Чужбина-чужбинушка

На резвом отцовском жеребце Николай быстро добрался до скита, в котором жили его товарищи. По сути, их скит был обычным охотничьим амбаром, который летом за отсутствием охотников пустовал. Когда парень подъехал к скиту, жеребец заржал, и вся ватага собралась вокруг Николая. Все поздравствовались с ним и стояли в ожидании московских новостей. Николай снял седельную суму и стал оделять своих сожителей домашними постряпушками. Через малое время он сказал:

– А новостей, робяты, у меня нет хороших из Москвы, там одна новость: людей таперича на кострах жечь стали ещё больше за двуперстное знамение.

Потом все ватажники расселись в кружок, и Николай стал рассказывать, что ему наказывал отец.

– Батя мой сказывал: мол, нужно всем лошадей завести, на них мы скорее доедем до места. Ефимков серебряных тоже надо каждому взять поболе, ружья, снаряды к ним, да и одёжей зимней надо запастись: шубами, валенками. В тайге-то взять будет негде справу зимнюю. Ну там топоры, ножи и корчаги разные – в лесу всё сгодится. Потому и кони нужны: на себе всё переть замаешься, а на лошади ладно будет.

На круг вышел уставщик Аверьян Саввич и молвил:

– Коли у нас дело так сурьёзно пошло и ватага у нас образовалась, надоть нам старшого выбрать, чтобы слушаться его беспрекословно. Будучи молодым, я в казаках служил, в куренях вместях жили; вот уж, я вам скажу, где порядок был дык порядок. Один за всех, и все за одного. Что атаман сказал – по нраву нет ли, а делай. Так и нам надоть: с распорядком в походе легше. Моё дело – духовные заботы, а на мирские дела нужон другой человек.

Только произнёс эти слова Аверьян, как все повернулись лицом к Николаю. Аверьян сказал:

– Давай, Никола, народ тебя кликать станет, я уж вижу. Ты сам-то не будешь супротив? Нет? Тогда решено; поднимай руку, кто за Николая.

Руки подняли все – так со смешками и шуточками Николая выбрали в башлыки, сиречь в атаманы.

– Ну, раз выбрали вы меня, – сказал Николай, – таперича слушай мой приказ: у кого родители в Москве, сходите да проститесь с имя, запаситесь чем надоть на путь дальний. Через три дня чтобы все здеся были. Ждать никого не будем.

Это очень примерный путь, по которому предстояло пройти нашим путешественникам. Только они об этом ещё не знали. Может быть, и хорошо, что не знали. Может, испугались бы такой дороги в пять тысяч вёрст, да не железной дорогой, а всё вершим, водным и пешим ходом. Так или иначе, но они прошли этот путь от начала до конца.

Через час полянка у зимовья опустела, остался только один Степан Малыгин. У него родных не только на Москве не было, у него родных не было вообще: сгорела родня вся, мать только его как-то сумела вытолкать в боковую улочку, когда их вели на гарь. С того времени и жил сиротой, пока к ребятам в скиту не прибился. Парнишка он был хороший, тихий, только огня боялся.

– Ладноть, казак, давай будем обед готовить. Где там у нас харчишки? Неси мою котомку, а я пока огонёк разложу, да дымокур сделаем, ить комары с мошкой совсем загрызли нас, – сказал Николай.

С этими словами он удалился в лес и вернулся к становищу с доброй охапкой хвороста. Достал кресало и начал поджигать бересту в кострище. Раз пять пришлось ему вжикнуть кресалом, пока огонь не занялся. Когда огонь разгорелся достаточно, Николай на поленья положил несколько больших пучков зелёной травы, которую нарвал тут же, вблизи костра. Сквозь траву повалил густой дым столбом, а Николай со Степаном начали махать на этот дымный столб ветками, с тем чтобы дым разошёлся по поляне у зимовья. Через малое время комаров и мошки на поляне не было. Николай развязал котомку и достал из неё брусок сала и несколько сухарей. Сало порезали пластиками и начали его поджаривать на рожнах; с сухариками, да на свежем воздухе лучшего харча и быть не могло. Пока суть да дело, на небо высыпали звёзды и луна начала выходить из-за леса огромным бычьим глазом. На таганке забулькал медный чайник – заварили чай со смородовым листом, попили душистый напиток. А потом ещё посидели поговорили, и Николай отправил Степана спать, сказав ему:

– Иди отдыхай, Степан, разбужу тебя на сменку, как луна повыше поднимется.

Сказал, а сам остался караулом у огня. Тишина нависла над табором, только голосок неведомой пташки прошивал её, как иголкой тоненькой.

Таким манером, иногда развлекая себя, иногда изнывая от скуки, прожили ребята эти три дня на таборе. А к концу третьих суток стали подъезжать ватажники. Табор скитский начал оживать. К вечерней молитве, после заката солнышка, подъехал весь народ. Николай смотрел на своих сподвижников и диву давался, как быстро вчерашние бурсаки превращались в воинов. Все были на конях и оружны, а некоторые даже в поводу имели второго коня. Это оказалось кстати: можно было посадить на коня безлошадного Степана, а на двух других свободных лошадок можно было сложить вьюки с провизией, зимней одеждой и другими припасами. Николай уже два раза с удивлением оглядывался на Аверьяна: тот сидел на коне как влитой, но на его плече висел лук в чехле. Николай спросил его:

– Аверьян Саввич, кажись, в наше время с луком-то уж и не увидишь человека ни на войне, ни на полевании^[9]. За старинку держишься аль денег на ружьё нетути?

Николай действительно был озадачен. Однако Аверьян спокойно и обстоятельно объяснил своё появление в таборе с луком. Он молвил:

– Атаман, лук этот монгольской работы, ему, наверное, лет сто, но он ещё столько же прослужит. Из него я за пятьдесят шагов зайца или утку точно положу на месте, а ты из ружья жеребком^[10] положишь? А скажи-ка мне, Николай, сколько у тебя зарядов ружейных имеется? Я думаю, половина фунта пороху да штук пятьдесят жеребков свинцовых запасено. На сколько времени хватит твоих зарядов? Даже если ты каждым вторым жеребком будешь попадать в дичь, то и тада тебе хватит зарядов только на двадцать пять дён. А для лука стрелы в каждом кусту тальниковом растут – сколько надо, столько и бери. А потом, мы ведь даже не на месяц идём, мы, можа, на год и более двинулись. Ну, соловья баснями не кормят, сам хорошо баять умет; в пути посмотрим, что более гоже в таком месте – лук али ружейная справа.

Николай, слушая речь Аверьяна, даже засмущался: всё же уставщик был намного его старше, а охотницких знаний у него точно было много больше. Глядя на Николая, уставщик весело рассмеялся:

– Всё лепо, атаман, опыт ты ещё наживёшь, не печалуйся. Да и откуда вы, ребятки, в городе про лук могли знать? Это я и в степу жил, и в лесу жил, потому и знатьё нажил. Ну да хорошо всё; вы в моих годах, бох дасть, ишшо будете, а вот я в ваших – нет. Ладноть, ребятушки, стреножьте коней, и на молитву пойдём. – С этими словами он шагнул в дверь зимовья.

Ночь прошла спокойно; после вечерней молитвы Николай распределил караульных, с тем чтобы приглядывали за лошадьми и поддерживали костёр с дымокуром. Спали часовые по очереди, только сквозь сон слышали, как лошади прядали губами и всхрапывали.

Заботы одолевали Николая – перед рассветом он проснулся. Оказывается, не простое это дело – ответ держать за всех. «А перед кем держать-то ответ? – подумал Николай. И сам себе сказал тихо: – Перед совестью своей, а значит, перед Богом».

С этими словами он пошёл к табуну. Лошади спокойно стригли травку, а рядом с ними сидел караульный и что-то напевал себе под нос. Уже брезжил рассвет, скоро и солнышко выглянет из своей туманной постельки.

– Как тута у тебя дела, всё ли ладом? – спросил атаман и добавил, обращаясь к караульному: – Иди поспи чуток, а я покараулю здесь, к рассвету самый сон.

Парень подхватил свитку, которая была у него накинута на плечи, и бодрым шагом пошёл к зимовью. Николай сходил пару раз в лес за хворостом, положил топливо в затухающий костерок, а затем, как и вчера, нарвал охапку травы и навалил её прямо на разгоревшееся пламя. Дым от костра густо повалил прямо к пасущимся лошадям.

– То-то, лошадки, теперь вас гнус не съест, да и меня заодно с вами.

В этот момент из-за горизонта выглянул золотой диск солнышка, с его появлением преобразилось сразу всё вокруг. Засвистели птички на разные голоса, стрекозы там и сям начали трепыхать своими лёгкими крылышками, а над цветами зажужжали пчёлы. Лягушки заквакали где-то в болотине, а на вершине берёзы без умолку затрещала сорока. Лес наполнился жизнью. Николай наблюдал всё это великолепное пробуждение природы и, не удержав восторга, произнёс: «Спасибо тебе, Господи, за то, что ты нам даёшь» – и с сердцем перекрестился троекратно. Постепенно и табор начал оживать, обитатели зимовья начали выходить на вольный лесной воздух, позёвывая и потягиваясь. За молодёжью вышел и уставщик, он молвил:

– Давайте, робяты, соби́рывайтесь скоренько, пейте чай, и на молитву Божию пойдём, заутрак подождёт. Умылись, и на молитву.

Сегодня кашеварил Степан. Он варил кулеш из крупы с салом на таганке и истово крестился, когда из-за двери зимовья доносились звуки псалмов. Когда солнце уж на добрую четверть поднялось над горизонтом, молебен у ватаги закончился. Ребята выходили на утоптанную таборную площадку с умиротворением на лице. От табуна подошёл Николай, они перекинулись с Аверьяном несколькими ничего не значащими фразами и сели к самодельному столу трапезничать. Через малое время, когда молодёжь уже швыр-кала горячий чай из разномастных деревянных чашек, атаман сказал:

– Кто позаутракал, становись в ряд, будем справу вашу проверять, что подновить нужно, что подлатать. В опчем, всё нужно до обеда привесть в полное соответствие с нуждами дорожного хода. Особливо конскую упряжь досматривать буду. Потом обедаем и после обеда вперёд с Божьей помощью двинемся. Неча мешкаться, а то того и гляди лазутчики царёвы нагрянут – узнаем тогда, почём фунт лиха.

Часа три ушло на проверку амуниции: Аверьян, как человек бывалый, вникал во всякую мелочь.

Когда солнце уже было в зените, сели за трапезу, помолясь, а после того как почаёвничали, Николай сказал:

– Седлай коней, мужики, и с Богом – в дорогу дальнюю!

В это время к Николаю подошли два ватажника, Минька Левша да Никишка Смурый. Они стояли и прятали глаза, потом Минька с трудом проговорил:

– Не взыщи, атаман, мы дале не пойдём с вами. Невеста у меня на Москве осталась, чижолая она, грех я с девки должон снять. А у Никиты отец захворал дюже, надоть ему хозяйскую обузу на себя взясти.

– Хорошо хоть сразу сказались, а то ворочайся потом с полпутя, но, как говорится, вольному воля, – молвил атаман.

– Мы коней-то оставим ватаге, да и справу всю, ить мы дома будем.

Аверьян в сторонке слушал ребят, послушал и отошёл молча. Народ проводил сотоварищей с сожалением, но зависти не было. Осталось в ватаге двенадцать человек парней да уставщик тринадцатый. После некоторой заминки из-за ухода товарищей маленький отряд двинулся в путь и в неизвестность. Что-то там будет у этих людей впереди?

Легко сказать – в дорогу, но где она, эта дорога? Дорога на восток была, но она была водной – люди шли бечевой по реке, а в нужном месте производили волок. То есть своё судно нужно было переволочь с одной реки на другую, а там опять лямку на плечо – и тяни бечеву, пока силы есть. А где кончались силы, на том месте и таборовались. Да и есть ли оно вообще, сухопутье? Николай с Аверьяном отъехали в сторону от своего отряда: нужно было определиться, куда двигаться дальше. После недолгих переговоров решили: коли сухопутных дорог всё одно нет, нужно замечать и хорошенько запоминать, в каком месте встаёт солнышко на восходе. Посолонь и пойдём, это и будет наша мета – солнце встаёт на востоке, ну и нам туда. А опосля, может, и дорога найдётся.

Таким манером, продвигаясь к востоку, отряд шёл уже десять дней и наконец-то наехал на дорогу, хотя то, что они нашли, мало было похоже на дорогу: это была утрамбованная и заросшая колея, по которой когда-то давно ездили на телегах. Они проехали по этой дороге несколько часов, а она всё шла и шла на восток. Конечно, дорога эта была непрямой, где-то она обходила стороной увалы, а где-то болота, но общее направление держала на восток. Что ж, это было на руку путешественникам, теперь им хотя бы не нужно было помнить приметы, указывающие направление движения. По крайней мере, дорога шла по просеке, дерева на дорожном пути были давно вырублены и убраны по обочинам. Может быть, эта поросшая травой дорога в дальнейшем могла их на настоящий почтовый тракт вывести.