Я жду, пока его дыхание становится ровным и он засыпает, а потом осторожно выскальзываю из постели и собираю свои вещи, так тихо, как только могу. Я беру несколько буханок черного хлеба из кухонного шкафа – этого хватит ненадолго, – выбираю самое красивое платье, хотя потертая голубая льняная ткань все равно будет казаться скромной рядом с нарядами дам Эверлесса, засовываю свой охотничий нож в чехле за пояс и складываю еще кое-какие вещи в заплечный мешок.

Задерживаю взгляд на рисунке на стене – на нем отец изобразил маму. Он любил рисовать, пока его зрение не ухудшилось, – однажды я нашла у него под матрасом рисунок, словно он не мог выносить напоминание о нашей потере. Мне пришлось умолять его позволить повесить его на стену. Бумага пожелтела от времени, но сходство все еще потрясающее: молодая женщина с волосами, вьющимися, как у меня, и с карими глазами смотрит и смеется. Протянув руку, я касаюсь маминого лица. Интересно, одобрила бы она мой выбор? Статуэтка Колдуньи по-прежнему в моем кармане. Удача, думаю я, а стук сердца замедляется.

На обратной стороне одного из листов бумаги, разбросанных на столе, я намеренно небрежно царапаю записку: «Пошла к мяснику. Вернусь до темноты».

Оставляю ее на видном месте, надеясь, что папа сразу не подумает, что это ложь. А если догадается, могу поспорить, приковыляет в деревню сам, чтобы догнать кареты Герлингов.

Что он станет делать, когда поймет, что я натворила?

Если думать очень долго о папе и о том, как сильно он будет волноваться, нервы не выдержат. Поэтому я быстрее натягиваю сапоги и хватаю сумку. Меня не будет месяц, максимум два, и я напишу ему письмо из Эверлесса, чтобы дать знать, что все хорошо. Когда вернусь домой, кошелек, полный кровавого железа, компенсирует мой обман.

На рассвете я наконец отправляюсь в путь; небо светлеет, и воздух свеж. Я иду быстро, а на востоке алеет рассвет. Сегодня холоднее, чем вчера, и я дрожу из-за пронизывающего ветра. Запах прелой земли поднимается из-под снега. Вскоре передо мной появляется Крофтон: соломенные крыши в предрассветной дымке похожи на кривые шляпки диковинных грибов. Единственные признаки жизни – попрошайки, спящие в дверных проходах. Я наблюдаю, как худая рука зажигает свечку в окне над пекарней. В деревне безопасно: Герлинги защищают нас от внешних угроз – но мне все равно немного жутко.

В нескольких кварталах от рынка я слышу приглушенный шум голосов, поворачиваю за угол и вижу самое большое количество девушек, когда-либо собранных в одном месте. Должно быть, нас здесь больше пятидесяти; все вымыты, аккуратно причесаны и одеты в лучшие наряды. Некоторых из них я знаю: вон Амма с младшей сестрой Алией, маленькой и чересчур серьезной в свои двенадцать, и Нора, швея, на которую я когда-то работала, пока она могла мне платить. Многих девушек я не узнаю. Возможно, они приехали с ферм, простирающихся на мили за пределами нашей деревни, ради возможности работать в Эверлессе.

В толпе ходят мужчины с гербами Герлингов на одежде. Они кричат, выстраивая девушек в одну длинную очередь. Внутри разливается неприятный холодок, когда я узнаю одного из них – Айвана Тенбурна, сына капитана стражи Эверлесса. Теперь он сидит на своей лошади и с собственным гербом. Он был жестоким ребенком, неотступно следовал за Лиамом, все дети слуг боялись его. Однажды, когда отец Айвана был в отъезде, он заставил мальчиков с конюшни выстроиться в ряд и бил их по очереди по коленям хлыстом. Если кто-то кричал, то он ударял соседнего мальчика пять раз подряд. Он называл это игрой в щелчки. Я помню темные синяки на голенях моего друга Тэма. Они не сходили неделями.

А еще я помню голос Роана, требующий, чтобы Айван прекратил это.

По телу пробегает страх, острый, как клинок на бедре Айвана. Прошло десять лет, но по тому, как Айван рявкает на девушек, чтобы они двигались, я понимаю: ничто не изменилось.

Я перехожу площадь, направляясь к Амме и Алии. Амма выглядит растерянной. На ней дорожный плащ, а за плечами висит сумка. Когда она замечает меня, на ее лице появляется улыбка облегчения.

– Поверить не могу! – она хватает меня за руки и заключает в объятия. – Все-таки уговорила отца отпустить тебя?

– Только на месяц-другой, – вру я, – если они выберут меня.

– Ну, думаю, он будет доволен, когда ты вернешься домой с двумя годами кровавого железа.

Я пытаюсь найти утешение в словах Аммы, пока она тянет меня в очередь. Я чувствую под своей ладонью ее пульс, быстрый и легкий.

– Я рада, что ты здесь. Это будет прекрасно, что мы все вместе. – Алия тоже улыбается мне.

Когда мы занимаем свои места, Айван и другие люди Герлингов совещаются, тихо переговариваясь, прежде чем повернуться к очереди девушек. За ними две открытые телеги с сеном, которые худосочные мальчишки с выступающими зубами, не старше двенадцати, вкатывают на площадь и останавливают. В это время Айван и его люди идут вдоль очереди, изучая подбородки, глаза и руки, заставляя девушек вертеться словно волчки.

– Что происходит? – шепчу я Амме.

Она лишь качает головой.

В животе появляется неприятное чувство. Я слышала, что лорду Герлингу нравятся молодые и симпатичные слуги, но никогда не думала, что с нами будут обращаться таким образом: сгонять, словно скот, и проверять, как лошадей, оценивая стройность ног и состояние зубов. Мне хочется сбежать, но я не могу заставить ноги двигаться.

С другого конца очереди мужчина изучает круглолицую незнакомую мне девушку с растрепанными волосами. Он хмурится и качает головой. Губы девушки дрожат. Она хочет что-то сказать, но он ее игнорирует и двигается к следующей в очереди, стройной женщине чуть старше двадцати лет. Он жадно улыбается ей и шепчет несколько слов. Женщина краснеет, выходит из очереди и спешит к телеге.

Осмотр продолжается. Примерно четверть девушек уже отправили к телегам, а остальных отвергли. По коже бегут мурашки каждый раз, как кто-то из людей Герлингов плотоядно ухмыляется или заставляет девушку поднять юбки, чтобы показать свои икры, но я хочу получить место в Эверлессе и потому молчу. Амма стала белой как снег, все еще лежащий сугробами на краю площади. Чтобы подбодрить ее, да и себя, я крепче сжимаю ее руку.

До нас остается пять девочек, три, потом одна. Я закусываю щеку, когда страж Герлингов возникает передо мной, и надеюсь, что отвращение не написано на моем лице. Я лишь благодарна, что это не Айван. Он улыбается, стоя так близко, что я чувствую его смрадное дыхание. К моему отчаянию, он берет меня за подбородок и поднимает лицо вверх. Я дергаюсь: иначе не получается. Мужчина смеется и тянет руку к моей груди.

Что-то происходит, и я снова вижу, как все вокруг замирает: время останавливается, даже воздух не двигается – хотя, кажется, никто, кроме меня, этого не замечает. На лице мужчины застыла гаденькая ухмылка. Я смотрю на испуганное выражение лица Аммы – крик готов вырваться из ее горла, – тянусь к ножу на поясе и заношу его перед собой, собираясь остановить мужчину.

Но потом внезапно жужжание в ушах исчезает, и мир снова начинает двигаться.

Страж и я смотрим в ужасе на тонкую, словно волос, красную линию, пересекающую его выдающийся живот: капли крови собираются по краям, пачкая его униформу. Я едва поцарапала его, но все равно… Внутри все переворачивается, когда я понимаю, что натворила.

Секунду он просто молча смотрит на меня, и вдруг остальные мужчины разражаются смехом. Лицо стража становится багровым от гнева.

– Маленькая паршивка, – плюет он, прижимая платок к царапине. – Я заберу из твоей крови десять лет…

Я опускаю нож и со слезами на глазах начинаю пятиться. Один необдуманный порыв – и я перечеркнула все шансы попасть в Эверлесс.

Но вдруг…

– Подожди-ка, Босли. – Айван неторопливо направляется к нам, его бархатный плащ развевается за спиной, на губах играет усмешка, и я в панике: что если он узнает меня?

Но потом понимаю: он не злится – добродушная улыбка обращена ко мне, Айван меня не помнит.

– Мне нравится эта, – смеется он. – Быстро реагирует. Знает, как постоять за себя. Удивляюсь, что она не проткнула тебя, как свинью. – Другие мужчины смеются, а тот, который пытался облапать меня, награждает взглядом, полным ненависти, но не спорит.

Вместо этого его внимание переключается на Амму.

– Не с таким шрамом, – злобно говорит он.

Амма не верит своим ушам.

– Я буду усердно работать, – говорит она. – Клянусь. – И беспомощно смотрит на меня.

– У нас достаточно усердных работников, девочка, – огрызается мужчина. – Нам нужны красивые лица. Иди домой.

На глаза Аммы наворачиваются слезы.

– Пожалуйста, сэр… – Ее просьбу игнорируют, мужчина уже шагает дальше, к Алии, которая стоит и дрожит рядом со старшей сестрой.

Слишком поздно я понимаю, что Айван все еще смотрит на меня, но его улыбка исчезла. Он напрягся, готовый в любой момент меня ударить.

– Ну! Пошла к телеге.

Я в панике смотрю на Амму: мне и в голову не приходила мысль отправиться в Эверлесс без нее.

– Сэр, – прошу я, – она моя лучшая подруга. Пожалуйста, позвольте ей тоже поехать. – Боковым зрением я вижу, как другой мужчина подталкивает Алию к телегам, когда та оглядывается на сестру.

– Мне все равно, даже если она твоя чертова мать, – спокойно отвечает Айван. – Она остается здесь. Хочешь остаться с ней?

– Иди, – Амма смахивает слезы.

Под пристальным взглядом Айвана я крепко обнимаю подругу и прижимаю ее к себе.

– Приглядывай за моей сестрой, – шепчет она мне.

Она легонько толкает меня в плечо, чтобы я наконец выпустила ее из объятий.

– Иди!

Под молчаливые тяжелые взгляды толпы на ватных ногах я забираюсь в телегу, к другим отобранным девушкам: молодым, симпатичным, испуганным. Мы все оглядываемся на наших отвергнутых друзей, сестер. Очередь уже наполовину разошлась, и те, кому не повезло, исчезают в утреннем тумане. Когда площадь начинает пустеть, я вижу сборщика налогов, облокотившегося на прилавок лавки бакалейщика и наблюдающего за происходящим со скрещенными руками. Я неотрывно смотрю на него, пока он не встречается со мной взглядом и еле заметно кивает, словно ставя печать на нашем соглашении: он придет за долгом, когда я вернусь. Я наконец выдыхаю и бормочу еще одну молитву Колдунье.

Позаботься о моем отце.

Да простит он меня.

Мужчины ходят среди оставшихся девушек. Тридцатилетняя Нора отправлена домой. Маленькая Алия уже сидит в телеге. Внезапно я вспоминаю, как в детстве спросила отца, почему в Эверлессе так много детей.

– Они работают почти так же, как взрослые, а платят им меньше, – ответил он раздраженным голосом. – Им больше некуда идти.

Смотр закончен, и около двадцати девушек расселось по телегам. Я заполучила свое место в Эверлессе, но совсем не чувствую, что меня удостоили какой-то особой чести. Для меня очевидно, что Амма, а не я, победила в этой игре, даже если подруга еще об этом не знает.

Но уже слишком поздно поворачивать назад. Телега трогается с места, в ней слегка пахнет навозом. Двенадцать девушек плотно, плечом к плечу, сидят на тюках с сеном. Я обнимаю Алию за плечи – она тихо плачет и неотрывно смотрит на Крофтон, исчезающий позади нас. Напротив меня сидит женщина, Ингрид, с фермы в нескольких милях от нашей. Унизительный утренний отбор и пронзительный ветер, кажется, не испортили ей настроения.

– Слышала, что Эверлессу пять сотен лет, – щебечет она, когда деревня позади нас исчезает. Я нарочно не смотрю назад, потому что в глубине души боюсь, что просто выпрыгну из телеги и побегу домой. – Только представьте себе! Должно быть, младшие колдуны охраняют его стены!

Эверлесс не нуждается в магии, чтобы поддерживать стены, потому что для этого вполне годятся и деньги. Но у меня нет желания обсуждать восторженные догадки девушки, так что я просто отворачиваюсь и делаю вид, что крайне увлечена ландшафтом Семперы. Когда папа чувствовал себя лучше, он брал напрокат лошадь у друга и возил меня за пределы деревни. «Мы должны знать свою страну», – учил он меня, и я гадаю, собирался ли он когда-нибудь сбежать из Крофтона, если бы мы снова привлекли внимание Герлингов.

Помимо Ингрид, все остальные большей частью молчат. Мне передается нервозность девушек, когда равнины превращаются в леса, взгромоздившие над нами огромные старые сосны. Земля принадлежит Герлингам, но даже они не охотятся здесь: эти леса пугающие, старее, чем тот, по которому я бродила вчера, и намного мрачнее.

Наконец Алиа решается заговорить:

– Калла сказала, что в этих лесах живут фейри. – Она смотрит по сторонам широко распахнутыми глазами. Как и большинство в Крофтоне, она не выходила дальше чем на три мили за границы деревни, кроме как во время того путешествия с матерью, которое они проделали, чтобы спастись.

– Сущая правда! – восклицает девушка, сидящая спереди. – Они заманят тебя своей красотой, а потом выпьют время из твоих вен. – Очевидно, что она дразнится, но в ее голосе слышатся тревожные нотки.

– Это правда! – поддерживает другая девушка; ее рыжие волосы вьются так, как не может быть от природы. – Был случай с моей тетей. Она потерялась однажды в лесах и проснулась старой женщиной.

– Скорее всего, соврала, а время продала, – бормочет кто-то.

– Фейри – не самое худшее. – У этой девушки красивая темная кожа и живые голубые глаза, она была одной из первых отобранных. – Именно в лесу бродит Алхимик. Он все еще носит сердце Колдуньи с собой в бумажном мешке.

– Нет, он съел ее сердце, – поправляет Ингрид.

– Ну, – говорят другие, закатывая глаза, – он заберет и ваши сердца, если будете бродить среди деревьев. Даже Колдунья не сможет вас спасти.

Алия тревожно вскрикивает:

– Почему? Зачем он забирает сердца?

– Он ненавидит людей, так что отдает время из их сердец деревьям! – начинает одна из девушек.

– Прекратите этот бред, – встревает кто-то еще.

Но губы Алии дрожат, так что я наклоняюсь к ней ближе.

– Не обращай на них внимания, – шепчу я. – Это всего лишь легенды. В лесах нет ничего страшного. – Я не заканчиваю мысль: уж не знаю насчет Алхимика, но монстры, с которыми она встретится в Эверлессе, опаснее любых фейри.

Потом лес внезапно редеет, и мы оказываемся в Лаисте, маленьком процветающем городе, окружающем стены Эверлесса, где не разрешено строить дома выше одного этажа. Помню, как папа рассказывал, что предки Герлингов вырубили деревья и выровняли холмы на мили вокруг Эверлесса, чтобы люди на стенах могли видеть всех, кто приближается к поместью. Впереди уже маячат стены из песчаника, на которых дежурят дюжины стражников. Издалека они похожи на кукольные фигурки.

Я невольно пригибаюсь, когда телега скрипит по узким улицам Лаисты, направляясь к воротам. Когда мы оказываемся совсем близко, один из стражников на стене приказывает нам остановиться.

Мир вокруг затих, все замерло, кроме биения моего сердца. Алия сидит рядом со мной с открытым ртом, прядь волос приклеилась к нижней губе. Сверху на стене неподвижно стоят стражники с каменными лицами. У меня такое чувство, словно весь мир сейчас сосредоточен в одном-единственном моменте.

Потом слышится громкий скрежет: деревянно-металлические плиты в фут шириной, с железными вставками, сотрясаясь, приходят в движение – и наша телега двигается вперед.

Мы оказываемся внутри.

4

Эверлесс – лес башен и частоколов, трехстворчатых окон с витражными стеклами, балконов, увешанных зелеными и золотыми флагами. Аллея ухоженных деревьев делит местность напополам. На одной стороне дорога оканчивается воротами, через которые мы прибыли. А на другом конце – я точно знаю, хоть мне и не видно, – чернеет старое озеро.

Я наслаждаюсь видом: лужайка покрыта сверкающим снегом, серебряные капли дрожат на голых деревьях. Больше всего Эверлесс мне нравился летом, когда на клумбах благоухали цветы и садовники привлекали детей вырывать одуванчики, портящие изумрудную лужайку. Но бледный зимний свет делает поместье еще более красивым, словно вырезанным из серебра и хрусталя.

Мы спрыгиваем с телег и ждем во дворе, когда старый лакей с обрюзгшим лицом загонит нас в узкий коридор для слуг. Я низко наклоняю голову, сердце колотится в груди: уверена, что кто-нибудь вот-вот узнает меня, но слуги едва смотрят на нас.

Мы идем сквозь лабиринт коридоров и череду комнат слуг. Память подбрасывает воспоминания: Роан узнал, что если прижать ухо к стене, то иногда можно услышать, как взрослые разговаривают в главном коридоре над нами. Аристократы большей частью сплетничали о том или ином знакомом, развлекающем себя очередной интрижкой, или обсуждали перспективы собственных вложений. Мы были слишком малы, чтобы понять, что они имели в виду: купленные, проданные или обменянные столетия. Время от времени Роан говорил со мной через стену, когда не мог спуститься в коридоры для слуг, чтобы поиграть. Даже тогда его голос, его смех заставляли мое сердце биться быстрее.

Мы в молчании идем дальше по коридорам мимо снующих туда-сюда слуг. Не знаю, то ли все ужасно заняты, подготавливая замок к визиту Королевы и свадьбе Роана, то ли Эверлесс так изменился, что теперь здесь еще меньше терпят болтовню и смех.

Вскоре мы оказываемся на кухне, которая чем-то напоминает пещеру, где поместились бы целых три моих коттеджа в Крофтоне. В кухне полно слуг и стоит невероятный гвалт: разные языки и акценты смешиваются и звучат словно диковинная мелодия. Как и Семперу, Эверлесс населяют выходцы из разных стран. После восхождения на трон Королева ужаснулась, увидев, каким слабым и уязвимым государством управляет, и предложила сотню лет каждому, кто захочет переехать в Семперу, но закрыла границы для путешествий и торговли. Переселенцы могли въезжать, но не могли покидать страну.

Вокруг огромного таза сразу несколько розовощеких молодых слуг разделывают огромный кусок говядины. Я с сожалением вспоминаю о том, как ловко Амма годами разделывала и высушивала мясо – по сравнению с ее умелыми руками эти слуги очень медлительные. Если так дальше пойдет, мясо испортится до того, как они закончат.

Я выхожу из толпы и иду к ним, чтобы предложить помощь, но один из слуг чуть ли не рявкает на меня:

– Найди себе работу.

Я отхожу и замечаю у него на руке белую тонкую линию. Это шрам от продажи крови. Интересно, он зарабатывает кровавое железо для себя или еще для кого-то?

Вдоль огромной деревянной столешницы выстроились в ряд молодые слуги и режут горы овощей. За следующим столом, покрытые мукой с ног до головы, другие месят, раскатывают и режут валики теста, придавая им форму. Из двух внушительного размера печей вырываются языки пламени, а дюжина горшков шипит, булькает и брызгается, наполняя комнату ароматным паром. Запахи кружат мне голову. Я не ела ничего, кроме хлеба, который утром взяла из шкафа.

Невероятно красивая высокая девушка с копной кудрявых волос, одетая в цвета Герлингов, заходит в кухню с серебряным подносом в руках и опускает его на деревянный прилавок. Сразу несколько слуг в коричневой униформе ставят на него тарелки с подрумяненными пирожками, маленький бронзовый чайничек и украшенные узорами столовые приборы. В ожидании девушка хватает лежащую тут же веревочку и подбирает волосы.

– Лорд Герлинг отвел меня в сторону сегодня утром, – говорит она со светящимися глазами. Ее руки усыпаны веснушками. – Он хочет, чтобы я прислуживала Королеве, когда та приедет. Леди Верисса согласна.

Другая девушка фыркает.

– Мы все знаем, почему он так решил, – говорит она, не отрывая глаз от лука, который нарезает.

Седовласая женщина в красиво украшенном фартуке прокладывает себе путь по кухне, и несколько слуг следуют за ней, словно утята за мамой.

– Эдди, – обращается она к высокой кучерявой девушке. – Ты все еще служишь леди Герлинг, а не Королеве, – резко замечает она. Эдди быстро берет в руки поднос. – А теперь иди.