Димон провожал его к инспектору, буквально наступая на пятки. Вышли из квартиры Бориса в коридор перед лестничной площадкой и сразу же нырнули в соседнюю двушку, принадлежащую мадам Гаулейтер. Дверь этой квартиры была предварительно открыта. Миновали прихожую и зашли в маленькую комнату, размеры и расположение которой соответствовали спальне в квартире КГ. Именно в этой комнате недавно поселилась некая Мариула Толоконникова. Она работала секретарем в какой-то конторе, уходила на службу рано, а возвращалась довольно поздно. КГ и Мариула (по другой версии – Марина) изредка сталкивались у лифта и обменивались обычными приветствиями. В комнате Марины стояла двуспальная тахта, в точности такая же, как в спальне у КГ, а рядом – небольшой столик. За ручку открытого окна была зацеплена вешалочка с кремовой блузкой. Столик, скорее всего, раньше стоял у окна, а теперь его выдвинули на середину комнаты. Видимо, чтобы производить допрос.

За столиком на единственном стуле сидел, откинувшись назад, инспектор, одна рука заброшена наискосок и еще дальше назад за спинку стула. Он был весь какой-то серый: серый пиджак, серая рубашка с мятым воротничком без галстука, серое, невзрачное, но пока еще совсем не старое лицо.

В углу стояли двое молодых людей, разглядывали фотографии Марины, прикрепленные булавками к неаккуратно вырезанному куску черного сукна, – в основном черно-белые, но были также и цветные, довольно топорно напечатанные в какой-то дешевой мастерской. КГ рассеянно рассматривал эту нехитрую мизансцену.

«В купальнике на пляже… Наверное, берег Черного моря. Неплохо, однако, выглядит наша секретарша», – отметил про себя Борис.

Инспектор осторожно кашлянул в кулак, чтобы привлечь внимание арестованного.

– Борис Кулагин?

КГ подтвердил кивком головы.

– Должно быть, для вас оказались полной неожиданностью события сегодняшнего утра, – признайтесь, ведь это так?

Инспектор поправил гобеленовую скатерть на столике, сгреб к центру лежащие на нем предметы: небольшую ночную настольную лампу с пластиковым абажуром, спички, подушечку для булавок, маникюрный набор, пилку, флакончик с лаком для ногтей.

– Как будто да.

Сердце КГ радостно забилось – наконец-то появился человек с мозговыми извилинами. С ним вполне возможно обсудить его дело.

– Как будто да, – повторил он. – И в то же время я, откровенно говоря, не очень удивлен.

– Что означает «не очень»? Какое значение вы вкладываете в это слово – «не очень»?

Инспектор поставил настольную лампу на середину стола, выровнял ее пластиковую шляпу так, чтобы она была закреплена в абсолютно горизонтальном положении, и стал расставлять остальные предметы вокруг нее, наклоняя свою голову то вправо, то влево, чтобы убедиться в симметричности и точности полученной композиции. КГ поискал глазами – есть ли в комнате еще один стул или табуретка. В крайнем случае, можно сесть и на край тахты.

– Я могу присесть?

– Вам сидеть не положено, – ответил инспектор. – Вы же арестованный.

– Я хочу сказать очень простую и понятную вещь, – продолжал КГ без остановки, будто его нисколько не смутил грубый тон инспектора. – Конечно, с одной стороны, я смущен всем тем, что произошло сегодняшним утром. А с другой стороны, посудите сами. Я прожил на свете ни много ни мало – 27 лет. Мне приходилось полагаться в жизни только на самого себя, самому пробиваться, чтобы достигнуть достойного положения в обществе: образование, работа, сослуживцы, квартира. У таких людей, как я, вырабатывается привычка стойко принимать удары судьбы и стараться не переживать из-за них, особенно из-за таких случаев, как сегодня.

– Почему вы сказали: «особенно из-за таких случаев, как сегодня»? Почему особенно из-за таких?

– Поймите меня правильно. Я далек от того, чтобы считать это шуткой. Слишком уж все далеко зашло и никак не похоже на шутку. В эти события оказалась вовлеченной товарищ вахтерша, не исключено, что и другие должностные лица кооператива «Базальт». Да и все вы, серьезные должностные лица, и вот эти молодые люди. Может быть, имел место несправедливый оговор, чья-то кляуза в письменном виде. Но уж во всяком случае – никакая это не шутка.

– Вот это верно, – сказал инспектор и критически осмотрел, насколько ровно он положил спички – головками наружу – вокруг основания ночной настольной лампы.

– А теперь давайте посмотрим на этот случай с другой стороны. – Борис обратился к двум молодым людям, рассматривающим фотографии, он хотел вовлечь их в общий разговор. – Может ли это все иметь хоть какое-нибудь значение для моей дальнейшей жизни? Начнем с того, что я не имею ни малейшего представления о том, в чем же меня обвиняют. А между тем я знаю, что за мной нет никаких ни гражданских, ни уголовных, ни уж тем более политических правонарушений. Я лояльный к своей стране гражданин, комсомолец, поддерживаю во всем руководящую нашим обществом Коммунистическую партию. И своим ежедневным трудом делаю все от меня зависящее, чтобы укреплять дальнейшее развитие развитого социализма. Но на самом деле и это не главное. Совсем не главное. Главное, товарищи, совсем в другом.

Главное состоит в том, чтобы выяснить наконец, – кто меня обвиняет? Какое ведомство ведет дело? Если, к примеру, это котлонадзор или лифтреммонтаж, то какое это может иметь отношение ко мне? Здесь явная ошибка. Вы служащие этого ведомства. Но на вас нет формы. Вот то, что на вас, – Борис обратился к тому, кого называли Вованом, – если это форма, то это скорее костюм рабочего или дорожная одежда. Я требую в этом вопросе полной ясности. Требую. Потому что после выяснения этого важного обстоятельства у нас не останется друг к другу вопросов и мы сможем, наконец, расстаться. И расстанемся друзьями – так, как и положено гражданам нашего уникального государства, построившего для своих трудящихся самое справедливое на свете общество развитого социализма.

Инспектор двумя руками поднял ночничок за основание, резко стукнул им по столу и вскочил со стула.

– Вот тут вы глубоко ошибаетесь, мил-человек. Во-первых, трудящийся трудящемуся рознь. Еще мы не знаем, какой вы трудящийся. А вот что точно известно, так это что вы арестованный. Теперь о вашем деле. Мои сотрудники уже несколько раз объясняли вам, что ни они, ни я, а еще я сам добавлю – ни эти товарищи, – он показал в сторону двоих молодых людей, – не имеем ни малейшего отношения к вашему делу. Может быть, охранники что-то вам наболтали, но я не советую придавать их словам хоть какое-то значение. Мы лишь делаем нашу работу, которая поручена вышестоящим начальством. Даже если бы мы были в форме нашего ведомства, ваше дело от этого никак не ухудшилось бы и, естественно, не улучшилось бы тоже. Я не имею права отвечать на ваши вопросы. А вот совет могу дать. Поменьше надо думать о нас, почему и за что вас арестовали. Подумайте лучше о своей судьбе. Сосредоточьтесь на том, что вам теперь надо делать и как вам выпутаться из этой передряги. Хватит бесконечно кричать: «Я не виноват, я не виноват». Нам это все равно. Нам от этого ни холодно ни жарко. Нам с вами еще придется много времени провести вместе. А вы все делаете, чтобы испортить то благоприятное впечатление, которое, как мне доложили мои подчиненные, попервоначалу произвели на нас. Посдержанней и помужественней надо вести себя. Сразу видно, что не коммунист. Вы член партии? Нет. Это заметно. И, скорее всего, не коренной национальности, хотя это нас не касается. Вы тут нам столько всего наговорили сразу. А это, между прочим, и так яснее ясного. Сказали бы всего два слова. А что до остального – так это все лишнее и никому это не надо. Только воздуха сотрясаете. У нас тоже нервы есть, и, между прочим, они не железные, совсем не железные. Мы к вам всей душой, а вы – без всякого уважения. Хотя вы же понимаете, что мы при исполнении.

Кулагин с удивлением смотрел на инспектора. «Этот совсем еще молодой человек, ровно ничего не достигший в жизни, младший чин, – есть ли у него вообще какой-либо чин? – отчитывает меня, словно школьника. И ни слова о том, за что арестовали, кто арестовал, кто принял решение об аресте».

Борис разволновался, стал бегать по комнате взад-вперед – никто ему не препятствовал, – остановился перед двумя молодыми людьми и закричал, обращаясь к ним:

– Вы хоть понимаете, что это полная бессмыслица?

Молодые люди взглянули на него с сочувствием, но тем не менее достаточно строго и с чувством собственного достоинства.

Борис внезапно остановился у столика инспектора и сказал с вызовом:

– Прокурор Мессерер – давний друг нашей семьи и моего отца. Будет ли мне дозволено позвонить ему?

– Конечно, никаких проблем. Евдокия Прокопьевна подсуетилась. Вот у нее в коридорчике стоит личный телефон. У вас нет, хоть вы и такой продвинутый, а у нее есть. И в квартире, и на вахте. Звоните. Только я не пойму, какой вы во всем этом увидели резон. Прокурор, даже с такой звучной фамилией, никакого отношения к нашему ведомству все равно иметь не может. Или вы хотите позвонить вашему Месрессеру по личному делу? Звоните. Мирное время, войны отгремели. Можно разрешить телефонные звонки кому угодно. Даже врагу народа. Только вы не подумайте, я никого не обвиняю, – и он вышел в прихожую и протянул Борису черную телефонную трубку. – Звоните. А то еще решите, что я вам запрещаю.

– Какой смысл? Почему это вы мне выговариваете? Не много ли на себя берете? Да кто вы такой? Все смысл ищете. Если вам смысл нужен, зачем вы наворачиваете горы вашей бессмыслицы? Сначала двое ваших охранников ворвались, просто ворвались в мою квартиру, перед этим обидели мою девушку, которая от меня ехала на учебу, мою бедную, беззащитную Клару. На каком основании, скажите мне? Теперь эти двое глазеют, смотрят, как вы издеваетесь надо мной, заставляете меня, словно мальчика какого, танцевать под вашу дудку. Объявили, что я арестован, но не могу позвонить прокурору. Это, видите ли, бессмысленно. Да еще сознательно коверкаете фамилию уважаемого человека. Так вот, знайте и зарубите себе на носу: я и сам не стану ему звонить.

– Отчего же, звоните, я не против.

– Нет, теперь я и сам не хочу.

Борис подошел к окну. Старухи уже были тут как тут, они переместились к окну напротив, чтобы лучше видеть, что происходит в комнате Марины.

– Вот полюбуйтесь, – сказал он инспектору. – Эти тут как тут… Какая назойливость!

Инспектор будто согласился с ним.

– Убирайтесь вон, старые бездельницы! – заорал Борис в открытое окно.

Старухи отступили вглубь своей квартиры, но не ушли. Они шевелили губами, видно, что-то говорили, но услышать, о чем шла речь, на таком расстоянии было невозможно.

В комнате наступила тишина. Инспектор положил руки на стол и, сложив пальцы вплотную друг к другу, изучал, какие пальцы длиннее, какие короче. КГ на мгновение проникся его озабоченностью и подумал: «Средний палец – самый длинный, а безымянный и указательный короче, почему они разной длины, почему указательный короче, чем безымянный?» Двое молодых людей рассеянно озирались по сторонам, крутили головами и тихонько покашливали. Их, видимо, не интересовала относительная длина пальцев рук. Охранники присели рядком на небольшом сундучке в прихожей. Вид у всех был абсолютно безмятежный.

– Ну что, дорогие товарищи и друзья? Судя по вашему умонастроению, я легко могу заключить, что дело, которым вы занимаетесь, мое дело, полностью себя исчерпало. Давайте почтем за лучшее не вдаваться в детали и не разбирать, насколько оправданны или, наоборот, неоправданны ваши притязания и поступки, сделанные, я уверен, с лучшими и благороднейшими намерениями, а просто мирно расстанемся, разойдемся, так сказать, по своим делам. А перед этим обменяемся дружескими рукопожатиями.

Борис подошел к столику инспектора и протянул ему руку в полной уверенности, что тот ответит ему рукопожатием. Рука КГ была в этот момент недалеко от лица инспектора. Тот пошевелил носом, будто обнюхивая протянутую руку, его красноватые веки задрожали. Затем встал, демонстративно вытянулся и, покусывая губы, что явно выдавало его волнение, двумя руками взял шляпу с небольшими полями, лежавшую до этого на постели Марины Толоконниковой, аккуратно и осторожно надел ее на голову – так, будто это была совсем новая, ни разу еще не надетая шляпа.

– Как, однако же, все для вас просто. Взять и мирно разойтись. Вы ведь арестованы. И я пришел сюда сообщить вам именно об этом. И сообщил. И со всем тщанием убедился, что до вас дошло это сообщение, а не улетучилось куда-то в воздух, так и не достигнув адресата. Но вы не должны отчаиваться. Вы ведь просто арестованы, и жизнь продолжается. На сегодня наш с вами план выполнен, и мы вполне можем попрощаться. Правда, на время. Вероятно, вы захотите прямо сейчас отправиться на работу.

– На работу? Что-то я не понял, ведь вы меня арестовали.

Конечно, он был оскорблен до глубины души тем, что инспектор отказался пожать его руку. Но в этот момент Борис почувствовал нечто совсем новое – он теперь все меньше и меньше зависит от этих людей! Кроме того, что он, Борис Илларионович, выше их во всех отношениях, он ведь просто играл с ними. Сейчас они пойдут на улицу, а он догонит их и скажет: «Вот вы взяли и ушли и не выполнили своего предназначения. Вам же поручено другое – вот вернитесь и потрудитесь все-таки по-настоящему арестовать меня». Но они пока что здесь. Поэтому он и сказал с вызовом:

– Как же я могу пойти на работу, если я арестован?

– Ах, вот вы о чем. Попробую объяснить еще раз. Интеллигенция всегда очень туго соображает – образование мешает. Насколько проще иметь дело с рабочим человеком. Тот всегда смотрит в корень. Да, вы арестованы. Но, поскольку идет предварительное следствие по вашему делу, это не должно препятствовать выполнению вами своих служебных обязанностей. И вообще – можете вести свою обычную жизнь.

– Ну, тогда этот арест не так страшен, как мне показалось попервоначалу.

– Вот именно я пытаюсь все время вам объяснить.

– Тогда и сообщать об этой ерунде совсем не стоило, – тихо сказал Борис, вплотную приблизив лицо к лицу инспектора.

– Это была моя обязанность, – еще тише ответил инспектор, глядя прямо в глаза КГ.

– Преглупейшая обязанность, – прошептал Борис.

– Очень даже может быть, – ответил инспектор и отстранился. – Тем не менее, я думаю, вы спешите с оценками. Ведь я еще не выполнил свои обязанности в полном объеме.

Охранники вплотную подошли к Борису и инспектору, все четверо столпились у самого входа в комнату.

– Мы должны отметить вас, чтобы все знали, что вы арестованы, – сказал инспектор.

Димон достал овальный отрезок какого-то липкого материала размером примерно десять-двенадцать сантиметров и плотно прижал его ко лбу Бориса чуть выше правого виска.

– Не двигаться, это недолго.

Все замерли. Секунд через десять наклейку с него сняли. КГ подошел к зеркалу и увидел на правой стороне лба раздражение, напоминающее красноватое родимое пятно.

– Что это, что вы со мной сделали?

– Не волнуйтесь, это довольно безвредный вирус. Он, конечно, паразитирует на коже арестованного, но никаких страданий он вам не причинит. Не вздумайте сами избавляться от него – вы только навредите вашей красивой загорелой коже. Когда придет время, с вас или снимут обвинение или, наоборот, вам огласят приговор, это пятно тут же будет удалено. Безболезненно и без всякого следа. Можете мне поверить. Не обращайте внимания. Многие рождаются с такими пятнами и живут с ними всю свою долгую, иногда даже – счастливую жизнь.

– Но ведь все знают, что у меня раньше не было такого пятна.

– Скажите, что вы ушиблись, что это просто ушиб. А теперь вы вполне можете идти на работу, если хотите, конечно. А чтобы ваше опоздание прошло незаметно, я взял с собой этих молодых людей, ваших коллег, сотрудников НПО. С ними вы и отправитесь на службу. Только не подумайте, что я заставляю вас идти на работу. Это ваше личное дело и нас совершенно не касается. Если не хотите идти в таком виде, залепите пятно пластырем, вот возьмите, мы заранее обо всем позаботились.

КГ подошел к зеркалу и убедился, что пластырь надежно закрыл пятно. «Шрамы украшают мужчин», – подумал он. Потом уставился на двоих юнцов, которые казались ему просто посторонними статистами, беззастенчиво рассматривающими фотографии хорошенькой женщины. Как он их сразу не узнал? Это же молодые специалисты, совсем недавно пришедшие на работу в соседний сектор. Какие же они худосочные и прыщавые. Видимо, они еще не узнали, что на свете есть женщины. Никудышные специалисты и несостоявшиеся мужчины. Никогда не состоятся – ни как специалисты, ни как мужчины.

– Извините, ребята, что не узнал вас, – сказал он после минутной паузы. – С добрым утром.

«Ребята» заулыбались так, словно они специально пришли сюда, чтобы пожелать КГ доброго утра, и очень корректно пожали протянутую руку Бориса.

– Похоже, наши гости внезапно испарились, будто их и не было совсем. – Борис задумчиво потрогал наклейку на лбу. – Получается, что мы вместе отправимся сейчас на работу. Я скажу вашему руководителю, что сегодня утром вы мне очень помогли. Не сходите ли в мою спальню за шляпой? Погода не очень, накрапывает дождь, и мне, пожалуй, было бы удобней в шляпе. Да не бегите вы так, дело не такое уж спешное. Большое спасибо, очень хорошо, – юнцы продолжали улыбаться ему и заглядывать в глаза.

Спустились на лифте, внизу их встретила Евдокия Прокопьевна. На ее лице нельзя было заметить следов смущения или вины. Она открыла входную дверь и подержала ее, пока все трое не очутились на улице. КГ обратил внимание, насколько глубоко пояс лифчика, угадывавшийся под кофточкой, и фартук врезались в ее мощный и непоколебимый стан. Из парадной дома напротив появились старухи, которые все время наблюдали за перипетиями ареста КГ.

– Не смотрите на них, – скомандовал Борис, но потом смутился – какое право он имеет говорить в таком тоне с этими молодыми, но уже вполне взрослыми людьми? – Мы здорово задержались, ребята. Ладно, я угощаю. Сбегайте на угол, поймайте такси, я плачу.

Когда они уже были в такси, КГ вспомнил о том, что сначала не обратил внимания на этих молодых людей, а между тем это сотрудники его предприятия и очень хорошо ему знакомы. А потом, когда уже говорил с ними, он опять не заметил, на этот раз – как исчезли инспектор и два охранника с ним. «Да, – подумал Борис, – плохо дело. Это свидетельствует о том, что ты, Борис Илларионович, теряешь присутствие духа. Обрати внимание. Эти оглоеды так просто твое дело не оставят. Тебя ждут суровые испытания. Ничего, я еще разберусь с этим секретным ведомством, кто они и по какому праву портят жизнь приличным людям».