Российская белая эмиграция в межвоенной Венгрии. Проблемы изучения

А.С. Стыкалин

На фоне детального, скрупулезного изучения в современной российской (да и не только российской) историографии русской послереволюционной эмиграции в славянских странах (особенно в Чехословакии, Югославии и Болгарии¹), российская эмиграция в Венгрии до недавнего времени оставалась белым пятном. Лишь в самые последние годы начали вводиться в научный оборот материалы, хранящиеся в фондах Венгерского государственного архива, Государственного архива Российской Федерации, Российского государственного военного архива, в других архивных собраниях. Количество серьезных публикаций пока невелико². А в биографиях тех очень немногочисленных видных деятелей русской истории и культуры, часть жизненного пути которых была связана в эти годы с Венгрией (генерал А.И. Деникин, танцовщик Вацлав Нижинский), венгерские периоды жизни до сих пор если хоть как-то отражены, то наиболее скупо и поверхностно³.

Не слишком большой интерес историков к проблеме российской эмиграции в межвоенной Венгрии имеет свои объяснения. Конечно, Венгрия не относилась к числу важнейших пристанищ русской эмиграции и политических, культурных центров российского зарубежья. Культурная жизнь не столь уж многочисленной русской диаспоры в Будапеште по своей интенсивности, размаху и творческому уровню не идет в сравнение с культурной жизнью в российско-эмигрантской среде Берлина, Парижа, Праги и даже Белграда, а созданные в Венгрии выходцами из России духовные ценности за небольшими, может быть, исключениями (вроде мемуаров Деникина, писавшихся на берегах Балатона) не оставили заметного следа в истории русской культуры⁴. Кроме того, в отличие от Болгарии

и Югославии в Венгрии русские эмигранты не внесли значительного вклада в развитие художественной культуры и науки принимающей страны, российская диаспора вообще была здесь гораздо менее заметна в культурном плане. В свою очередь и венгерские власти не предпринимали в отношении российской эмиграции каких-либо значительных политических и культурных инициатив, таких как, например, «русская акция» Т.Г. Масарика в соседней Чехословакии.

При всем периферийном положении Венгрии на карте российского зарубежья межвоенного периода, ее столица Будапешт все-таки играл в 1920-е годы определенную роль в качестве одного из центров притяжения именно военной эмиграции – приток сюда генералитета и офицерства был обусловлен не в последнюю очередь типологической общностью правоавторитарного режима Хорти и белогвардейских диктатур 1918–1920 гг. Не надо в общем недооценивать и культурного потенциала российской эмиграции в Венгрии, учитывая постоянное присутствие выходцев из аристократических – княжеских и графских – родов (Голицыны, Оболенские, Волконские, а также отпрыски знатных родов балтийских немцев). Достаточно развиты были венгерские связи евразийцев (в том числе жившего в Вене известного филолога Н.С. Трубецкого) и представителей некоторых других идейных течений русской эмиграции. Историкам и культурологам еще предстоит много сделать для реконструкции облика русской диаспоры в межвоенной Венгрии, выявления взаимоотношений российской эмиграции в этой стране с главными политическими и культурными центрами русского зарубежья, изучения венгерских связей видных российских политиков и деятелей культуры, проживавших в других странах. Обращение к венгерскому материалу тем более необходимо, что существующая неравномерность в изучении отдельных пластов в истории русского зарубежья до сих пор затрудняет написание как синтетических научных трудов, дающих целостную картину истории русской эмиграции 1920-1930-х годов, так и биографических, энциклопедических справочников.

Понимание специфики Венгрии как страны, принимавшей беженцев из России, невозможно в отрыве от внутри- и внешнеполитического контекста. Для хортистского режима прием русских эмигрантов и проведение определенной политики по отношению к ним явились логическим продолжением связей с Белым движением, установленных в 1919–1920 гг., и вырабатывая определенную стратегию действий применительно к эмиграции, окружение Хорти принимало во внимание не только тех русских беженцев, которые находились в самой Венгрии, оно учитывало феномен русской эмиграции во всем его международном масштабе. Важно заметить при этом, что после разгрома коммунистического режима (так называемой Венгерской советской республики в августе 1919 г.) венгерская победоносная контрреволюция становится образцом и примером для русских единомышленников; Хорти и его режим были весьма популярны в белогвардейской среде (особенно среди монархистов и последовательных сторонников жестких военных диктатур). Офицеры армий Деникина, а позже, в 1920 г., Врангеля питали надежды на военное сотрудничество с хортистами в интересах полного искоренения большевизма, что было утопией, поскольку находившийся во враждебном окружении соседей, переживавших бурный процесс государственного строительства (образованных в 1918 г. Чехословакии, Королевства сербов, хорватов и словенцев, а также обретшей себя в новых границах Румынии), режим Хорти был слишком озабочен своими внутренними проблемами, чтобы поспешить на помощь родственным белогвардейским диктатурам, а уже в 1920 г. консервативная политическая элита Венгрии пережила тяжелый стресс вследствие Трианонского мирного договора, сократившего территорию исторической Венгрии втрое⁵. К тому же территории, контролируемые Белым движением, отделяло от Венгрии тысячекилометровое расстояние.

Попытки установления связей все же были предприняты, причем, что интересно, инициативу первой проявила венгерская сторона. По некоторым данным, уже в ноябре 1919 г. приближенные Хорти, в то время пока еще не регента, а верховного главнокомандующего, впервые разработали план посылки венгерских офицеров в ставку Деникина, чтобы прояснить позицию главкома Белой армии на юге России, а также его окружения, в отношении границ Российской империи после ее восстановления. В силу особой остроты венгерско-румынских отношений больше всего в Будапеште интересовались проблемой Бессарабии: намерено ли в перспективе российское монархическое движение вступить в войну с Румынией ради обладания этим краем⁶.

Работа по установлению контактов активизировалась летом 1920 г. Новый главком Белой армии на юге России барон Петр Врангель обратился из Крыма с письмом к адмиралу М. Хорти. Написанное на французском языке, оно датировано 14 июля. В письме было высказано признание Хорти за его решительную и успешную борьбу с большевиками, выражена надежда, что в будущем два народа, которых ранее столь многое разделяло, станут ближе друг к другу. Хорти столь же вежливо ответил, что, и по его мнению, два государства, прежде находившиеся в противоположных станах, будут плодотворно сотрудничать на международной арене⁷. Из работ Колонтари известно о поездках венгерских эмиссаров в Крым в целях зондажа ситуации на месте⁸. Однако никакое сотрудничество наладить не успели, к концу осени 1920 г. армия Врангеля потерпела окончательное поражение; остатки войска и часть поддерживавшего Белую армию гражданского населения покинули Россию и через Турцию расселились по разным европейским странам, включая не только соседние с Венгрией Чехословакию и будущую Югославию, но и саму Венгрию, где со временем поселилось несколько тысяч человек (особенно большая партия прибыла из Турции в течение 1922 г.). Сам П.Н. Врангель не воспринимал Венгрию как страну, способную дать приют офицерам и солдатам своей армии. Как писал он впоследствии в мемуарах, «в случае необходимости для нас оставить родную землю нам трудно было рассчитывать на сочувствие других стран. Ни одна из них, вероятно, не согласилась бы дать нам приют. Исключение могли составить лишь славянские страны, и прежде всего Сербия, столь многим обязанная Великой России»⁹. Как бы то ни было, хортистская Венгрия приняла часть врангелевской армии.

И после поражения Белого движения режим Хорти продолжал сохранять свою популярность в российских консервативно-монархических кругах, теперь уже эмигрантских. Ветеранов Белой армии сближали с хортистской элитой общность консервативных политических идеалов, приверженность авторитарным методам. Разрабатывавшиеся представителями русской военной эмиграции доктрины борьбы с большевизмом отводили определенную роль режиму Хорти¹⁰. При этом монархически настроенное русское офицерство не ограничивалось выражением восторгов в отношении контрреволюционной Венгрии (в том числе в прессе), оно рассчитывало на ответные симпатии своих более удачливых единомышленников, просило у хортистов денег и оружия.

Расчеты на получение помощи от хортистов строились в белогвардейских кругах начиная с весны 1920 г., т. е. еще в месяцы, предшествовавшие окончательному поражению Белой армии на юге России. Историкам известно о контактах представителей венгерской дипломатии в Берлине и Белграде с генералом царской жандармерии М.С. Комиссаровым¹¹. Проявляя интерес к получению информации об общем состоянии антибольшевистского движения в России, хортисты весной-летом 1920 г. еще питали некоторые надежды на поражение большевиков вследствие советско-польской войны и действий армии Врангеля с юга России. Но со временем хортисты все более скептически оценивали перспективы Белого движения на юге России, к тому же у них не было полного доверия к генералитету армии Врангеля. На основании стекавшейся в Будапешт информации многие генералы и старшие офицеры этой армии все более воспринимались (и не без оснований) как франкофилы, т. е. союзники тех, кто сыграл решающую роль в подготовке Трианонского договора, воспринятого не только хортистской политической элитой, но подавляющим большинством венгров как беспримерное национальное унижение¹². Контакты с генералом Комиссаровым и некоторыми его единомышленниками оказались в общем безрезультатными. Хортисты осознавали, что Белое дело в России по большому счету проиграно и средства, запрашивавшиеся Белым движением через этого генерала, будут выброшены на ветер.

Возможно, несколько более удачливым, чем Комиссаров, оказался другой белогвардейский генерал, В. Бискупский, обратившийся в том же 1920 г. к венгерским властям с просьбой о финансовой помощи для осуществления антисоветских акций, и несмотря на отрицательный отзыв, поступивший через венгерскую агентуру от барона Врангеля, получивший определенную часть запрошенной суммы¹³. Другие же аналогичные попытки русских эмигрантов-монархистов вовлечь венгерских единомышленников в военные и политические авантюры антисоветской направленности заканчивались, как правило, неудачей (позже деньги удавалось доставать разве что на содержание беженцев). Хортистская Венгрия, с трудом привыкавшая к новым границам страны и находившаяся к тому же в состоянии экономической разрухи, не была готова оказать серьезной материальной поддержки антибольшевистскому движению, ограничиваясь выражением моральной солидарности. Если же правящие венгерские круги и соглашались кому-то помочь реально, они нуждались в конкретной информации, хотели знать, на что будут потрачены средства. При этом следует иметь в виду, что по мере отката революционной волны в Европе, стабилизации международных отношений и консолидации самого хортистского режима (связанной с именем премьер-министра графа Иштвана Бетлена) ультраправые политики, склонные к авантюризму, отодвигались на задний план, уступая место более умеренным и осторожным традиционным консерваторам (в первую очередь, из аристократической среды). Эти люди и прежде всего сам граф Бетлен не были склонны к поддержке явно авантюристических акций, предпочитая следить за развитием международной обстановки и выжидать удобного момента для предъявления территориальных претензий Венгрии к соседним странам. Не получила, в частности, поддержки инициатива проживавшего в Болгарии генерала Кутепова, который в начале 1922 г. через офицеров-посредников просил у венгерских властей не денег, а только содействия в покупке большого количества лошадей для Белой армии, которая была бы сформирована на Балканах для вторжения в Россию. К 1922 г. фактически свертывается и работа по формированию в Венгрии белогвардейского легиона. Инициатор этой акции, в прошлом приближенный Юденича генерал Глазенап хотел привлечь в этот легион белоэмигрантов, обосновавшихся не только в Венгрии, но также в Чехословакии и Польше, и ему действительно удалось в 1920–1921 гг. собрать под свои знамена около 1500 человек. Однако венгерские власти не только не считали русских белоэмигрантов серьезной военной силой, но, как показывают новейшие исследования, не были особенно высокого мнения о Глазенапе, считали его политическим авантюристом, а потому со временем отказали ему в реальной поддержке. Кстати говоря, Глазенап имел примерно такую же репутацию и в белоэмигрантской среде, в том числе благодаря своим связям с известным участником политических авантюр писателем Б. Савинковым¹⁴.