, когда их часть стояла в Гинденбурге и на деревьях уже набухли почки, а с улиц и крыш сошел снег, он встретил мальчика. Как раз подъехала полевая кухня, солдаты сидели на ступеньках какого-то помпезного здания – то ли музея, то ли театра – и с аппетитом поглощали кашу, стуча ложками об алюминиевые миски.

Дед немного поодаль чинил свой грузовик: открыл капот и с головой залез во внутренности. Вдруг боковым зрением он заметил какое-то движение за грузовиком. В одно мгновение он спрыгнул на землю за машину и пригнулся: война учит осторожности. Первое, что увидел за грузовиком, – маленькие ноги в порванных ботинках. Мальчик в длинном, не по возрасту, пальто жадно руками ел кашу из тарелки деда. Неподалеку стояла бледная худая женщина, к груди она прижимала сверток в байковом одеяльце. Так держат грудных младенцев.

«Муттер?» – спросил дед у мальчика.

Тот, не переставая есть, кивнул головой.

– Бедные дети войны, – говорил мне дедушка, – война украла у них все, но у мальчика была мама. Я видел, как она укладывала его спать на ящиках в подвале соседнего дома, разрушенного наполовину, как целовала его в щечку и что-то рассказывала. Я незаметно носил им еду, а они кланялись и благодарили: «Дайке шон».

Часть, в которой служил дед, оставили под Гинденбургом, для него война закончилась в начале апреля. Берлин они не брали, следили за порядком в городе: перестрелки продолжались, особенно по ночам. Однажды ранним майским утром дед увидел мальчика. Он лежал на разбитом снарядами тротуаре, голубые глаза были открыты, он неподвижным взглядом смотрел в такое же голубое небо. Рядом на земле сидела мама и так же, как в тот день, когда дед увидел их в первый раз, крепко прижимала к груди сверток.

Дед молча опустился на корточки перед телом мальчика. Женщина посмотрела на него совершенно безумным взглядом и о чем-то быстро заговорила по-немецки, показывая на небо, на дома, на мальчика. Дед не понял ни слова. Он тихонько, очень осторожно и нежно, как только мог после четырех безжалостных лет борьбы за жизнь, закрыл мальчику глаза и заплакал.

Он не плакал, когда убивали его товарищей, когда разрушали его страну, когда в полевом госпитале вынимали без наркоза осколки из его большого и сильного тела и зашивали рваную плоть, только злость росла тогда, только крепче сжимал зубы и кулаки. Победить врага любой ценой, размазать по земле, чтобы следов не осталось, отомстить, отомстить, отомстить!

Он сам не понимал, почему смерть немецкого мальчика так тронула его, разбудила в душе нечто неведомое и неизведанное – сострадание и всепрощение. Он сам до конца не понимал, что он плачет обо всех детях, у которых война украла их жизнь и детство. Вдруг женщина тронула деда за руку, что-то сказала, показывая на мальчика, и протянула ему сверток. Это была скрипка. Женщина что-то говорила и говорила. Может быть, она спрашивала, есть ли у него дети, дед, не понимая ни слова, утвердительно кивал головой.

«Есть», – отвечал он женщине, и она поняла его.

Вечером они вместе похоронили мальчика в подвале разрушенного дома: завернули в большое пальто, под рубашку сына мама положила записку с именем и датами рождения и смерти, и засыпали тело щебнем. На небольшой холмик поставили его ботинки. Больше дед эту женщину никогда не видел, она исчезла. Как звали мальчика, он забыл и почему-то дал ему имя Алёша. Так и пошло в нашей семье: Алёшина скрипка.

Светочка не научилась играть на скрипке, она играет на рояле.

– Может, это и к лучшему, – говорил дед, наигрывая на Алёшиной скрипке свои мелодии, – иначе пришлось бы со скрипкой расстаться.

Я росла, и вместе со мной рос мальчик. Когда мне было шесть лет и дед впервые рассказал мне историю Алёшиной скрипки, мальчику было семь. Когда мне было десять, он тоже подрос, гонял на велосипеде, развозил почту по утрам и учился в школе на одни пятерки. Когда меня приняли в комсомол, мальчик победил на конкурсе королевы Елизаветы для молодых скрипачей. Когда у меня родилась дочь, у него родился сын. Спустя двадцать лет наши дети встретились на студенческой конференции в Берлине, они подружились, долго переписывались, и однажды друг дочери прилетел к нам в гости вместе с отцом. Пока дочь с другом весело болтали на террасе дома, я провела его отца в маленькую спальню, с гардероба достала черный футляр, завернутый в детское байковое одеяло, и протянула ему. Он открыл футляр, достал Алёшину маленькую скрипку и заиграл мелодию деда, которую я не слышала с тех пор, как дед соединился с мальчиком. Он играл в память о тех, кто навсегда остался семилетним, а я под любимую с детства мелодию рассказывала мальчику про все, что случилось с миром с того года, как ему никогда не исполнилось восемь лет.