Глава 6
СЕЛИНА

30 сентября 1943 г.

– Мама, разве ты не любишь осень? – спросила Кози, положив голову на мое плечо.

– Люблю, – ответила я, гладя ее черные, как вороново крыло, волосы. Я не стала говорить дочке, что это первая осень, которую я не то что не любила – даже ненавидела. Да, на рынке появились тыквы, а кроны деревьев расцветились всеми оттенками красного, желтого и оранжевого, но город уже стал для нас чужим, потому что и в нем не было Люка.

Неделю назад я получила от него письмо. Оно пришло во вторник без обратного адреса, и наш почтальон Гюстав подмигнул мне, вручая его.

– Селина, сегодня у тебя радость.

Трепеща от восторга, я вскрыла конверт, но мое сердце упало, когда я стала читать слова Люка – холодные, краткие и совсем чужие.

Осень наступила, дорогая Селина,

Прекрасный день на юге Франции.

А дома все равно лучше.

Сердечный привет Кози и твоему отцу.

Но каждый день несет много перемен.

Однако в мире все-таки много прекрасного.

La vie est un sommeil, l’amour en est le rêve.

Я буду скучать по тебе, всегда,

Люк

Я перечитала письмо раз пятнадцать. Что же он имел в виду? И что за непонятная цитата: «Жизнь есть сон, любовь в ней – сновидение»? Он явно написал это в грустную минуту. Я в который раз пробежала письмо глазами. Люк! Что ты пытался мне сказать?

Я вздохнула и упала на свою кровать.

– Что случилось, мама? – спросила Кози, когда часом позже вернулась из школы.

Я потерла глаза и поглядела на часы.

– Кажется, я задремала.

В больших глазах дочки я увидела тревогу.

– Ты плакала.

– Нет, милая, – ответила я, взяв себя в руки. – Все в порядке.

Она заметила на туалетном столике письмо Люка, и я тут же пожалела, что не убрала его.

– Я ничего не понимаю, – озадаченно сказала дочка, держа в руке письмо. – О чем пишет Люк?

– Ни о чем, моя хорошая, – ответила я. – Вообще ни о чем. Это шутка. Глупая шутка.

Мои слова не успокоили Кози. Она была мудрее, чем все наши знакомые дети. Она еще раз молча перечитала письмо и удовлетворенно кивнула.

– Это шарада, – с улыбкой сообщила она наконец. – Люк очень умный, мама, неужели ты не видишь? Он оставил тебе секретный код.

– Все окей, милая, – ответила я, не принимая ее трогательную попытку меня утешить. – Это взрослые дела, тебе не надо беспокоиться.

Она широко раскрыла глаза, и я подумала, что быть ребенком и смотреть на мир через такие простые линзы – это дар. Я не хотела, чтобы Кози утратила его из-за войны или из-за меня.

– Нет, мама, – продолжала она. – Я все поняла! Маленькая дверь в «Бистро Жанти»! Знаешь, тот потайной шкафчик с нарисованными на дверце воздушным шаром и цирком зверей, где Люк всегда оставлял угощение для меня и месье Дюбуа?

– Ничего не понимаю. – Я удивленно подняла брови.

– Мама, – настаивала Кози, снова показав пальцем на письмо Люка. – La vie est un sommeil, l’amour en est le rêve. – У нее сверкнули глаза. – Эти самые слова написаны на той дверце.

Я снова взяла письмо в руки и посмотрела на него другими глазами.

– Конечно! Какая же я недогадливая! Это…

– Секретное послание! – договорила вместо меня Кози. – А это, – продолжала она, показав на первые буквы каждого предложения, – это код-акростих.

– Что?

– Люк научил меня, – улыбнулась она. – Только секретные агенты вроде нас это понимают. Мама, давай я научу тебя. – Она шлепнулась рядом со мной на кровать и показала, как из первых букв каждого предложения составляется слово. – Видишь? – сказала она наконец, но ее личико внезапно побледнело. – О-П-А-С-Н-О.

Мне хотелось сказать ей, что все будет нормально. Что это просто игра и что ей пора бежать на улицу к подружкам и поиграть в классики, а я спокойно возьму на себя груз всего этого и сберегу ее детский мир таким, каким она его знает – безопасным, красивым и радостным. И если вчера или в предыдущие дни я могла бы решить эту превосходную шараду, то теперь уже не могу. Зло просочилось в наш мир. Я видела это в глазах Кози, когда она прижалась ко мне и обхватила меня за талию своими маленькими ручками.

– Все будет окей, мама, все равно, – прошептала она. – Правда?

– Да, солнышко, – ответила я, прогоняя слезы.

Теперь мы с ней были вместе.

Я пекла на ужин блинчики, но Кози почти не притронулась к ним, как и папа. Когда я убрала посуду, мы втроем посидели у огня. Солнце село, темнота накрыла город, но мы не зажигали ламп и вместо этого довольствовались теплым сиянием очага. Так нам казалось безопаснее, и мы прятались в коконе темноты.

Потом мы с Кози легли в постель, и дочка быстро заснула рядом со мной, а я долго лежала без сна и думала о письме Люка. Может, его тренинг был прикрытием для чего-то еще? Чего-нибудь мрачного? И этот ребус, намекавший на опасность и на маленькую комнатку в «Бистро Жанти»… Может, Люк оставил там что-нибудь для нас? Сообщение? Инструкции? Я пойду туда как можно скорее и посмотрю.

Я лежала рядом с Кози и страдала, слишком уставшая, чтобы встать и закрыть шторы в нашей спальне. В результате холодный лунный свет лился в окно и падал на щеку дочки и на левое ухо месье Дюбуа. Я напомнила себе, что эта луна, эта самая луна светила нам всегда, задолго до появления Гитлера и его ужасной армии, и повидала много зла и много добра. Может, в эту самую минуту на нее глядит Люк в своем далеком краю. Такая мысль утешила меня, и я наконец уплыла в сон.

– Шакшука! – весело сказал папа на следующее утро, ставя на стол горячую чугунную сковороду. Кози сидела на стуле. Ее ноги пока еще не доставали до пола и болтались в воздухе. Как бы мне ни хотелось, чтобы она поскорее стала красивой девушкой, я знала, что буду всегда с грустью вспоминать тот день, когда ее ноги наконец коснутся пола.

– Шакшука? – Кози с интересом разглядывала экзотическое блюдо.

Конечно, я моментально узнала его. Яйца под пряным томатным соусом, слегка посыпанные петрушкой и пармезаном. Я ностальгически улыбнулась папе, вспомнив, как мама приготовила для меня шакшуку в первый раз.

– Это любимое блюдо твоей бабушки, – сообщил он Кози.

– Правда? – Кози погрузила вилку в яичную массу и без колебаний отправила ее в рот. – Вкусно!

– Еще бы, – ответил папа. – Только осторожнее, сковородка очень горячая.

– Я гляжу на тебя и удивляюсь, – сказала я папе с улыбкой. – Что с тобой? Ты ведь много лет не готовил завтрак. – Но тут же вспомнила. – Ах да, сегодня же мамин день рождения, конечно!

Кози поглядела в лицо папы.

– Ты скучаешь по ней так же, как мама скучает по моему отцу?

– Каждый день, – ответил папа. – Каждый божий день.

Он подошел к приемнику, стоявшему в гостиной на столике, включил его и покрутил ручку, пока не нашел оркестр – джазовую смесь из счастья и печали: на кларнете, конечно, играл Гленн Миллер. Мама любила музыку. Сейчас она бы точно стала танцевать с папой на кухне и в шлепанцах.

Дочка встала из-за стола, подошла к папе и испытующе поглядела ему в глаза.

– Тебе грустно?

Улыбка папы подтвердила его боль и озабоченность. У меня сжалось сердце; обе эмоции с одинаковой силой тронули меня.

– Думаю, что я всегда буду грустить, моя хорошая. – Он положил левую руку на худенькое плечо Кози, а правой обнял ее за талию. Они танцевали под Гленна Миллера в центре гостиной. Грязные тарелки лежали в раковине, в центре разорванного войной города и в самом сердце разорванного войной мира.

У нас, как и у всех остальных, не осталось никакой уверенности в будущем. Вообще никакой. Не было никакой гарантии, что наша маленькая семья будет избавлена от горя и боли. Я совершенно не представляла, что принесет мне сегодняшний день или завтрашний. Но я точно знала, что эта картина – как мой папа танцует с моей маленькой дочкой утром в среду, – пожалуй, одна из самых прекрасных вещей, какие я когда-либо видела.

Пока мне было достаточно и этого.

Я поглядела в окно на улицу и вздохнула. Папа и Кози взялись за обыденные дела. Сейчас он отведет ее в школу, постоит у ворот, дождется, когда она помашет ему рукой из окна классной комнаты, потом пойдет обычной дорогой в лавку, отопрет старую дверь и приступит к работе. Мне очень хотелось помогать ему. Мне не хватало прогулок по городу, ощущения свежего ветра на щеках, запахов города, парижской какофонии: лая собак, аромата кондитерских, школьников на велосипедах, напевающих песенки, супругов, скандалящих на балконе третьего этажа. Я скучала по всем этим вещам, особенно по прежнему ритму моей жизни.

Люк уехал три недели назад, но мне казалось, что прошла уже целая вечность. После нашего прощания время тянулось медленно и мучительно. Меня охватывал трепет всякий раз, когда я вспоминала нашу последнюю ночь, а это случалось много раз на дню. Мне нравилось вновь и вновь вспоминать о ней. Когда я впервые увидела ту искру в его глазах? В какой момент наши губы впервые встретились? Кто первым это сделал, он или я? Ровная, приятная и нежная дружба, длившаяся годами, наполнилась необъяснимой электрической энергией. Я думала о Люке постоянно, утром и вечером – когда после завтрака заплетала Кози косички и завязывала розовый бант или вытирала после обеда посуду. Я вспоминала, как Люк глядел на меня в ту ночь – в ту ночь, – и в моей груди вспыхивали жаркие искры, словно в папином камине.

После его отъезда прошли несколько недель, но они показались мне долгими годами. Безопасно ли ему там? Скоро он вернется или задержится надолго? Я серьезно отнеслась к его совету и старалась как можно реже выходить из дома, кроме одного утра, когда у папы оказалось слишком много заказов. Но даже тогда я надела плащ с капюшоном и шла не прямой дорогой, а кружным путем по переулкам, чувствуя себя невидимкой.

Целыми днями я оставалась наедине со своими мыслями и часто сомневалась, правильно ли я поступаю. Возможно, я чрезмерно осторожная. Возможно, Кози ошиблась, и письмо Люка никакое не предостережение, просто оно было написано наспех, между дел, занятым человеком. К моему разочарованию, я больше не получила от него ни одного письма, но если бы ему потребовалось сообщить важную информацию, Густав наверняка бы принес к этому времени еще одно письмо.

Я повесила фартук на крючок и загляделась на птичку, которую увидела в окне кухни. Она махала крылышками и села на карниз дома, что на другой стороне улицы, но тут же снова взлетела и устремилась куда-то еще. Хотелось бы и мне быть такой птичкой, свободной как ветер.

Что, если я понравлюсь какому-то немецкому офицеру? Я буду не первой француженкой, у которой появился поклонник-немец. Потом ему встретится какая-нибудь другая девушка, и он бросит меня. Хоть я и обещала Люку, что постараюсь не попадаться немцам на глаза, так это не навсегда. Всем известно, что немецкие офицеры непостоянные, как весенний ветер. Насколько я могу судить, тот высокий офицер давно уже забыл про меня.

Зазвонил телефон, и я побежала в гостиную. Телефон стоял там на мраморном столике рядом с папиным креслом-качалкой.

– Бонжур, – сказала я в трубку и увидела в зеркале с бронзовой рамой свое бледное лицо и темные круги под глазами.

– Селина, это Сюзетта, – взволнованно и торопливо сказала моя подруга.

Мы дружили с ней с детских лет. Когда я переехала в Париж, она единственная в моей новой школе улыбнулась мне.

– Запомни две вещи насчет парижской жизни, – сказала она мне тогда. – Все девчонки подлые, так что не обращай на них внимания. А если ты понравишься какому-нибудь мальчику, всегда делай вид, что тебе на него плевать, даже если он тебе тоже нравится. – С тех пор мы с ней дружим.

Мы с Сюзеттой никогда не разлучались, мы вместе бегали каждый день по ступенькам в школу на холмистый Монмартр. У Сюзетты, с ее красивым лицом и рыжевато-каштановыми волосами, всегда были толпы обожателей. А мне больше всего нравились ее уверенность в себе и независимость. Только Сюзетта могла убедить мальчишек бросить камешек в окно дома, где жила наша директриса, или простоять целый час под дождем возле отеля «Ритц», прослышав, что там поселился Кэрри Грант (на самом деле она ошиблась), или положить украдкой тухлое яйцо в парту самой подлой девчонки во всей школе. Большинство ее проказ были довольно безобидными, в остальных ситуациях я оказывалась для Сюзетты голосом разума, так необходимым ей в такие моменты. В шестнадцать лет я отговорила ее, когда она собиралась пойти в ресторан с мужчиной, годившимся ей в отцы (хотя он был красавцем). Годом позже она устроилась в богатую семью, чтобы смотреть по выходным за детьми, и как-то вечером тайком убежала в соседнее кафе на свидание с мальчиком. Вернувшись, она обнаружила, что дом заперт, и в панике позвонила мне (к счастью, ее звонок не разбудил папу). Я бешено крутила педали целую милю и встретилась с ней возле того дома. Сюзетта встала мне на плечи и залезла в дом через окно второго этажа. А я взяла с нее обещание больше не повторять таких фокусов.

Мы делились с ней первыми любовными неудачами. Она была влюблена в Жан-Жоржа, который был старше ее на три года, а я в тихого парня по имени Жак. Когда мне исполнилось шестнадцать, его семья переехала в Прованс; я написала ему два письма, и оба остались без ответа. Мы проливали слезы из-за нашей безответной любви и, как ни забавно, испытывали от этого облегчение.

– Ты представляешь? Я на самом деле считала его симпатичным, – сказала мне как-то Сюзетта, когда мы пили кофе.

– Да, – согласилась я. – Вот только нос у него… А я? Не понимаю, что я нашла в этом Жаке. О чем я тогда думала?

Кто-то мог бы сказать, что наши интересы ограничивались поверхностными вещами – влюбленностями, фасонами платьев и так далее, – но Сюзетта была константой в моей жизни. Несмотря на ее недостатки, она была преданной подругой. Она стояла рядом со мной, когда родилась Кози, держала меня за руку и успокаивала, заверяла меня, что она рядом и я не одинока.

Как и мне, Сюзетте тоже не везло в любви. После расторгнутой со скандалом помолвки (оказалось, что ее очень красивый и богатый жених из влиятельной лионской семьи предпочитал… мужчин) она пустилась на утомительные и бесконечные поиски настоящей, верной любви или хотя бы мало-мальски приличного человека. Увы, поиски оказались опасными, со множеством неудач – в последний раз она пила кофе в постели с любовником, женатым ресторатором, в его загородном доме, и туда нагрянули его жена с дочкой. Тут нечего и добавить, ясно, какой получился скандал.

– Пожалуйста, скажи мне, что ты сегодня свободна и пойдешь со мной на ланч, – с мольбой в голосе защебетала она.

– Извини, – ответила я, крутя в пальцах телефонный шнур, – просто… сегодня я не смогу.

Но Сюзетта была не из тех, кто готов мириться с отказом.

– Ладно тебе, Селина, я не видела тебя месяца два, а то и больше. Может, у тебя уже выросла борода или прорезался третий глаз.

Я засмеялась.

– Я соскучилась по тебе, – продолжала она. – Нам нужно наверстать упущенное и хорошенько поболтать.

– Я тоже соскучилась, – ответила я, – но просто дело в том, что…

– Ну, конечно, у тебя много дел в лавке. Знаю, знаю. Дорогая, говорю тебе, что цветы могут подождать. Пожалуйста, выберись со мной на ланч. Твой отец поймет. К тому же я… мне надо поговорить с тобой и обсудить очень важный вопрос.

Мне почудилась тревога в ее голосе.

– У тебя все нормально?

– Лучше я отвечу тебе на этот вопрос при встрече. – Она вздохнула.

Надеюсь, она не влипла в новую историю. Не хватало, чтобы за ней охотилась еще одна разъяренная жена богатого парижанина. Я опять крутила в пальцах телефонный шнур, обдумывая предложение Сюзетты. Да, как приятно выйти из дома, чуточку подкрасив губы, и заказать салат «Нисуаз», хоть в нем и не будет тунца и зеленой фасоли из-за войны. Я так устала от собственной стряпни, что буду рада любому ресторанному блюду. И я пойду туда осторожно, пригнув голову и самым безопасным путем. Так что, может, все и обойдется?