– Мои наилучшие пожелания, – официально поздравила внучку Тоёно.

Хана молча склонила голову, подобрала рукава и села в паланкин. Току заботливо уложила на колени хозяйки куклу – в соответствии с традицией, бытовавшей в этой части страны, невеста отправлялась в новый дом с куклой Итимацу.

Вызванные из Вакаямы носильщики, залихватски ухнув, оторвали паланкин с Ханой от земли и доставили его на лодку. Аккуратно устроив паланкин в центре судна, мужчины разместились на корме.

– А она красавица! – сказал один из них.

– Прямо куколка, – прошептал другой. Тем временем лодочники устроили перекличку.

– Все готово?

– Готово!

Ладья невесты отчалила от пристани. И хотя провинция Кии отличается довольно мягким климатом, свежий воздух раннего мартовского утра холодил кожу женщин, одетых в украшенные гербами кимоно из китайского небеленого шелка с надлежащими поясами-оби. Свахи, нахохлившись, что твои оранжевые уточки, сидели рядышком в первой посудине, доверху нагруженной подношениями для родственников жениха и дарами, полученными невестой при заключении брачного договора. Пятидесятилетняя Току с сильно набеленным по случаю торжества лицом, на котором застыло выражение сосредоточенности, прислуживала хозяйке в лодке с паланкином, второй по счету в процессии.

На третьей и четвертой лодках плыли Нобутака, Масатака, члены главной и младших ветвей рода Ниу, ранее хлопотавшего за сына семейства Суда, и родственники Кимото. В последней бок о бок сидели Сакико и слуги. Не успел караван тронуться в путь, как пассажиры завели оживленную беседу.

– Какая роскошь, Кимото-сан! – сказал один из гостей, обращаясь к Нобутаке. – Такой изысканной свадебной процессии не было со времен Реставрации Мэйдзи!

– Взгляните только: люди стоят по обоим берегам реки! – добавил второй. – А эти девять огромных сундуков с приданым, которые несут вдоль кромки воды! Неудивительно, что вся округа только и делает, что говорит о свадебной процессии Кимото!

У Нобутаки не было причин обижаться, несмотря на ехидный тон замечаний старших членов семейства Ниу. К тому же всю предыдущую ночь он предавался возлияниям и до сих пор еще не совсем протрезвел. На красном от сакэ лице появилась улыбка.

– Никто и никогда не забудет Кимото из Кудоямы! – добродушно отозвался он.

Жемчужно-зеленые воды Кинокавы хранили внешнее спокойствие, но течение было быстрым, и пять лодок неслись вперед без помощи весел. Жители деревень приветственно махали с берега руками. В те времена свадебные процессии чаще всего представляли собой вереницу рикш, а тут – целых пять лодок и невеста в паланкине! Есть от чего прийти в изумление.

– Току!

Услышав хозяйку, Току подошла к паланкину.

– Помоги мне отворить дверцу, пожалуйста, – тихо проговорила Хана. Хоть маленькое окошечко и было открыто, бамбуковый полог загораживал панораму.

– И как я сама не догадалась! – смутилась служанка и поспешно открыла дверцу снаружи. У нее появилось такое чувство, будто своей нерасторопностью она подвела и Хану, и Тоёно, которая до сих пор стояла на пристани и смотрела внучке вслед. – Вот так хорошо?

– Да, спасибо.

Теперь Хане стало намного лучше, чем в запертом душном паланкине. Фигурка бабушки стремительно исчезала из виду. Все мысли Ханы крутились вокруг расставания, она была напряжена и не замечала ничего вокруг.

Кукла Итимацу взирала на нее широко раскрытыми глазами, кичась парадным мужским нарядом: накидочка-хаори из шелка хабутаэ, поясок, маленькие белые таби.^[12] Гладкие пухлые щечки и приоткрытые красные губки делали ее похожей на развитого не по годам ребенка. Хана подняла куклу и поправила хаори с гербом семейства Матани.

Игрушечный мальчик в руках невесты на пути к ее новому дому словно говорил: став женой, ты должна будешь рожать детей и делать все возможное для процветания семьи. Прижав Итимацу к груди, Хана попыталась представить, какие у нее будут дети. Она припомнила, как всякий раз, когда отклонялось очередное брачное предложение, Тоёно повторяла ей, что, в конце концов, дело женщины – продолжать род, и при этом многозначительно смотрела на внучку – не за тем ли, чтобы подчеркнуть: надо внимательнее подходить к выбору мужа, который станет отцом малышей? В итоге был избран Кэйсаку Матани. Молодые люди видели друг друга всего лишь раз два года тому назад, но Хана полностью доверяла мужчине, которого выбрала для нее бабушка. Тоёно даже удалось убедить внучку, что она любит Кэйсаку, и теперь Хана нисколько в этом не сомневалась. Юная невеста судорожно прижимала к груди куклу Итимацу, словно это был символ расставания с семейством Кимото.

На южном берегу несколько прачек как раз опускали в воду корзинки из зеленого бамбука. Весело перекрикиваясь, женщины принялись махать руками величаво проплывающим по реке лодкам.

– Это, случайно, не приветственная группа Касэда?

– Похоже, что так!

Одетые в хаппи^[13] слуги старинного рода Касэда вышли встречать свадебный караван из Кудоямы. Узнав их, Току и носильщики замахали руками. Здесь процессия должна была остановиться, чтобы немного отдохнуть и перекусить. Время близилось к полудню.

Главная ветвь семейства Касэда, построившая свою новую резиденцию у реки, тщательно подготовилась к встрече. Госпожа Касэда была поражена богатым фурисодэ Ханы и отдала должное красоте невесты.

– Кто выбирал этот рисунок из цветов сливы, хризантем и бамбука? Твоя бабушка? У нее всегда был превосходный вкус!

Потягивая чай, Хана спросила:

– Брат-гора виден отсюда?

– Ты, должно быть, имеешь в виду гору Нарутака? – растерялась госпожа Касэда.

– О, нет, Брат-гора не такая высокая.

Госпожа Касэда вежливо покивала, но тему развивать не стала.

Припомнив, что она, Хана, – главное действующее лицо в свадебной процессии и ей не пристало много болтать, девушка больше не заговаривала о поэзии. И все же она не могла избавиться от мысли о том, насколько прискорбно подобное невежество. Хоть семейство Касэда и считалось одним из самых влиятельных, его представители не считали нужным давать женщинам образование. Хана решила, что не стоит объясняться с госпожой Касэда по поводу песен из «Манъесю» и «Синкокинсю»,^[14] в которых говорится о горах Имосэ. Разочарованная до глубины души, она окончательно осознала, что навсегда лишилась своей бабушки.

Следующей на очереди была Кокава, где они причалили и поели в полдень. Хозяева принадлежали к семейству Кодзима. в этой деревне, положение которой значительно ухудшилось с течением времени, располагался храм Кокава, третий на пути путешествующих по западным провинциям паломников, и местных жителей свадебная процессия совершенно не впечатлила – видали и не такое. Отсюда Хане удалось хорошенько разглядеть грациозно взмывающую в чистое небо гору Рюмон, которую часто называют Фудзиямой провинции Кии. На самой ее вершине сверкала небольшая шапочка снега, склоны полого спускались вниз.

– Отсюда гору Рюмон видать! – восхищенно воскликнула Току.

– Скажи спасибо хорошей погоде, которая нам сопутствует, – ответила жизнерадостная сваха госпожа Кита.

По небу плыли похожие на свадебный покров невесты облачка, свежее утро уступило место теплому весеннему денечку.

Время летело, словно на крыльях. В три часа дня процессия прибыла в деревню Ивадэ, где ее с нетерпением ожидали Ёсии. Это семейство разбогатело после японско-китайской войны 28-го года Мэйдзи.^[15] Довольные оказанной им честью принять у себя высокородную невесту и ее провожатых, все жители деревни вышли поприветствовать гостей. Хане и в голову не приходило, что Тоёно не просто так выбрала старинные достопочтенные кланы, проживающие на северном берегу реки. Однако она не могла не заметить, что чем дальше они продвигались вниз по течению Кинокавы, тем беднее становились земли, и хотя на южном берегу семьи не бедствовали, сравниться с Кимото, Касэда и прочими они не могли. Хана также открыла для себя, что все деревни сильно отличаются друг от друга, и задумалась над тем, как выглядит Мусота.

Сгустились сумерки. Слуги зажгли на лодках фонарики с гербами Кимото.

В Мусоте на берегу толклась огромная толпа. В полумраке танцевали фонарики с монами^[16] Матани в виде айвы. Как только гербы двух семейств соединились, слуги затянули песню.

 
На ветках юной сосны
Иглы слепят глаза…
 

Свадебная процессия с девятью огромными сундуками с приданым медленно тронулась в путь по темной дороге и вскоре добралась до усадебных земель Матани в Агэногайто. Тщательно приготовившиеся к празднеству Матани немедленно препроводили Хану в маленькую комнатку и поручили Току и Сакико облачить ее в свадебный наряд. Кукла Итимацу заняла место в токонома^[17] гостиной.

Току испустила вздох облегчения, облачив Хану в свадебное кимоно из набивного белого шелка и длинную белую накидку.

– Я на многих свадьбах бывала, но ни разу не видела такой красивой невесты, – заметила Сакико.

Току, которая восхищенно взирала на свою хозяйку, приосанилась и бросила снисходительный взгляд на товарку:

– Еще бы! Это ведь о ней поют все дети в округе.

Хана очаровала обеих женщин. Они неохотно опустили на нее свадебный покров – уж больно жалко было прятать такое милое личико!

Свадебная церемония прошла во внутренней гостиной. Госпожа Кита в бледно-зеленой кацуги^[18] («Само очарование», – отметила про себя Хана) поднесла жениху с невестой сакэ, и молодые люди обменялись чарками – брак был заключен. Тахэй Матани и его жена Ясу, согласно традиции, повторили тот же ритуал с Ханой – они стали ей свекром и свекровью. Кэйсаку выпил сакэ с Нобутакой. Стоило Хане бросить взгляд из-под свадебного покрова на мужа, молодой человек тут же расправил плечи и посмотрел ей прямо в глаза. По телу Ханы прошла теплая волна, а сердце обожгло огнем. Наверное, все дело в сакэ, которое пришлось выпить, решила она.

Хана сняла свадебный покров. когда она вернулась в гостиную, где уже началась праздничная трапеза для мужчин, все поприветствовали ее, подняв чашечки с сакэ. Гейши из «веселых кварталов» Вакаямы словно бабочки порхали меж обеденными подносами тридцати восьми приглашенных.

У Кимото были церемониальные мисочки к обеденным подносам, изготовленные на заказ ремесленниками-глазуровщиками Вадзимы. Изысканная глазурь посверкивала на темных боках сосудов, и создавалось впечатление, будто золотистые гербы с айвой взмывают над подносами.

Родственники Ханы гордо восседали бок о бок, выкрикивая поздравления. Стоило Хане уйти, чтобы переодеться,^[19] они тут же начали перешептываться.

– Разве она не прелесть?

– Кэйсаку, должно быть, счастлив, что дождался ее.

– Она такая тихая для девушки, которая училась в школе…

– В конце концов, она ведь Кимото, а это кое-что да значит!

Хана появилась в накидке-хаори, серой с розовыми цветами зимней сливы, поверх кимоно из узорчатого шелка с золотистой вышивкой. Забыв о гостях, гейши изумленно взирали на великолепный наряд новобрачной.

– Дайте мне еще выпить! – закричал Косаку, младший брат Кэйсаку, и, повернувшись к гостям спиной, бросился к жениху.

Члены семейства Матани побледнели, испугавшись, что Косаку напился и не сможет вести себя прилично. Кэйсаку же лишь улыбнулся и протянул брату тёко,^[20] в которую гейша проворно налила сакэ.

Миски с супом из морепродуктов накрыли крышечками, и гостям подали официальный обед. С каждой минутой мужчины пьянели все сильнее. Когда новобрачная снова покинула свое место, сидевший рядом с Косаку гость прошептал:

– Ты брату не завидуешь?

– С чего бы это? – Косаку сделался белым как полотно, лоб прочертили морщинки.

Гость тут же пожалел о своих неосторожных словах и виновато пробормотал:

– Ну, невеста-то настоящая красавица…

Залпом проглотив сакэ, Косаку протянул тёко гейше и велел плеснуть ему добавки.

– И что в ней такого особенного? – Он еле ворочал языком, опрокинув в себя очередную порцию.

Гейши начали поздравительное представление. Среди завсегдатаев «веселых кварталов» было немало деловых людей, но таковых на этом торжестве не оказалось. Похоже, избалованные ойран^[21] Вакаямы чувствовали себя немного неловко, прислуживая богатым крестьянам и землевладельцам.

За вечер невеста несколько раз меняла наряды. Каждое кимоно было темнее предыдущего, поскольку темный оттенок считается благоприятным. Под конец она предстала перед собравшимися в черном кимоно с рисунком по низу. Было уже поздно, и в гостиной царил кавардак.

Когда Хана вышла в последний раз, сидевший напротив Кэйсаку молодой человек неожиданно спросил:

– Вы действительно закончили школу для девочек?

– Да. Гость широко распахнул от удивления глаза – настолько отчетливо и откровенно прозвучал ответ, в котором не было и намека на смущение. Он пьяно покачал головой, откинул волосы со лба и зловеще проворчал:

– Даже образованная женщина – не больше чем обычная дурочка. Я вам вот что скажу: муж ваш – человек особенный. Хорошенько о нем заботьтесь, не то придется отвечать передо мной!

– Ну и язва! – расхохотался Кэйсаку и, утихомирив товарища, робко улыбнулся Хане, которая оцепенела под его взглядом.

Муж снова открыто смотрел ей в глаза. Теперь она нисколько не сомневалась: этому человеку действительно можно довериться. Взволнованная до глубины души, Хана опустила голову, стараясь сдержать обуревавшие ее эмоции. Она устремила взгляд на айвовый герб на обеденном подносе (к еде взволнованная невеста даже не прикоснулась). На подкладке одной из свадебных накидок, которые она надевала в тот вечер, тоже была изображена белая айва. Хана припомнила, как Тоёно, внимательно осмотревшая этот наряд, когда он прибыл из Киото, воскликнула: «Надо же, какой безобразный узор!» Будь герб даже крохотным, он все равно ужасно смотрелся бы на женском кимоно.

Свахи потихоньку увели из гостиной сначала невесту, потом жениха. Один наблюдательный Матани заметил это и закричал:

– Давай, Кэйсаку, не подведи!

Родственники невесты нахмурились. Даже без этой вульгарщины Кимото пришли к выводу, что Матани совершенно не умеют вести себя на людях. Весь вечер Нобутака и остальные представители семейства сгорали со стыда за своих хозяев. Девять сундуков с приданым, которые тоже проделали путь из Кудоямы в лакированных паланкинах, своевременно прибыли в Мусоту, но сумеют ли эти люди по достоинству оценить их содержимое? Нобутака оказался прав: Суда и Матани отличались друг от друга, как холмы от моря. У отца жениха, Тахэя Матани, причесанного на самурайский манер, волосы растрепались, под глазами набухли мешки от чрезмерных возлияний. В те времена владельцы горных угодий смотрели сверху вниз на обладателей рисовых полей, и Нобутака не являлся исключением. Для него Тахэй был и останется простым крестьянином. Тоёно тоже относилась к общественному положению семьи куда серьезнее, чем прочие, и уж тем более уважала приличия. Стань она свидетельницей царившего в гостиной Матани беспорядка, сердце ее наверняка наполнилось бы раскаянием. Нобутака хотел, чтобы Тоёно поехала с ними, потому что ей все равно предстояло нанести внучке визит на следующий день. Однако та отказалась, и впервые в жизни он обиделся на мать, которая всегда все делала по-своему. Что ж, было уже поздно рвать на себе волосы – в этот самый момент Кэйсаку и Хана обменивались брачными чарками сакэ во внутренних покоях дома.

Токонома в опочивальне была украшена благими символами – сливами и сушеными каракатицами. Невозмутимая сваха, обращавшаяся с женихом и невестой, словно с малыми детьми, заставила их поднять чарки, после чего извинилась и удалилась со словами:

– Желаю хорошо отдохнуть.

То, что произошло потом, Хана помнила плохо. Впервые в жизни она осталась наедине с представителем противоположного пола, и для девушки строгого воспитания это уже само по себе стало серьезным психологическим потрясением. Тоёно перед расставанием подарила ей шкатулку, в которую вложила «весеннюю картинку» Утамаро,^[22] сказав, что это амулет на счастье. Даже не вспомнив об этой картинке, Хана вся напряглась, когда муж заключил ее в объятия. Боль пронзила ее стрелой, и она прижала затылок к подголовнику, при этом не забыв позаботиться о том, чтобы не испортить сложную прическу. Что и говорить, незатейливое напутствие бабушки совершенно не помогло новобрачной, но она изо всех сил старалась не ударить в грязь лицом.

У самого Кэйсаку было слишком мало опыта общения с женщинами, чтобы подумать о чувствах Ханы. Он был всего лишь мужчиной двадцати шести лет, очарованным красотой своей невесты.

– Я так долго ждал! – прошептал Кэйсаку, излив на нее всю свою страсть.

Хана, которой строго-настрого приказали исполнять любое желание мужа и господина, молча сгорала со стыда. Прикрыв в темноте глаза, юная жена вознесла хвалу богам и бодхисаттвам за то, что сумела справиться с собой и муж не заметил ее неловкости.

В провинции Кии женщины, по обычаю, приходили поздравить невесту на следующее утро после свадьбы. На торжественном пиру, состоявшемся накануне, мужчины открыто разглядывали Хану, а та сидела опустив голову, и все гости слились для нее в безликую толпу. Теперь же она внимательно смотрела на каждую женщину, которую ей представляли, и старалась изо всех сил запомнить ее внешность и имя. Дамы были поражены умом и благовоспитанностью молодой супруги господина Матани.

После ухода одной из посетительниц Ясу, свекровь, обратилась к Хане со словами:

– Ее семья отделилась от нашей три поколения тому назад. Все младшие ветви носят фамилию Ханда; мы единственные Матани в Мусоте. Давным-давно, когда эта земля принадлежала храму Нэгоро, глава дома Матани стал одним из Ста богов-покровителей Нэгоро и семье была пожалована фамилия Тёфуку-ин, сокращенно Тёкуи.

Хана конечно же была в курсе родословной Матани, но, когда семейную историю рассказывает свекровь, она звучит совсем иначе. Тёкуи – в этом самурайском имени слышался отзвук седой старины; Хане трудно было представить, что род, удостоенный такой чести, пришел в упадок. Припомнив, как отец насмехался над Матани, называя их Мусота, Хана не смогла сдержать вздоха.

Женщины из младших ветвей семейства Кимото тоже пришли навестить новобрачную. Ma каждой было кимоно с мелким рисунком, как будто они заранее договорились одеться одинаково. Дамы сильно удивились, увидев, что Хана спокойно сидит рядом со свекровью, словно уже много лет прожила в этом доме.

– Госпожа Кимото не придет на торжество, – сказала хозяйка младшей ветви. Сославшись на свой преклонный возраст, Тоёно попросила ее передать внучке официальные поздравления.

Значит, Тоёно не собирается появиться завтра на званом обеде для женщин, даже несмотря на то, что присутствовать будут одни дамы…

– Прошу вас, передайте ей мои наилучшие пожелания, – поклонилась Хана.

Эти холодные вежливые слова любимой внучки Тоёно поразили не только хозяйку младшей ветви Кимото, но и свекровь Ханы. Не было бы ничего страшного, вырази Хана свое сожаление или печаль.

«Полагаю, из нее выйдет очень почтительная невестка… Она чрезвычайно мудра… Бабушка держала ее в строгости, знаете ли». Эти замечания в адрес Ханы высказывали дамы на торжестве. Сама новобрачная, облаченная в алое кимоно и желтовато-зеленую катагину^[23] с рисунком из сосновых шишек, степенно восседала под их любопытствующими взглядами.

– Поглядите! Ma ней алое кимоно.

– Какое милое создание! Прямо куколка.

Катагину Ханы, подбитая алым узорчатым шелком, гармонировала с кимоно из той же ткани, а щечки юной жены загорались алым огнем, когда она опускала голову, выражая смущение. Новобрачная являла собой воплощение изысканной свежести.

– Какой Кэйсаку молодец! Выбрал девушку, у которой приданое занимает девять сундуков, да к тому же красавицу! Невесте тоже невероятно повезло, – перешептывались гостьи.

Согласно местным традициям, на пятый день после свадьбы молодоженам надлежало посетить дом невесты. Однако было заранее решено, что Хана и Кэйсаку не станут следовать этому обычаю, поскольку Кудояма находилась слишком далеко от Мусоты. Идея конечно же принадлежала Тоёно. А сама Тоёно, которая должна была первой навестить внучку, так и не приехала.

– О чем только думает госпожа хозяйка?