«– Представьте себе человека – работника в какой бы то ни было области труда и мысли. Он живет для себя, как физиологический организм; он живет для общества, как деятель. Его энергия входит в общий поток жизни и усиливает его, помогает побеждать то, что ей враждебно в мире… Он увеличивает сумму жизни, он в ней плюс, положительная величина. Бывает, что до самого конца, до физической смерти он и остается таким плюсом… Однако так случается редко. Гораздо чаще человек, который слишком долго живет, рано или поздно переживает сам себя. Наступает момент, когда он начинает брать у жизни больше, чем дает ей, когда он своим существованием уже уменьшает ее величину… Он не только паразит жизни, он ее активный ненавистник… Это – не человек, потому что существо человеческое, социально-творческое, уже умерло в нем; это – труп такого существа. Вреден и обыкновенный, физиологический труп: его надо удалять или уничтожать, иначе он заражает воздух и приносит болезни. Но вампир, живой мертвец, много вреднее и опаснее, если при жизни он был сильным человеком <…>

Большей частью превращение обнаруживается гораздо позже, когда принесенный вред уже очевиден, когда вампир успел много выпить крови… Иногда я думал: вот, я встречаю разных людей, живу с ними, верю им, даже люблю их; а всегда ли я знаю, кто они в действительности? Может быть, именно в эту минуту человек, который дружески беседует со мною, невидимо для меня и для себя переходит роковую границу…»

Вскоре, почти как в старинных сказаниях, к Мэнни явился призрак Вампира, который сообщил ему, что и он спустя короткое время станет «паразитом жизни». Мэнни решает не отдавать ему «последних капель живой крови» и кончает жизнь самоубийством, не успев превратиться в «упыря» окончательно.

Ленину этот роман категорически не понравился. Да и как он мог ему понравиться? Какая-то непонятная «всеобщая организационная наука», которой должен овладеть пролетариат, а не марксизм, законы классовой борьбы и др. И к тому же Ленин наверняка знал, что и его Богданов считает «слугой Вампира».

А Богданов так действительно считал. По его теории, к Ленину уже «присосался» слуга «Великого Вампира» «абсолютный марксизм» и превратил его в «упыря», который стал врагом всего нового и прогрессивного.

«Сей махист безнадежен…»

Конфликты и расколы не прошли для Богданова даром. Он был еще молод – 40 лет ему исполнится только в 1913 году, а у него уже появились первые проблемы со здоровьем. Несколько раз с Богдановым случались довольно-таки тяжелые сердечные приступы. Возможно, причина этого была еще и в том, что он не любил выносить свои неприятности наружу, обсуждать их с кем-нибудь еще, а все переживал внутри себя, «один на один».

К этим «неприятностям» добавился и «семейный кризис». В Париже Богданов сблизился с революционеркой-эмигранткой Анфусой Смирновой. 12 июля 1909 году у них родился мальчик, которого назвали Сашей. Долгое время сын Богданова жил отдельно от отца. В 1915 году Анфуса Смирнова умерла от туберкулеза. Это произошло уже в России. Они с сыном вернулись из эмиграции буквально перед самым началом Первой мировой войны. После ее смерти Сашу воспитывала подруга его матери Лидия Павлова. Судя по сохранившимся письмам, Саша Малиновский не бывал у отца и его жены до того, как ему исполнилось 13 лет. Но сам Богданов постоянно помогал ему и интересовался тем, как у него идут дела.

Связь Богданова с Анфусой Смирновой не привела к разрыву его отношений с Натальей Корсак. Но, разумеется, выяснений отношений вряд ли удалось избежать. По слухам, однажды Богданов с женой обсуждали даже возможность совместного самоубийства. Но посчитали, что не имеют права бросить только что родившегося ребенка и его тяжелобольную мать.

После поражения «левых» во главе с Богдановым Ленин фактически остался единственным лидером большевиков.

В январе 1912 года ленинцы созвали партийную конференцию в Праге. Все остальные группы отказались в ней принимать участие. Несмотря на это, конференция объявила себя VI Всероссийской конференцией РСДРП, решения которой обязательны для всех членов партии. На конференции был избран большевистский ЦК, в который вошли Владимир Ленин, Григорий Зиновьев, Серго Орджоникидзе, Иосиф Сталин, Роман Малиновский (будущий депутат Государственной думы, являвшийся, как потом выяснилось, с 1910 года секретным агентом полиции). Именно с этого времени можно говорить, что у большевиков появилась своя партия. 22 апреля 1912 года в Петербурге вышел первый номер газеты «Правда». Формально она не считалась органом большевиков, а была легальной «ежедневной рабочей газетой». Так что сотрудничали в ней сначала не только «твердые ленинцы». Литературный отдел газеты в 1912–1914 годах, например, возглавлял Горький. С ноября 1912 года в ней начал публиковаться и Богданов.

Ленин внимательно читал его статьи и часто резко критиковал их. Была бы его воля, он бы вообще запретил Богданову доступ к «Правде». И, надо сказать, всячески старался сделать это. В феврале 1913 года Ленин писал Горькому: «Нет, с ним каши не сваришь! Прочел его “Инженера Мэнни”. Тот же махизм = идеализм, спрятанный так, что ни рабочие, ни глупые редактора в “Правде” не поняли. Нет, сей махист безнадежен…»

В феврале 1914 года в газете «Путь Правды» появилась статья Ленина «Об А. Богданове», в которой он объяснял, почему Богданова перестали печатать «в рабочих газетах и журналах». «Потому, что А. Богданов не марксист», – отвечал он, а объяснения, связанные с «личными отношениями, злокозненностью отдельных лиц» – это все «сплошные пустяки, недостойные ни разбора, ни объяснения».

«А. Богданов создал в своих книгах известную социально-философскую систему и… против этой системы, как немарксистской и противомарксистской, высказались все марксисты без различия фракций… – писал Ленин. – Вот в чем суть дела, своекорыстно затемняемая намеками на личные отношения». А все попытки свести дело на «личности», по словам Ленина, нужно отбросить «как грязный сор».

Но этот стиль «чистого идейного противоборства» Ленину удалось выдерживать не всегда. «Богданов – ничтожество, которому смешно уделять много внимания», – написал он в редакцию журнала «Просвещение» в те же самые дни, когда публиковалась его статья «Об А. Богданове». Все-таки ему, конечно, не могло понравиться, что автор «Красной звезды» отводил ему место в строю «упырей» и «бессознательных рабов» Маркса.

«Нечто вроде… ребяческого коммунизма»

История с «Правдой» была, по-видимому, решающим событием, которое заставило Богданова отойти от «чистой политики» и партийной работы, хотя формально из РСДРП он не выходил.

В книге «Десятилетие отлучения от марксизма. Юбилейный сборник (1904–1914 гг.)» Богданов особо подчеркивал авторитарность мышления Ленина. «Я говорю не просто о грубой властности характера – недостатке, который может быть уравновешен и исправлен влиянием товарищеской среды. Я имею в виду самый способ мышления», – отмечал он. Богданов писал о «слепой, наивной вере» Ленина «в авторитеты», которой, по его мнению, был пронизан «Материализм и эмпириокритицизм», и о его «недопустимых» приемах в полемике.

Вскоре началась Первая мировая война. Она еще больше развела их с Лениным. Ленин оставался в эмиграции, где выдвинул свой знаменитый лозунг «превращения империалистической войны в гражданскую». А Богданов эту позицию не принял: в гражданской войне он видел угрозу «расточения лучших сил народа», а шансы на совершение мировой социалистической революции считал весьма сомнительными.

Еще в октябре 1913 года Богданов вернулся в Россию, потому что по случаю 300-летия царствования династии Романовых император Николай II объявил амнистию. Она имела довольно ограниченный характер, но разрешала возвращаться политическим эмигрантам, которые покинули страну до 1 января 1909 года. Богданов как раз попадал в эту категорию.

«Вернувшись в Россию, в 1914 году был послан на фронт в качестве врача», – писал он в своей автобиографии. Служил Богданов полковым врачом, участвовал в боевых действиях. До 1915 года, когда он вернулся с фронта, о нем не было никаких известий. То, что он увидел на войне, стало серьезным испытанием для его психики. Наверняка сказались и напряжение, и переживания предыдущих лет. В общем, домой Богданов вернулся с тяжелым расстройством нервной системы и три месяца был вынужден лечиться в клинике.

После выхода из клиники Богданов служил младшим ординатором 153-го эвакуационного госпиталя, который располагался в Москве на Покровке, и получал не очень большое жалованье – чуть больше 167 рублей, при этом давал деньги на воспитание сына и помогал родителям.

За то, что он вывел из-под огня колонну раненых, его представляли к награде за храбрость, но сверху последовал отказ. Там, видимо, помнили его «революционные заслуги».

На войне Богданов своими глазами видел, как от потери крови умирают раненые солдаты. И был потрясен тем, что русская медицина не могла им помочь. Именно во время Первой мировой войны начало широко применяться переливание крови, и Богданов об этом знал. Вероятно, именно тогда к его философско-мистическим исканиям в сфере «тайн крови» прибавился и чисто практический аспект, он понял, что переливания необходимы не только для «омоложения» организма или создания «физиологического братства». Необходимо иметь хорошо организованную службу переливания крови для помощи больным и раненым во время военных действий или чрезвычайных ситуаций. Богданов считал, что эта задача имеет важнейшее государственное значение.

Богданов приветствовал Февральскую революцию 1917 года. Между февралем и октябрем он был близок по взглядам к группе меньшевиков-интернационалистов, которые выступали против войны, коалиции с буржуазными партиями, а также против власти Советов и курса на социалистическую революцию, который провозгласил Ленин. Богданов в эту группу не входил (ее наиболее известным представителем был Юлий Мартов), но активно печатался в популярной тогда газете «Новая жизнь».

В апреле Ленин триумфально вернулся из Швейцарии в Петроград в знаменитом «пломбированном вагоне». Он выступил с «Апрельскими тезисами», в которых провозгласил курс на социалистическую революцию. Они вызвали бурную полемику среди социалистов вообще (Плеханов назвал речь Ленина «бредовой») и среди большевиков в частности. Против позиции Ленина выступали такие видные лидеры партии, как Григорий Зиновьев, Лев Каменев, Александр Шляпников, считавшие, что Россия еще не созрела для социалистической революции. Острая дискуссия большевиков продолжалась до конца апреля, когда на VII Всероссийской (Апрельской) конференции РСДРП(б) позиция Ленина все-таки была одобрена большинством голосов.

Не признавать в Ленине выдающихся качеств политика Богданов, конечно, не мог. Но с объявленным Лениным курсом он категорически не согласился. Возражал Богданов и против формы нового государства, которое по Ленину должно сложиться в переходный период от буржуазного строя к социализму. Он внимательно наблюдал за дискуссией большевиков. Его беспокоило, что в партии возникает авторитаризм. А ведь раньше большевизм отличала именно «враждебность к авторитетам», отмечал он.

«В дни своего первого расцвета в 1904–7 годах большевизм был ярко демократичен не только по своей программе, но и по настроению, господствовавшему внутри организации, – писал Богданов в мае 1917 года в газете “Новая жизнь”. – Нельзя сказать, чтобы лидерства совсем не было: но оно было поставлено в такие рамки, что если бы тогда кто-нибудь сказал: “линию большевизма определяет Имярек”, – то это бы не потребовало даже особого опровержения. Ленин был опытный и влиятельный политик организации, но никому не приходило в голову, что надо ждать его мнения, чтобы составить свое».

Ленин тем временем выпустил брошюру «Письма о тактике». В ней он указал, что такой формой новой государственности могут стать Советы, «Республика Советов… по всей стране, снизу доверху». «Я, – писал Ленин, – с исключающей всякую возможность недоразумений ясностью, отстаиваю необходимость государства для этой эпохи, но, согласно Марксу и опыту Парижской коммуны, не обычного парламентарно-буржуазного государства, а государства без постоянной армии, без противостоящей народу полиции, без поставленного над народом чиновничества».

Двадцать седьмого июня 1917 года Богданов ответил Ленину статьей «Государство-коммуна», опубликованной в «Известиях Московского Совета». В ней он раскритиковал ленинский план «Республики Советов», назвав его «несовместимым с научным пониманием государства и классовых отношений, а «советскую систему» – «гораздо менее совершенной, чем парламентарная демократическая республика, и, в сущности, прямо непригодной». Советы, писал Богданов, хороши для революции, но как постоянные государственные учреждения они вскоре покажут свою слабость. Богданов предрекал, что в них начнутся споры и столкновения между рабочими и крестьянами. Крестьяне, считал он, не захотят слишком долго жить в условиях «революционной ситуации». Получив землю и средства для «поправления» хозяйства, они потребуют «успокоения», а в крайнем случае – совершат его сами. А в условиях «государства-коммуны» такое «успокоение» могло быть только кровавым.

По Богданову, преобразования в России должны были проводиться демократическим парламентом – Учредительным собранием. До социалистической революции пройдут еще «годы и годы», считал он.

Возражал Богданов и против ленинского утверждения о том, что «плата всем чиновникам, при выборности и сменяемости их в любое время, не выше средней платы хорошего рабочего». «Если комиссар-министр, выполняя работу, которая изнуряет мозг и нервы и нередко в несколько месяцев истощает человека на несколько лет, будет получать те же 200–300 рублей, что и средний хороший токарь, то какой токарь пойдет в министры? – недоумевал он. – Получается нечто вроде донаучного, ребяческого коммунизма: “Всем поровну”… Хороша, между прочим, и “сменяемость в любое время” выборных чиновников. Сидит в районе большинство, скажем, большевиков – и все должности заняты большевиками. Перетянули меньшевики несколько сот голосов, получили перевес – и всех большевиков долой; хорошо ли, плохо ли делали дело – не важно, “сменяемы в любое время”. Что, кроме господства голой демагогии, может получиться из такой сменяемости?»

Формально тактически Богданов ошибся: «Республика Советов» возникла в России уже через полгода и просуществовала более 70 лет. Но по существу он был прав. «Власти нового типа» в СССР так и не возникло. Де-факто Советы очень быстро оказались нежизнеспособны и большую часть своего существования играли декоративную роль при диктатуре верхушки партии коммунистов.

«Логика казармы»

События 25 октября 1917 года в Петрограде поставили перед Богдановым вопрос – с кем идти дальше? Он был не из легких.

В самом деле, к власти пришла партия, у истоков которой находился он сам, в которой до сих пор состояли многие из его друзей и которая – и это самое главное – декларировала своей целью достижение социализма и коммунизма. Но какого социализма? Каким путем к нему теперь идти и какими способами создавать? В этом Богданов снова не сошелся взглядами с Лениным и его единомышленниками.

Сильные колебания были, например, у его друзей – Красина и Луначарского. Но они все же остались «во власти» до конца жизни.

С Богдановым было иначе. «Революция застала меня в Москве; там я сначала писал политически-пропагандистские статьи; в одной из них в январе 1918 года поставил диагноз военного коммунизма», – отмечал Богданов в своей автобиографии. Но сначала вернувший «во власть» Луначарский предложил ему работать в Наркомпросе. Богданов отказался. В письме к Луначарскому от 19 ноября (2 декабря) 1917 года он изложил свои взгляды на то, что произошло в России. В этом письме он, наверное, одним из самых первых употребил выражение «военный коммунизм». «Корень всему – война, – писал Богданов. – Она породила два основных факта: 1) экономический и культурный упадок; 2) гигантское развитие военного коммунизма. Военный коммунизм, развиваясь от фронта к тылу, временно перестроил общество: многомиллионная коммуна армии, паек солдатских семей, регулирование потребления применительно к нему, нормировка сбыта, производства… Атмосфера военного коммунизма породила максимализм…»

По Богданову, если раньше партия большевиков была пролетарской, то «революция под знаком военщины» исказила ее природу: она стала «рабоче-солдатской», а объективно – просто солдатской. «Логика казармы, – продолжал он, – в противоположность логике фабрики, характеризуется тем, что она понимает всякую задачу как вопрос ударной силы, а не как вопрос организационного опыта и труда. Разбить буржуазию – вот и социализм. Захватить власть, тогда все можем… с соответственной точки зрения решаются все программные и тактические вопросы».

«Ваши отношения ко всем другим социалистам: вы все время только рвали мосты между ними и собой, делали невозможными всякие разговоры и соглашения, – писал он, – ваш политический стиль пропитался казарменной трехэтажностью, ваши редакции помещают стихи о выдавливании кишок у буржуазии…

Ваша безудержная демагогия – необходимое приспособление к задаче собирания солдатских масс; ваше культурное принижение – необходимый результат этого общения с солдатчиной при культурной слабости пролетариата…

А идеал социализма? Ясно, что тот, кто считает солдатское восстание началом его реализации, то с рабочим социализмом объективно порвал… он идет по пути военно-потребительского коммунизма… Он отдал свою веру солдатским штыкам, – и недалек день, когда эти же штыки растерзают его веру, если не его тело…

Я ничего не имею против того, что эту сдачу социализма солдатчине выполняет грубый шахматист Ленин, самовлюбленный актер Троцкий. Мне грустно, что в это дело ввязался ты… Я же останусь при этом другом деле, как ни утомительно одиночество зрячего среди слепых.

Демагогически-военная диктатура принципиально неустойчива: “сидеть на штыках” нельзя. Рабоче-солдатская партия должна распасться, едва ли мирно. Тогда новой рабочей партии – или тому, что от нее оставят солдатские пули и штыки, – потребуется своя идеология, свои идеологи (прежние, если и уцелеют, не будут годиться, пройдя школу демагогии-диктатуры). Для этого будущего я и работаю».

Социализм по-богдановски

Как же сам Богданов представлял будущий социализм? Стоит признать, что ярче всего (и понятнее для «широких народных масс») он изобразил его как раз в своих марсианских утопиях. В научных работах Богданова контуры будущего справедливого общества описываются туманно, с помощью сложного языка и громоздких определений.

Богданов развивал свои взгляды на социализм во многих работах, в том числе в «Тектологии», брошюре «Вопросы социализма» (1918), статьях «Судьбы рабочей партии в нынешней революции», «Новые прообразы коллективистического строя». «Социализм, – писал он, – есть мировое товарищеское сотрудничество людей, не разъединенных частной собственностью, конкуренцией, эксплуатацией, классовой борьбой, властвующих над природой, сознательно и планомерно творящих свои взаимные отношения и свое царство идей, свою организацию жизни и опыта».

Богданов считал, что будущее общество должно быть «коллективистским», но не «коммунистическим». Разницу он объяснял на примере «рабочего коллектива» и «коммуны рабочих», первый «вызывает идею объединенного труда, второй – объединенного домашнего хозяйства, общего помещения, общего стола». То есть «коллективизм» – это объединение в труде независимых, самостоятельных личностей, не утративших собственного «Я», а напротив, развивающих свою индивидуальность в общении с другими.

Социализм же, по Богданову, есть «научно-организованное общество». Одной из ключевых концепций его «Тектологии» является «закон наименьшего» – идея о том, что стабильность системы определяется стабильностью ее самого слабого звена. Богданов любил приводить такой простой пример: эскадра кораблей всегда вынуждена идти со скоростью самого тихоходного из них. Следовательно, и все «звенья» социалистического общества должны быть развиты одинаково.