– Ребе, ребе, вы неправильно меня поняли! Ведь хасидский цадик – такой же раввин, как и вы. Вот если бы вы дали мне чубук от своей трубки…

После этих слов в доме раввина настала тягостная тишина, которую все-таки пришлось прервать раввину:

– А это ничего, Ицик, что я не только не цадик – я не хасид? Это ничего, что я НЕ каббалист и никогда НЕ читал книгу «Зогар»?! И это ничего, мишугинер, что весь Хелм знает, что я не курю трубку и вообще не курю?!!

История эта, как все широкоизвестные истории, обросла нелепыми подробностями, глупыми деталями, попросту враками, правда оказалась погребена под вымыслами.

Известнейшие каббалисты в Цфате, читая Тору и производя необходимые вычисления согласно гематрии, нашли способ избавить человечество от пороков, вернуть мужчин и женщин в райские кущи, где не будут они голодать, не придется им проливать пот, добывая свой хлеб, не испытают женщины мук при рождении детей. И уж конечно, исчезнут войны, моровая язва и стригущий лишай. Для этого надо, чтобы десять праведников составили миньян, совместно прочли вечернюю молитву и заклинание. Заклинанием этим пользовались еще халдеи, когда им нужно было прекратить град, повысить урожай ячменя или снять зубную боль.

Беда в том, где в Палестине найти десять праведников?! Кого римляне не увели в рабство, того арабы обратили в мусульманство, кого не убили крестоносцы, тот сам уехал в Черновцы, Вильно или в Бердичев. Вот и получается, что собрать миньян из праведников под силу только хасидам. Получив письмо из Цфата, любавичский ребе долго морщил лоб, чесал свою бороду, так что жена собрала чистое белье и приказала сходить в баню, а ведь только четыре дня назад ребе в ней парился. Задача собрать вместе десять праведников была такой непростой, что ребе позвал к себе в дом цадика из Хелма, который по счастью остановился в ярмарочной корчме – через два дня в Любавичах собиралась большая ярмарка.

Сначала любавичский ребе и хелмский цадик несколько раз прочитали письмо из Цфата, потом они долго спорили, затем любавичский ребе достал пачку чистой бумаги, перья, чернила и все, что нужно для письма и два раввина долго чиркали бумагу. Писем было так много, что марками, которые клеили на конверты, можно было почти совсем обклеить стенку в домике любавичского ребе, если, конечно, клеить изнутри, а не снаружи.

Полетели письма во все концы, два письма даже к караимам попали, но это потому, что уже тогда почта в России плохо работала. Во всех письмах было предложение назвать имя праведника и помочь ему добраться до Хелма (на сборе в этом великом городе особенно настаивал цадик). Но что самое интересное – письма еще были в пути, их везли почтовыми тройками, перекладывали с места на место на почтовых станциях и почтамтах, а все евреи в черте оседлости и чуть-чуть за ее границами только и говорили, что о поисках десяти праведников..О праведниках говорили и в синагогах на мужской половине, и в корчмах, где собирались гешефтмахеры и маклеры, о праведниках рассуждали на женских балконах синагог и возле общинных печей, куда ставились субботние чолнты.

– Муж Енты, Хаим…

– Что вы говорите, Лея, вы только послушайте, что вы говорите! Хаим, который не выругавшись, не сможет связать двух слов – праведник!

– Может быть, Мотл из Касриловки?

– Который Мотл, тот что так любит танцевать фрейлахс на каждой свадьбе, который не пропускает ни одной вечеринки, когда его семья ужинает одним куском хлеба на семерых? И это вместо того, чтобы работать, а не проживать приданое своей хромой Голды?!

И вот такие разговоры велись в каждом местечке, а также в Егупеце, на Москве и в самом Санкт-Петербурге.

Конечно же, разговоры евреев дошли и до хозяина Преисподней. Озабоченный и хмурый он вызвал своих самых близких подручных.

– Новость вы знаете, эти выдумщики из Цфата совсем не пугают меня, пусть делают свои вычисления и царапают свои заклинания. Но когда хелмские хасиды принимают участие – это оборачивается для меня большой бедой.

– Адони, зачем тебе беспокоиться? Я сама займусь нашими мудрецами и вы увидите, что они не вас, а себя доведут до беды, – Лилит была чертовски хороша и как всегда убедительна.

Послушайте, два или три года евреи канителились – кто-таки среди них праведник? Чаще всего оказывалось, что праведник совсем недавно умер, только-только по нему отзвучала поминальная молитва. Или праведнику всего несколько недель от роду и никак он не может участвовать в составлении миньяна. Но все-таки, все-таки десять их собралось в Хелме накануне ярмарки. Благоговейно смотрели евреи, как важно шли они в синагогу, старались вдохнуть запах, который исходил от них, запах густого дегтя от сапог и редьки с луком из ртов.

Всю ночь молились праведники, трижды прочли они составленное в Цфате залинание, а утром… Утром балагулу Пинхаса, как обычно, нашли мертвецки пьяным в придорожной канаве и жена его Сарра со слезами и криками повела домой, внимательно осматривая его штаны и лапсердак – сможет ли она самостоятельно почистить и починить их или придется обращаться к портному Арье?

Нет, не получилось в этот раз у праведников избавить евреев от пороков. Пришли к ним любавичский ребе и цадик из Хелма, стали все двенадцать думать, что не так и как сделать «так». И после долгих-долгих споров, чтения книг ТаНаХа сказал хелмский цадик:

– Евреи! А хоть вы все и праведники и не зря собрались здесь, признайтесь, что у каждого есть темная половинка, о которой вы хотите забыть и даже забыли! Кто-то выпил глоток воды в Йом Кипур, кто-то из вас (упаси Б-же, я не утверждаю!) попробовал сало (и трое незаметно обтерли себе губы), а кто-то не просто пожелал жену своего соседа, а делил с ней кровать (и двое вздрогнули, словно обманутые мужья уже стучали в двери). И что же нам делать? Надо собрать не десять, а двадцать праведников – тогда уж точно, сложив праведные половинки может получиться миньян и заклинание обретет силу!

Задумчивыми разъезжались праведники домой – как же подсчитать в душе своей праведность, составляет ли она хотя бы её половину?

Хелмский раввин пришел домой из синагоги, а там, о радость! гость – реб Мотл Дворкин. Сидит за столом, пьет чай, который ему предложила рабанит, лицо у Мотла «девятого ава», словно только что у него на глазах с рабби Акивы содрали кожу. Раввин достал настойку, которой изредка лечил печали, две рюмочки-наперстки:

– Рассказывайте, реб Дворкин, надеюсь, никто не умер?

– Горе мне, ребе, горе, лучше бы он умер, мой мотек, мой сын Лейба! Этот паршивец, этот мишугинер коп крестился!

Пришлось раввину налить еще по наперстку, первую-то чуть было не выплеснул наружу, закашлявшись от такой новости.

– И в какой церкви он это сделал? Я имею в виду, стал он православным или католиком?

– Сейчас он католик, не знать им вечного покоя после Суда!

– Ну что вы, Мотл, это уже неплохо. Я уверен, что это гораздо лучше, чем если бы он стал адвентистом. И пусть он стал католиком, но ведь не ушел к саббатианам…

– Я прокляну его, клянусь нашими праотцами, прокляну! Вы бы знали, что творится у меня дома – жена плачет, дочки в слезах, теща моя третий день не выходит из своей комнаты, совсем перестала со мной разговаривать, ничего не ест, только завтракает и обедает.

– Вы знаете, реб Дворкин, я ведь знаком с хелмским ксёндзом, паном Юлианом. Он, хоть и католик, но вполне приличный человек, мы иногда играем с ним и отцом Петром в преферанс по маленькой. И вы знаете, совсем недавно, заказывает отец Петр восьмерную в трефах, я, конечно вистую, пан Юлиан тоже объявляет «вист». Ну, думаю, всё – выпустим! Так нет, пан Юлиан выходит в пику – я бью туза у батюшки. Я выхожу в бубну – ксёндз убивает поповский марьяж. так мы славно в темную отца Петра раскатали – без трёх ушел!

– Вейз мир, ребе, горе мне! Прокляну, как есть прокляну! Не будет у меня сына, а у Лейбы наследства! Голодранцем помрет, сухой корке будет радоваться.

– Мотл, возьмите себя в руки и в те же руки возьмите рюмочку, я уже налил. Вы ведь знаете вашего соседа Гольдмана? Как вы думаете, он хороший человек?

– А почему вы спрашиваете? Вы что-то про него знаете?! Он занимал у меня деньги и всегда отдавал мне в срок. Вот совсем недавно он снова занял у меня… Скажите, ребе, вы что-то знаете о его гешефте?! Он не сможет отдать мой займ?!

Ой, горе-горе!

– Перестаньте так убиваться, реб Дворкин, так вы никогда не убьетесь! Я имею в виду, что он, этот Гольдман, неплохой человек. Он развелся со своей женой уже давно, но он не бросает помогать своим детям, а их у него от неё трое. Да новая жена нарожала ему четверых, подумайте, какой плодовитый этот Гольдман, жить ему до ста двадцати! Я говорю, что он развелся с женой, но он ведь не развелся с детьми, не так ли?

Горе мне, горе! Прокляну…

– Мотл, вспомните, что красавца Йосефа братья продали в египетское рабство. Но ведь Йосеф не бросил своих братьев, не оставил их умирать от голода?

– Я сам готов продать этого гоя, моего мотека, моего Лейбу египтянам, берберам, маврам и верьте мне, я дорого за него не запрошу!

– Выпейте, реб Дворкин, выпейте, – раввин с грустью посмотрел на быстро пустеющую бутылку…

– Реб Фельдман, скажите мне, реб Фельдман… да вы наливайте, наливайте – как вам наливка, которую приготовила моя Песя?!Скажите мне, реб Фельдман… вы, конечно же, можете не говорить, я не настаиваю, мы можем просто сидеть и кушать лепешки, и пить чай, и не только чай, но скажите мне, как на духу! Вы были такие друзья с Мойше Пейсахом, такие друзья – не приведи Г-дь! А теперь вас не видно не то, чтобы рядом – вас не видно даже близко. Что-то случилось, реб Фельдман? Поверьте, мне не просто интересно, просто интересно – это моей жене, дай Б-г ей здоровья, чтоб ей там прищемило нос, куда она его любит совать! Мне надо бы знать, что творится у нас в общине между такими уважаемыми евреями, как Фельдман и Пейсах?

Реб Фельдман сидел в комнате у ребе, пил уже пятую чашку чая, кушал шестую лепешку, приготовленную рабанит, макая лепешки то в мед, то в варенье. Нет, никто не считал, сколько лепешек съел Фельдман этим вечером и сколько рюмок вишневой наливки он уже выпил, но рабанит могла совершенно точно ответить на эти вопросы.

– Вы знаете, ребе, я не люблю говорить про это, но вам я скажу как на духу – если Мойше Пейсах будет идти по улице, то я пойду по совсем другой улице, если ему надо будет пойти налево, так я охотно пойду направо – лишь бы не оказаться с ним вместе на одном перекрестке. И спросите меня «почему»?

И ребе вместе с рабанит тут же воскликнули: «Почему?»

– Вы знаете, что мы с ним не только дружили, мы с ним сделали вместе немало гешефтов, зарабатывая на маленький кусочек хлеба для своих детишек и чтобы было что пожертвовать вашей синагоге. Часто мы отказывали себе буквально во всем, мы голодали и холодали…