Отметим, что в Новороссийске в эти дни состоялся массовый расстрел белыми войсками красноармейцев и моряков^[207]. Особенно активно преследовали черноморских матросов, которым припоминали все их действия в 1917–1918 гг., вне зависимости от личного участия. Количество уничтоженных в Новороссийске составило многие сотни людей. По данным Г. М. Ипполитова, в городе было расстреляно 400 раненых красноармейцев^[208]. На наш взгляд, это минимальные цифры и число погибших после занятия города было гораздо больше. Общее количество жертв в Новороссийске не установлено. В докторской диссертации Н. А. Сухановой упоминается о расправе над 7 тыс. раненых красноармейцев (без указания количества казненных)^[209]. Максимальные цифры обнаруживаются в работах историка А. А. Зайцева: до 12 тыс. раненых красногвардейцев, матросов и рабочих^[210]. Однако следует отметить, что в его докторской диссертации эти данные отсутствуют. Указанные Н. А. Сухановой и А. А. Зайцевым цифры представляются завышенными, но «новороссийский кошмар» имел место и стоил жизни нескольким тысячам человек. Значимая часть из них были черноморскими матросами. Маховик взаимных репрессий был давно уже запущен.

В. В. Роменец между тем скрылся в местные горы, где стал командиром партизанского отряда (комиссар В. Н. Толмачев)^[211]. Его пребывание в отряде не было продолжительным. Жена Роменца ожидала рождения ребенка, поэтому он вернулся в родные края. В городе Кролевце он оставил беременную жену и вскоре был здесь арестован – 12 декабря 1918 г. Он был приговорен петлюровцами 23 декабря 1918 г. к смертной казни, но бежал^[212]. Далее Роменец уже в январе 1919 г. возглавил уездный комитет партии г. Кролевца, а с весны 1919 г. был на аналогичной должности в Сосницком уезде. С наступлением Добровольческой армии летом 1919 г. он являлся командующим Макошино-Сосницко-Зметневского боевого участка обороны. В 1921 г. – комиссар артиллерийской обороны Черноморско-Кавказского побережья, вскоре стал начальником гарнизона Новороссийска. Кратковременно занимал должность комиссара Узбекокаспия в 1923 г., уйдя с военной службы. После он работал на промышленных объектах Закавказья и других регионов страны^[213]. 12 ноября 1940 г. произошла, согласно мемуарам Роменца, умышленная авария на шахтах Урала, в результате чего он стал инвалидом I группы^[214]. В послевоенный период проживал в Москве. В 1955–1956 гг. написал воспоминания о событиях на Крымском полуострове. В 1957 г. умер и был похоронен в колумбарии Новодевичьего кладбища.

Мемуары В. В. Роменца о крымских событиях дополняют другие мемуарные источники. Несколько большие цифры расстрелянных в январско-февральские дни 1918 г. в Крыму приведены в воспоминаниях Михаила Алексеевича Петрова, написанных в 1932 г.^[215] Выходец из рабочих, родился в 1881 г. в Одессе. В февральские дни 1917 г. находился в Симферополе, а позднее был участником крымского большевистского подполья. После Гражданской войны проживал в Петрограде. В воспоминаниях он подробно рассматривает январско-февральские события 1918 г., в т. ч. так называемое «татарское восстание». Особенно подробно им освещен эпизод с гибелью в Евпатории местного председателя ревкома Давида Лейбовича Караева. Еще в конце декабря, согласно воспоминаниям М. А. Петрова, против советской стороны в Крыму выступило русское офицерство и вернувшиеся с фронта вооруженные отряды татар. При поддержке матросов, прибывших на кораблях из Севастополя, удалось начать разоружение офицерских отрядов в ряде крымских городов, в т. ч. в Евпатории. Однако после ухода матросов из нее ситуация вновь обострилась. Предваряя возможное новое возвращение отрядов матросов и их десантирование в городе, 12 января 1918 г. офицерами была захвачена береговая батарея. Это усложняло возможный десант черноморских матросов. Караев попытался вступить в переговоры с захватившими батарею офицерами, но был захвачен ими в плен. Некоторое время о его судьбе не было ничего известно. 15 января 1918 г. был обнаружен его обезображенный труп (с переломанным позвоночником и головой, пригнутой к ногам). По ряду данных, его после истязаний и пыток, еще живым, закопали в песок. Он был убит 13 января 1918 г., на следующий день после захвата в плен^[216]. Отметим, что казнь Д. Л. Караева носила нарочито традиционный «татарский» вариант – перелом позвоночника.

М. А. Петров уточняет роль отдельных белых офицеров в этом действе: «Когда Новицкий^[217] схватил Караева за воротник, втащили в штаб. Здесь начали всячески мучать, привязали ноги к голове. В груди у Караева образовалась две раны. Намучавши вдоволь свою жертву, белогвардейцы закопали на самом берегу моря, засыпали песком, чтобы не осталось и следа. Как видно, такую пытку и убийство провели ночью»^[218]. Позднее его тело нашли напротив дачи Гира, зарытое в песке^[219]. Это было одним из многих событий, которые определили последующие массовые красные расстрелы в Евпатории: «Общим числом из белогвардейцев было изъято до 500 человек. Важно то, что был изъят глава всех белогвардейцев полковник Вигром^[220]. Кроме того: граф Манчук, граф Татищев, капитан Новицкий, Дубасов, Шишкин и другие<…>»^[221] В данном случае воспоминания М. А. Петрова фиксируют массовые расстрелы в Евпатории в январе 1918 г., не упомянутые Роменцом. Цифра в 500 человек, обозначавшая «изъятых», возможно, достаточно точна. Так, С. П. Мельгунов указывал на не менее 300 расстрелянных лиц в Евпатории 15–17 января^[222].

Характерно, что расправа с А. Л. Новицким, непосредственным виновником гибели Д. Л. Караева, была наиболее жестока. Существует много ее описаний. «Ужаснее всех погиб штабс-ротмистр Новицкий… Его, уже сильно раненого, привели в чувство, перевязали и тогда бросили в топку транспорта “Румыния”. На берегу находились жена Новицкого и его 12-летний сын, которому обезумевшая от горя женщина руками закрывала глаза, а он дико выл»^[223]. В данном описании есть элемент чрезмерной детализации и образности. Например, непонятен смысл закрывания глаз сыну Новицкого, если он стоял с матерью на берегу, а расправа была произведена в трюме судна. Однако сам факт жестокой расправы с А. Л. Новицким можно признать достоверным. Очевидно, что матросам была известна его особая роль в расправе с Д. Л. Караевым, его личное участие в жестких пытках над ним. К сожалению, практически все описания казни Новицкого в современных исследованиях не упоминают этого факта, тем самым искажая жестокую взаимосвязь указанных январских событий.

Между тем само описание указанных событий (расправ над Д. Л. Караевым и А. Л. Новицким) достаточно полно и объективно изложено в автобиографическом романе «О, юность моя!» известного российского поэта и прозаика И. Л. Сельвинского, проживавшего в Евпатории в этот период. Роман неоднократно публиковался в СССР, и данная информация считалась достоверной. Вот как описывается эпизод смерти Д. Л. Караева в романе:

«– Постойте! Вы кто такой? – спросил подошедший к ним начальник наружной охраны капитан Новицкий.

– Я председатель Евпаторийского военно-революционного комитета. Новицкий растерялся.

– Проводите меня к Выграну! – потребовал Караев. Капитан готов уже был подчиниться властному голосу, но в этот момент к ним подошел прапорщик Пищиков.

– Это Караев! – закричал он в испуге. – Самый страшный большевик города! Бейте его!

Пищиков с размаху ударил Караева в лицо. Новицкий бросился на подмогу.

– Бей его! Чего стоишь? – закричал он часовому. Часовой вздрогнул, потоптался на месте, крякнул, матюкнулся и принялся действовать прикладом. Караев лежал на боку. Он тихо стонал. Изо рта пузырилась кровь. Капитан ногой опрокинул его на спину. Теперь стало видно, что у Караева выхлестнут глаз и выбиты зубы. Очнувшись, он стал надрывно кашлять, захлебываясь кровью. Капитан, тяжело дыша от усталости, вдруг увидел сторожа Рыбалко, обслуживавшего “Виллу роз”.

– Мешок принеси! Живо! И веревку!

Капитан и прапорщик накинули на шею Караева петлю, притянули голову к ногам, скрутили и, надев на него мешок, поволокли к пляжу. По дороге Новицкий, достав лопату, изо всех сил врезал ее в свою жертву. В мешке что-то хрустнуло. Когда притащили Караева к морю, он еще дышал. Стали рыть могилу. Караева бросили в мокрую яму и засыпали живого.

– Нет, вы подумайте! – возмущенно говорил капитан прапорщику на обратном пути. – Посмел явиться! Лично! Важная птица! А? Только подумайте! Наглость какая!..

Ему было стыдно перед Пищиковым»^[224].

Ярким в романе было и описание казни Новицкого:

«В кают-компании курить не положено, но сейчас курили все. Табак самсун лежал золотисто-рыжей копной на газете, и каждый брал столько, сколько хотелось.

– Ты самолично видел, как Новицкий убивал Караева? – спросил председательствующий матрос.

– Самолично, – уверенно и печально ответил Рыбалко.

– Правду он говорит? – обратился председатель к Новицкому.

– Правду.

– Ну что же, товарищи. Дело ясное. Какой будет приговор?

– Колосник – и в воду!

– Кто «за»?

– Еще имею добавить, – сказал Рыбалко. – Когда уже Караева запихнули в мешок, этот Новицкий ка-ак дасть ему заступом! Ей-богу! Вот вам истинный крест! Я и сейчас слышу… как оно там хрустнуло.

Эта подробность всех потрясла.

– А зачем же вы так? – тихо и страшно спросил председатель Новицкого. – Ведь он и без того был искалеченный.

Новицкий молчал.

– И закопали они его еще живущего, – снова добавил Рыбалко, грустно качая головой.

– Видали зверюгу? – сказал матрос и, глубоко затянувшись, тяжело выдохнул дым из ноздрей. – В топку его!

У Новицкого подкосились ноги, и он попытался ухватиться за Рыбалко. Старик брезгливо отстранился. Два матроса подхватили офицера под руки и увели из кают-компании.

– Вам чего, ребята? – спросил гимназистов председатель. Ребята стояли зеленые от страха. Здесь пугало все: и чудовищное злодеяние офицера, и не менее ужасная месть матросов»^[225].

В постсоветский период описание И. Л. Сельвинским казни Д. Л. Караева считалось авторским вымыслом, опровергалось априори: капитан А. Л. Новицкий показывался невинной жертвой красного террора. Это встречалось и в опубликованных воспоминаниях о январских событиях в Евпатории. В этом отношении характерным является описание указанных событий в воспоминаниях А. Л. Сапожкова. Отмечая, что капитан А. Л. Новицкий оказал сопротивление при аресте и отстреливался до последнего патрона («выведя из строя несколько своих преследователей»), автор тем не менее указывает далее: «кто убил Караева, тогда никто не знал, никакого следствия не было, да, наверное, в тех условиях и быть не могло. Сельвинский же утверждает, что его физическим убийцей являлся капитан Новицкий. Пусть это лежит на совести писателя: я же уверен, что ни Выгран, ни Новицкий такой уголовщиной лично не занимались»^[226]. На наш взгляд, воспоминания М. А. Петрова свидетельствуют в пользу И. Л. Сельвинского, а не А. Л. Сапожкова, и именно на совести последнего находятся искажение информации и неправомерное обвинение И. Л. Сельвинского.

Отметим, что Д. Л. Караев не был первой и единственной жертвой этих дней. Например, 9 января 1918 г. при взятии белыми Мордвиновского дворца в Крыму (Ялта) был захвачен и зарублен большевик Э. Кин^[227]. Вместе с ним в дворце была казнена целая группа его соратников^[228]. В ходе военных действий в Ялте погибло с обеих сторон до 150 человек^[229]. Впоследствии в Ялте также были массовые расстрелы.

Интерес представляют и другие сведения, упомянутые в мемуарах М. А. Петрова. Так, он указывает на ряд событий, связанных уже с практикой последующего белого террора в Крыму. Это обстоятельство важно тем, что в современной исторической науке данная тема в указанном регионе разработана значительно меньше и сведения автора уточняют ряд событий, а также вводят новые сведения. Ряд акций белого террора имел отношение к практике красного террора в качестве мести за прежние эксцессы.

Так, М. А. Петров упоминает арестованную 3 января 1919 г. жену Т. Петриченко: ее пытали до смерти, а труп выбросили под забор, где им питались собаки^[230]. Рассмотрен им и эпизод расправы над вышедшими из крымских катакомб красными партизанами. Согласно ему, были расстреляны около 90 человек, включая детей^[231].

Характеризуя мартовский расстрел 19 членов евпаторийской парторганизации 1919 г., он указывает, что после того как их высадили на ст. Семиколодцев, «для того чтобы они не убежали, их связали проволокой и потом расстреляли»^[232]. Среди погибших были В. П. Немич-Гребенникова, Ю. П. Немич-Матвеева, С. П. Немич, бывший председатель Евпаторийского исполнительного комитета Н. М. Демышев, Познанский^[233], эсер (бывший анархист), комиссар продовольствия Кебабчьянц, Матвеев, Грубе, Франт^[234]. Некоторые из указанных лиц имели прямое отношение к предыдущим акциям красного террора в Евпатории.

Упомянута им и расправа лета 1920 г. над пленными красноармейцами в Крыму, чему он был свидетелем: «Когда Жлоба^[235], наш красный командир, был разбит под боями Токмаком^[236], взят в плен отряд в Колтеске до 300 человек, то пленные были направлены в Евпаторию^[237]. Среди них была взята в плен сестра милосердия, которая начала выдавать белогвардейцам коммунистов и командный состав. По указанию ее белогвардейцы забранных расстреливали. Сколько мы ни старались потом изловить эту предательницу-сестру, поймать ее не могли – она бесследно исчезла»^[238]. Общее количество расстрелянных в Евпатории автор не упоминает, но указывает, что позднее подпольщики пытались освободить оставшихся в живых 200 красноармейцев. Тем самым в городе расстреляно было около 100 человек^[239]. Евпаторийские расстрелы 1918 г. не были отдельным эпизодом Гражданской войны в Крыму, впоследствии они дополнялись новыми карательными акциями с обеих сторон.