Два

Мы с Никитой всегда приезжаем в школу за час до занятий. Она вице-президент ученического совета, председатель выпускного комитета и самоназначенный член команды по дебатам с расширенными полномочиями. «Разве можно самого себя назначить членом команды с расширенными полномочиями?» – спросила я однажды Никиту. «Эйми, – ответила она, – это же команда по дебатам средней школы „Уилсон Оук“. Тут можно делать что угодно и никто не будет спорить». Может, именно поэтому наша команда по дебатам уже лет десять ничего не выигрывала?

У нее каждое утро какие-то встречи. А я? Я иду в темную комнату.

Преподаватель фотографии мисс Феррис всегда приходит рано и отпирает художественный класс для всех желающих позаниматься до первого звонка при условии, что после нас будет порядок. Она милая, наша мисс Феррис. Голос у нее мягкий – к таким приходится внимательно прислушиваться, чтобы не пропустить ни слова. Днем она – учитель ИЗО, а вечером – инструктор по кикбоксингу. Словом, милашка-крутышка. Ее как-то сложно представить тягающей железо или орущей на кого-то в спортзале. Но, как она любит напоминать, искусство разнопланово, и мы – тоже.

В классе уже есть ученики. Народу больше, чем обычно в это время. Меня осеняет: сегодня же аукцион. Некоторые одноклассники выставляют на торги свои работы для сбора средств на выпускной. Среди тех, кто наносит последние штрихи, вижу знакомые лица. Вот Расселл Шах поднимает глаза от мольберта и машет мне рукой.

– Привет, Принцесса бумажных пакетов, – говорит он. – Тоже пришла что-то поправить в последний момент, как и все мы?

Принцесса бумажных пакетов. Так он меня прозвал за мой гардероб – всегда что-то нейтральное, уютное и, конечно, оверсайз. Белое, черное, серое, бежевое. Обожаю беж. Кто-то скажет: «скучно», но что может быть более успокаивающим, чем любимый бежевый джемпер, заправленный в белые брюки на шнурке?

Когда я так наряжаюсь, аппа говорит, что в таком наряде хорошо стены красить. Но яркие акценты я приберегаю для аксессуаров. Глиняные серьги цвета вишневых жевательных конфет «Старберст» или бирюзовый шарф с узором в виде морских волн. А сегодня – ярко-оранжевая повязка на голове, которая убирает со лба короткие волоски.

– Не-а, – отвечаю. – Ничего не выставляю. И потом, я не такой прокрастинатор, как некоторые. Уж я задолго до срока управилась бы.

Он прикладывает ладонь к уху:

– Что я слышу? Лицемерие? Нет, минуточку, это же неприкрытая ложь.

Я смеюсь. С самого начала старших классов Расселл и я попали в одну группу по изо, и мы были ИМЕННО ТЕМИ, кто сдает каждый проект или презентацию в последнюю секунду. Когда я вбегала в класс, чтобы нанести финальные штрихи, он непременно тоже был там. Вообще Расселл мечтает стать книжным иллюстратором.

Два года назад он признался, что я ему нравлюсь, и пригласил на весеннюю дискотеку, но я отказалась, – сомневалась, что он тоже нравится мне в этом смысле. Но была и другая причина. Я не хотела, чтобы мое первое свидание прошло в людном месте, на танцах. А если я исчезну? Туда ведь набьется куча народу, будет столько запахов в одном школьном спортзале: ядреная смесь из газировки, пота, дезодорантов, духов. Мне не хотелось, чтобы такое случилось на моем первом свидании или во время первого танца, вот я и не пошла.

На школьной дискотеке я так и не побывала. На первом свидании тоже. Но, к счастью, Расселл отнесся с пониманием, и наша дружба не пострадала – ни следа неловкости. Теперь он встречается с Джейми (мы с ней ходим в одну группу на дополнительные занятия по литературе), и я искренне за него рада. Однако не могу не задаться вопросом, когда же и со мной начнет случаться все то, что однажды происходит со всеми в первый раз. Когда я себе это позволю?

Я подхожу к Расселлу и смотрю на рисунок из-за его спины. Фантазийная сцена: рыба-удильщик плывет в космическом пространстве в окружении планет. А неплохо. Даже здорово. Весьма разнопланово. Такое вполне могло бы однажды украсить книгу.

– Что скажешь? – спрашивает Рас.

Он смотрит то на меня, то на картину, его голос выдает волнение.

– Рас, ты сделал невозможное, – решительно заявляю я. – У тебя рыба-удильщик вышла милой. Это же просто подвиг.

Он улыбается:

– А по-честному?

– Серьезно. Тот, кто вечером урвет этот лот, будет счастливчиком. – Я кладу руку на сердце. – Клянусь.

– Спасибо. Я вот насчет планет не уверен. Хотелось, чтобы это было грандиозно. Похоже?

– Еще как!

– По моему замыслу, от этого должно захватывать дух.

– Считай мой дух захваченным.

Он закатывает глаза, но я замечаю проблеск гордости в его улыбке.

– А ты-то почему ничего не выставила? Мне кажется, на твои фото был бы спрос.

Я пожимаю плечами и направляюсь к темной комнате.

– Сейчас нет ничего достойного.

– Выгорела за эти годы? – спрашивает он. – Куда подевалась та Эйми Ро, которая не упускала шанса первой показать свою работу?

– Надо же с кем-то поделиться лучами славы, – шучу я, нацелив пальцы-пистолеты на его картину. – Дошло? Лучами! Как у удильщика! Ну, как у фонарика на его голове.

– Это натяжка, Эйми.

А по-моему, для экспромта недурно. Я улыбаюсь, машу ему и пропадаю в темной комнате. Коротко стучу в дверь, чтобы предупредить тех, кто может быть внутри. Хотя первая дверь не ведет прямо в темную комнату, сразу за ней есть вторая, то есть между ними небольшой тамбур, чтобы комнату не залило светом, если кто-то входит. Жду, пока первая дверь полностью закроется, прежде чем войти во вторую. Внутри никого.

Я тяжело вздыхаю. Вспоминаю слова Расселла, и улыбка сползает у меня с лица.

Куда подевалась та Эйми Ро?

Даже не знаю, что ответить. Отчасти в этом-то и загвоздка. Когда выставляешь работу, люди ждут, что ты скажешь о ней хоть пару слов. А я в последнее время только и думаю о том, что будет, если я исчезну во время показа фотографий, и как все вытаращатся, будто им фокус показали. В прошлом году так и получилось.

В конце четверти мисс Феррис устроила художественную выставку учеников. Я, как обычно, ухватилась за шанс поучаствовать. Я тогда как раз закончила один проект – воссоздание кадров из «Алисы в Стране чудес» – и очень гордилась всеми своими фотографиями, большими и четкими, в рамках на стене. Народу пришло много: школьники, учителя, родственники, друзья. Для гостей были готовы вазочка с конфетами и рассказ о том, как я работала над фотосессией.

И все шло отлично, пока я не уловила запах духов кого-то из посетителей, подошедшего ближе, чтобы рассмотреть мои работы.

Так неожиданно. Впрочем, как всегда. Грейпфрут и мускус. Я рассказывала о подборе костюмов – и вдруг исчезла на полуслове на глазах у всей толпы.

Это было исчезновение номер шесть: коротенькое воспоминание из детства. Библиотека. Мама тянется через меня, чтобы взять книгу с верхней полки. У нее были такие же духи. Недолго. Она тогда экспериментировала с парфюмерией. Дома все время пахло очередным брендовым ароматом, который она на себя примеряла. Потом мама решила, что они все как-то не про нее, и разом от них избавилась. Этот грейпфрутовый растаял последним – время шло, а он продолжал упрямо держаться на всех ее вещах.

Когда я вернулась спустя полторы минуты, никого уже не интересовали мои фотографии и рассказы. Всем хотелось только смотреть на меня и расспрашивать о том, что это было. Некоторые даже просили проделать это еще разок – хотели снять видео. Мисс Феррис разогнала толпу одним спасительным взглядом, в котором сияла вся энергия кикбоксинга.

До этого мне не приходилось исчезать перед зрителями. Пережить подобное снова? Мне дурно от одной этой мысли. Как бы я прежде ни любила делиться своим творчеством, теперь предпочитаю залечь на дно, пока не выясню причину своих исчезновений.

Иногда мне кажется, что разговоры с людьми, даже такими близкими, как Никита и Расселл, отнимают у меня все силы. Особенно в последнее время, когда есть о чем подумать. Я даже не осознаю, сколько энергии уходит на то, чтобы выжимать из себя улыбку, смех, разговор, пока не окажусь одна. Тогда мою грудь накрывает утяжеленное одеяло оцепенения. Речь не о притворстве. Улыбка вполне искренняя, да и смех тоже. Но в тишине и уединении я словно сбрасываюсь до заводских настроек.

А в темной комнате оцепенение немного отступает, и удается вдохнуть свободнее. Может быть, приходя сюда, я уверена, что не исчезну. Пахнет здесь всегда одинаково. Реактивы, полоски негативов – их запахи никогда не выбрасывали меня в прошлое, и я не жду от них подвоха.

Здесь безопасно.

Я включаю обычный свет и начинаю готовить реактивы. Наливаю в разные ванночки проявитель, стоп-раствор и закрепитель. Напротив каждой аккуратно выкладываю чистый пинцет. Подготавливаю фотобумагу и заряжаю негативы в один из увеличителей. Выключаю обычный свет и включаю красную лампу. Комната становится тускло-багровой, и я даю глазам привыкнуть, прежде чем приступить к работе.

Пленочную фотографию я открыла для себя в восемь лет. Спустя два года с того дня, как мама покинула нас с аппой, не сказав ни слова. Без объяснений и прощаний. Все, что она оставила, был пленочный фотоаппарат Canon AE-1, и он меня словно околдовал. Сначала мне нравилось просто смотреть на него со стороны. Но потом я разобралась, как им пользоваться. Я посмотрела на «Ютубе», как заряжать пленку, наводить резкость, устанавливать диафрагму и выдержку. Перейдя в старшие классы, я ухватилась за возможность освоить фотопечать на школьном факультативе по фотографии.

Интересно, печатала ли мама свои фотографии, как я?

Интересно, что она любила снимать?

Сейчас у меня нет какого-то большого проекта. Просто захожу напечатать случайные фотографии с негативов, чтобы расслабиться. Я выдерживаю лист белой глянцевой фотобумаги под светом увеличителя, затем опускаю его в ванночку с проявителем.

Это мой любимый момент. Наблюдать, как что-то появляется из ничего.

Изображение начинает медленно проступать.

Снимок того момента, каким он мне запомнился, – аппа за работой в автосервисе. Машинное масло и грязь, стук инструментов, пятно на его лице, которое вызвало у меня улыбку, потому что в этот момент он казался ближе – менее отстраненным, более реальным, с этой полосой грязи прямо возле носа. Просто пятно. Просто грязь. Но было в этом что-то такое, что тронуло мое сердце и осталось в нем.

Снимок, который на самом деле появляется на бумаге: аппа всматривается в открытый капот машины, немного не в фокусе, бирка с именем на его темно-синей форме автомеханика начала отклеиваться. На ней написано: «Джеймс Ро». Это для работы. Его настоящее имя – Хюн У.

Я смотрю на его лицо, возникающее в ванночке с проявителем. А ведь раньше между нами не было такой дистанции. Когда я пропала впервые, он бросил все и примчался за мной в школу, как только директор позвонил и сообщил о случившемся. Аппа во всех деталях выслушал, как запах свежеиспеченного хлеба, который принесла учительница, переместил меня в тот момент, когда мы стояли в очереди за булочками в «Пушистом Пекаре». Каждую неделю в пакеты с булочками клали новые коллекционные наклейки с эмблемой этой пекарни – кроликом в поварском колпаке в виде ломтика хлеба для сэндвичей. Аппа меня туда водил каждую субботу, потому что я мечтала собрать все.

Он тут же записал меня к врачу. Там я и узнала, что у меня СЧИВ, но скоро я его перерасту. Как же мы попали в эту реальность из той, где он спешил мне на помощь, когда был нужен? Перемены происходили постепенно, и к тому времени, когда стало понятно, что он больше не спешит на помощь, я уже не помнила, как с ним разговаривать.

Куда подевалась та Эйми Ро?

Куда подевались те мы?

Я проделываю все остальные положенные в темной комнате процедуры: опускаю фото в стоп-раствор, потом в закрепитель, затем промываю фотоотпечаток под струей воды и вешаю сушиться – как раз с первым звонком.

Фотография слишком размытая – пятна на лице аппы не разглядеть.