2

В очередной из вечеров, когда возвращаешься с работы, видишь, что куртки твоего сына нет в шкафу. Тебе известно, что у него не очень много друзей. И в принципе нет таких друзей, с кем он мог бы пропадать вечерами.

Он точно такой, каким ты был в его возрасте – серый, но не как волк, а серый, как мышь.

Всё своё свободное время он проводит дома, играя в компьютерные игры. Во всякие эти "Heroes of might and magic", «Starcraft», "Warcraft" и "Age of empires"…

Как и ты раньше всё своё время проводил за чтением учебников по астрономии, сказок Толкиена и Урсулы Ле Гуинн и корявым рисованием всяких острозубых монстров и рыцарей.

– Где Саня? – войдя на кухню, спрашиваешь у жены, которая варганит у плиты что-то съестное.

– Со своими друзьями по интернету встречается, – бросает жена, быстро глянув на тебя через плечо.

Точно, думаешь ты, усаживаясь за стол и нажимая кнопку чайника. Примерно раза два в месяц сынулька убегает на встречи с теми парнями, что находятся с ним в одном сегменте выделенного интернет-канала. На этих встречах они пьют пиво и треплются об играх, интернете и компьютерных технологиях вообще.

Ждёшь, пока вода в чайнике закипит, встаёшь за стаканом, а сам в это время думаешь: наверняка заходит у них речь и об их половой жизни. Говорят, интернет буквально напичкан порнографией – девочки, мальчики, собачки…

Так что наверняка обсуждают секс и всё, с ним связанное. Но если положа руку на сердце, то оно и к лучшему, вообще-то. Пусть говорят обо всём этом. Пусть делятся опытом. Может, хотя бы тогда у твоего сына будет шанс вырваться из объятий собственной серости. Ты и так уже жалеешь, что однажды навалял ему, когда тот вернулся с одной из таких встреч, и от него несло пивом. Только потом ты подумал, что Саня может ещё больше от этого замкнуться.

Пусть уж лучше пьёт с парнями пиво в подворотне, чем сутки напролёт впотьмах просиживает за компьютером, занимаясь хрен знает чем, наливая себе заварки, думаешь ты.

Хотя, может, он там по порносайтам шарится… Пусть лучше и так, чем просто в игры играет.

Жизненный опыт, он в любом виде хорош – хоть с книжных страниц в виде лирического героя, совершающего благородные подвиги, хоть с экрана компьютера в виде стройной блондинки с тремя толстыми членами во рту и трясущимся далматинцем, пристроившимся сзади…

Жизненный опыт хорош в любом виде.

Ты это знаешь по себе.

* * *

Через несколько дней Нина Васильевна опять вызывает тебя к доске. Ты должен читать Лермонтова. Его "Песню про купца Калашникова".

Ты, как всегда, стоишь и молчишь. Минуту, две…

Серый, как грязь под ногтями.

– Останьтесь после урока, Стебунов, – говорит тебе Нина Васильевна, холодными глазами глядя на горшки с геранью и большими и указательными пальцами обеих рук прокручивая указку.

И ты остаёшься.

– Вы боитесь выступать перед классом, Стебунов? – спрашивает Нина Васильевна, глядя на тебя своими холодными непроницаемыми глазами.

Она сидит за своим учительским столом. Ты стоишь рядом. Смотришь в пол под ногами или на свои видавшие ещё Исход поношенные кеды.

Ты молчишь.

– Хорошо, – тихо произносит Нина Васильевна и раскрывает перед тобой хрестоматию по литературе для 9-х классов. – Сегодня же вечером вы должны знать…

Её палец утыкается в раскрытую страницу, в стих Байрона "Гяур"…

– Должны знать… – Она задумывается. – Любые шестнадцать строк из этого стихотворения.

Захлопывает хрестоматию и протягивает тебе.

Её холодные глаза смотрят сквозь очки прямо на тебя. Не в твои глаза, потому что они опущены в пол, а на твоё лицо.

– Сегодня же вечером вы должны мне прочесть этот стих, – говорит Нина Васильевна.

Говорит, а сама уже смотрит на шкафы в конце класса, на горшки с геранью, на портреты Пушкина и Лермонтова.

Ты принимаешь книгу из её рук.

– Когда кончатся занятия у второй смены, – говорит она, глядя в другой конец пустующего кабинета, – жду вас у школы. В 18:15…

– Я живу в трёх автобусных остановках отсюда, – добавляет она спокойным равнодушным голосом, глядя на герань и на Пушкина. – Читать будете у меня дома.

Древние верили, что комета на небосклоне – это предвестник каких-то глобальных изменений. Если этот принцип верен, то в тот мартовский вечер 1987-года в Советском небе должна была висеть комета. Огромная такая комета.

Комета Стебунова-Силантьевой…

* * *

Наверное, это несколько странно – лежать на кровати, раздвинув ноги, ритмичными движениями впуская в себя рослого мужика, и слышать при этом от него:

Наверное, это действительно странно, но твоей жене приходится это терпеть. Приходится терпеть декламацию стихов, которые ты когда-то заучил и которые для тебя теперь неразрывно связаны с "этим".

Твоя белокурая жена лежит и тихо постанывает, а ты, активно двигаясь, но при этом, ровно дыша, сопишь над её грудью:

"Было все очень просто, было все очень мило: Королева просила перерезать гранат, И дала половину, и пажа истомила, И пажа полюбила, вся в мотивах сонат".

И нельзя сказать, чтобы с твоей психикой были какие-то особые проблемы. Просто «это» для тебя неразрывно связано с поэзией. С Северяниным, Лермонтовым, Бродским…

Сопишь ты над ухом своей стонущей жены.

Когда «это» случилось у вас впервые, ты, не сдержавшись, начал читать стихи Рождественского. Это было очень странным для твоей жены. Тогда, почти пятнадцать лет назад, когда твоей женой она ещё и не была.

Она спросила, глядя на тебя, сопящего над ней стихи, расширенными глазами: с тобой всё в порядке?

Тогда, в 87-ом, когда около семи часов вечера ты и твоя учительница литературы оказались у неё дома, она предложила тебе чай. Простой чёрный чай.

Надо сказать, ты ожидал увидеть квартиру своей учительницы несколько иной. Более мрачной…

Старые, потёртые временем, гобелены из готических замков, громоздкие шторы с массивными ламбрекенами, свирепые гипсовые гаргулии у каждой межкомнатной двери из дубового массива, подозрительно щурящиеся на нового гостя… И непременно несколько детских трупиков нерадивых учеников из предыдущих школ, нанизанных на крючья в платяном шкафу.

Но ничего этого не было.

Самая заурядная однокомнатная квартира в «хрущёвке», каких в те времена было пруд пруди.

Обычные деревянные двери из шпона, покрытые голубой краской, местами уже обитой. В большой комнате громоздилось пианино «Элегия» с тремя золотистыми педалями, стоящее у самого окна. В той же комнате располагалась и большая кровать, на которой при желании мог разместиться десяток филиппинцев. Рядом с кроватью стоял огромный тёмно-коричневый шифоньер с непременной коробкой ёлочных игрушек и гирляндой наверху, под самым потолком. Между кроватью и шифоньером расположился высокий торшер из двух ламп, прикрытых плафонами из белого пластика.

В общем, всё было совсем не так, как ты ожидал увидеть. Совсем не такое жилище, какое должно быть у дамы с подобной псевдоаристократической манерностью, как у Нины Васильевны.

За столом на маленькой кухоньке, пока твоя учительница, статно держа осанку, наливает вам обоим чай из чайничка с пожелтевшим ситечком, ты сидишь, тупо пялясь в клеёнку, разрисованную коричневыми узорами вперемешку с оранжевыми цветами.

Вообще, в этой квартире всё преимущественно коричневого и тёмно-оранжевого цветов. И от этого всё равно получается мрачно, пусть здесь и нет гаргулий и старых потёртых гобеленов. Всё подстать тёмно-синему твидовому костюму самой Нины Васильевны. Угнетающе.

Ты сидишь за столом, опустив свой взгляд в коричневую клеёнку, а твоя учительница уже налила чай. Она выуживает из шкафчика над газовой плитой вазу с конфетами "морской камушек" и квадратным печеньем и садится за стол, прямо напротив тебя.

С того момента, как ты вошёл в её квартиру, ты ещё не сказал ни слова. Сама Нина Васильевна тоже не особенно многословна. Она сказала лишь "Куртку повесь сюда", указывая на крючки на стене в коридоре, и потом: "Проходи на кухню, будем пить чай". Незаметно она перешла на «ты», отчего властности в её голосе только прибавилось.

И вот уже прошло около пятнадцати минут, а никто из вас ни слова больше не говорит. Очень напряжённое молчание. Уж лучше она хоть что-нибудь говорила, твоя учительница. Хоть то, какой ты бездарный ученик, какой нелепый, неказистый человек. Или то, какой у тебя безвкусный свитер. Особенно эти волнистые узоры на нём. Такие глупые – сиреневые на бежевом.

Да пусть она говорила бы что угодно, лишь бы не было этой гнетущей тишины.

Нерешительно протягиваешь руку к стакану с чаем и неуверенно делаешь глоток.

– Добавь сахару, – приказным холодным голосом произносит Нина Васильевна, а сама стеклянными глазами смотрит в колеблющуюся поверхность чая в своём стакане.

Добавить сахару? Ты бы с удовольствием, но ты не можешь просто пошевелить рукой. Сидишь и пьёшь чай без сахара. И никаких конфет. Взгляд то на клеёнку, то в стакан.

Когда Нина Васильевна в полной тишине допивает свой чай, она говорит тебе перейти в комнату, чтобы читать там заученный отрывок стиха. И ты следуешь за ней.

За окном уже темнеет – начало марта, как никак. Но твоя учительница не включает большой свет в люстре с безмерным числом декоративных стеклянных тарелочек. Она статно наклоняется, держа спину ровной, и включает торшер у кровати – две полуметровые свечи-плафоны вспыхивают желтоватым светом.

Нина Васильевна говорит тебе встать у окна, а сама садится прямо напротив тебя на кровать. Делаёшь всё, как она сказала. И вот вы – друг напротив друга.

Ты стоишь спиной к окну, которое всего в метре за тобой. Из-под ровно остриженных прядей волос, свисающих на твой прыщавый лоб, смотришь в пол и левой кистью сжимаешь правую, держа их обе на уровне своих гениталий, будто бы у тебя пенальти перед твоей учительницей.

Нина Васильевна сидит на кровати в метре от тебя. Её колени под твидовой юбкой плотно прижаты друг к другу, кисти рук, сжатые в кулаки, покоятся поверх ног, а взгляд сквозь очки направлен в пол – прям как у тебя.

Годы спустя ты вспоминаешь эту сцену, и она заставляет тебя как-то неуклюже ухмыляться. Так же неуклюже, какими вы оба были тогда – ты и твоя учительница литературы.

Ты – полное собрание всех человеческих комплексов в одном томе, и твоя учительница – почти молоденькая, но со своими тараканами в голове.

Вы находитесь друг напротив друга и оба молчите. Так проходит около минуты. Примерно минута неловкого молчания. Затем Нина Васильевна произносит тихим голосом, который всё же не теряет своей властности:

– Читайте, Стебунов.

По старой памяти переходит на "вы".

Она говорит это, а сама даже не поднимает глаз от пола.

Ты сглатываешь тугую слюну и начинаешь:

Ты декламируешь, сбиваешься, вспоминаешь забытую строку, декламируешь дальше, а пальцы в кулаках Нины Васильевны в это время начинают нервно поигрывать, шевелиться взад-вперёд.

Неловким движением твоя учительница снимает очки и принимается их протирать большим пальцем правой руки, водя по линзам круговыми движениями.

Ты декламируешь, сбиваешься, вспоминаешь… Нина Васильевна трёт свои стекляшки…

Декламируешь, сбиваешься, вспоминаешь… Она всё трёт…

Декламируешь, сбиваешься, вспоминаешь… Она трёт и трёт…

Декламируешь, сбиваешься, вспоминаешь… Она слегка подаётся телом вперёд, протягивает к тебе левую руку. Ты собственными глазами наблюдаешь, как её пальцы слегка отрывают твои скрещенные ладони от области гениталий и касаются выпуклости на твоих штанах из хрен его знает какого материала.

Следующую строчку от неожиданности ты начинаешь повторять, буксуя от волнения на одном месте.

– Взгляд пораженный оторвать… Забудет путь свой продолжать.

Испарина выделяется на твоём прыщавом лбу. Сердце начинает долбиться, как сумасшедшее. Ты чуть ли не заикаешься.

Скрещенными ладонями пытаешься неуклюже отталкивать руку Нины Васильевны от себя, но она опять лезет под твои ладони, плотно прижатые к штанам в районе ширинки.

Всё твоё тело словно немеет. Ничто не движется, кроме рук, которыми ты пытаешься обороняться. Смотришь впереди себя – на шифоньер с коробкой ёлочных игрушек наверху – и руками пытаешься отогнать цепкие пальцы учительницы от своей ширинки.

И при этом ты повторяешь строку из Байрона, засевшую в твоём мозгу и почему-то не позволяющую тронуться дальше:

– Взгляд пораженный оторвать… Забудет путь свой продолжать.

Тихая паника затуманивает твой юношеский мозг. Совершаешь руками какие-то нелепые резкие движения у своих гениталий, потакая детскому страху в попытках противостоять чужому вторжению на запретную даже для тебя самого территорию.

Ты с раннего детства усвоил простую истину: всё, что связано с пипиской – плохо… Мама тебе в одну секунду всё доходчиво объяснила несколькими шлепками по заднице.

В ушах аж звенит от волнения и напряжения.

Несколько секунд молчаливой борьбы с руками Нины Васильевны и ты "кончаешь".

Очередное пятнышко эякулята на твоих штанах опять гарантировано.

Руки немного расслабляются, и пробегает еле заметная дрожь по лицу. Видимо, твоя учительница всё это замечает. Потому что она сразу же ловко отодвигает твои ладони своими шустрыми длинными пальцами и несколько грубо ухватывается за выпуклость на твоих штанах.

И тогда ты падаешь в обморок… Просто так. Незатейливо.