Я с большой неохотой вошла в кабинет, и взгляд мой упал на полосатое кресло, в котором мне придется сидеть каждую пятницу с девяти часов.

– Вы, наверное, ожидали увидеть кушетку, не так ли? – спросил доктор Эвинсон с обезоруживающей улыбкой.

Я кивнула.

Он слегка покрутился на стуле, поглаживая седую бородку.

– Никогда не доверяйте психотерапевтам, укладывающим пациентов на кушетки.

– Хорошо, – сказала я, опускаясь в кресло. Мне невольно вспомнилась когда-то прочитанная статья о научных спорах в отношении кушетки как инструмента психотерапии. Фрейд предпочитал сидеть за головой пациента, который обычно лежал перед ним на кушетке. Очевидно, он не был поклонником визуального контакта. Тем не менее другие мозгоправы, включая доктора Эвинсона, считали, что работа с пациентом с использованием кушетки крайне непродуктивна и не дает пациенту раскрыться. Эту точку зрения разделяли многие специалисты, считая, что такое положение создает впечатление доминирования психотерапевта над пациентом и напрочь устраняет возможность настоящего диалога и какой-либо осмысленной обратной связи между ними.

По поводу своего отношения к кушетке ничего определенного я сказать не могла, но почему-то все равно чувствовала себя не в своей тарелке в кабинете доктора. Тем не менее я заставила себя сесть в мягкое кресло, утопая в пышных подушках. Прикосновение бархатистой ткани было неожиданно приятным, словно вокруг меня сомкнулись ласковые объятия. Слова полились из моих уст сами собой, и я рассказала психотерапевту все.

Я откинула голову на мягкую подушку.

– Вы все еще страдаете бессонницей? – спросил он.

Я пожала плечами. Доктор прописал мне снотворное, которое, надо сказать, немного облегчало мое состояние. Но тем не менее я все еще каждое утро просыпалась в четыре утра и лежала с широко открытыми глазами, а сердце по-прежнему сжимала сильная боль. И ничто не могло избавить меня от этого мучительного состояния: ни антидепрессанты, ни успокоительное, ни валиум, которым меня напичкали в больнице в тот день, когда мой мир изменился навеки. Ничто не могло принести избавления от боли, одиночества и ощущения, что я навсегда стала чужой в этой жизни.

– Вижу, вы что-то от меня скрываете, – произнес доктор.

Я отвела взгляд.

– Ада, в чем дело?

Я лишь покачала головой.

– Вам это не понравится. – Я уже знала, что его молчание означает, что я должна продолжать. Я глубоко вздохнула. – Подумываю о том, чтобы уехать из Нью-Йорка.

Доктор удивленно поднял брови.

– И почему же?

Я потерла лоб.

– Все дело в воспоминаниях, – ответила я. – Это просто невыносимо. Я больше не могу… – Я была готова разрыдаться, хотя не плакала в этом кабинете вот уже несколько месяцев. Я уже было подумала, что лечение помогло мне, и я, как выражается доктор Эвинсон, достигла определенного уровня – плато. До настоящего момента я чувствовала себя довольно уверенно.

– Если я уеду, – произнесла я дрожащим голосом, – если я уеду, возможно, я забуду свою боль. Может быть, я… – В отчаянии я закрыла лицо руками.

– Что ж, хорошо, – произнес доктор Эвинсон, который всегда умудрялся найти положительные моменты при всех поворотах беседы. – Перемены могут пойти вам на пользу. – Он кивнул, когда я наконец отняла руки от лица, но в его глазах я заметила тень скептицизма, что, собственно, и мне самой было не чуждо. Эта ситуация в психологии называется «дерись или убегай», она не раз случалась во время наших сеансов, но я, как правило, не поддавалась на эти провокации.

– Давайте поговорим об этом, – продолжал доктор. – Итак, вы действительно хотите уехать из дома, бросить работу? Я же знаю, как важно для вас и то и другое.

В прошлом месяце меня назначили заместителем главного редактора журнала «Санрайз», и, таким образом, в свои тридцать три года я стала самым молодым сотрудником, занявшим эту должность. На прошлой неделе от лица своего журнала я делилась с телезрителями советами по поводу путешествий всей семьей в программе Мэтта Лоуэра «Тудэй шоу». Надо признать, что, несмотря на блестящие успехи в карьере, моя личная жизнь, уничтоженная два года назад, напоминала засохшее дерево.

Где бы я ни находилась: дома у окна или в маленьком кафе на Пятьдесят шестой улице, – воспоминания преследовали меня, разрывая душу. Они словно нашептывали: «Помнишь, какой совершенной была твоя жизнь? Помнишь о счастливых временах?»

Я поморщилась и взглянула доктору Эвинсону прямо в глаза.

– Мои дни заполнены работой – я тружусь не покладая рук, – произнесла я. – Но работаю я вовсе не потому, что мне это нравится. Хотя раньше я действительно получала от этого удовольствие. – Слезы снова навернулись на мои глаза. – Впрочем, все это не имеет ровным счетом никакого значения. Я чувствую себя словно ребенок, который изо всех сил старается создать прекрасное произведение искусства на школьном уроке рисования, но когда приносит этот шедевр домой, его просто некому показать. – Я вскинула руки. – Когда рядом никого нет, какое все это имеет значение? – Я смахнула слезы. – Мне надо уехать из этого города, доктор Эвинсон. Я уже давно это понимаю и больше не в силах здесь находиться.

Он задумчиво посмотрел на меня. Я подумала, что он меня понял.

– Значит, вы думаете, что это хорошая идея? – спросила я прерывающимся от волнения голосом.

– Думаю, в этом есть определенный смысл, – ответил доктор после недолгого раздумья. – Но лишь в том случае, если у вас действительно есть веские причины для отъезда. – Он внимательно смотрел на меня понимающим взглядом, который, казалось, проникал в самую душу. – Но вы же пытаетесь убежать от боли, не так ли, Ада?

Я была уверена, что он обязательно задаст этот вопрос.

– Возможно, – честно призналась я, смахивая со щеки слезу. – На самом деле я больше не хочу страдать. – Я покачала головой. – Это становится невыносимым.

– Ада, – продолжил доктор, – вам придется смириться с мыслью, что, возможно, вы будете испытывать страдания всю свою жизнь. – Его слова были словно удары тупого ножа, но я знала, что придется выслушать до конца. – Одна из задач нашего с вами общения – это помочь вам жить с этим горем, сделать так, чтобы вы могли справиться со своими эмоциями. Меня беспокоит то, что вы пытаетесь как будто отдалиться от этой боли и убедили себя, что страдание живет лишь в Нью-Йорке, тогда как на самом деле оно прячется здесь. – Он прижал руку к сердцу.

Я отвела глаза. Он был прав, и все же…

– И куда же вы направитесь? – спросил он, чуть помедлив.

– Пока не знаю, – ответила я. – Куда-нибудь подальше от этого города.

Он откинулся на спинку стула, запустил пальцы в волосы, а потом сцепил ладони.

– У моей дочери в Сиэтле живет подруга, у которой есть плавучий домик. Она хочет сдать его в аренду.

– Плавучий домик? – Я удивленно вскинула брови. – Как в том фильме с Томом Хэнксом и Мэг Райан?^[3]

– Ну да, – произнес он, вытаскивая визитную карточку из ящика письменного стола. – Она приезжала навестить мою дочь и приглашала нас с женой к себе погостить.

– Даже не знаю, – прошептала я. – Я-то думала отправиться куда-нибудь в теплые края. Но ведь в Сиэтле постоянно идут дожди?

– Вы же знаете, что говорят о дожде, – с улыбкой произнес доктор. – Это божьи слезы.

– Значит, будет кому поплакать со мной вместе, – сказала я, честно пытаясь улыбнуться.

Он протянул мне карточку, на которой я прочитала имя: «Роксанна Уэнтуорт».

– Благодарю вас, – сказала я, убирая ее в карман и поднимаясь из кресла.

– Помните, что я сказал, – напомнил мне доктор Эвинсон, снова указывая на сердце. Я кивнула, молясь в душе, чтобы он оказался не прав, потому что у меня просто не было больше сил испытывать такие муки. Мое сердце не выдержит, если боль не утихнет.

* * *

Один гудок, затем второй. Я уже расхотела звонить. Внезапно идея уехать из Нью-Йорка показалась мне безумной. Бросить работу? Переехать в Сиэтл? Жить в плавучем домике? Я уже собиралась прервать вызов, когда услышала в трубке приветливый голос.

– Это офис мисс Уэнтуорт. Чем могу быть полезна?

– Здравствуйте, – неуверенно произнесла я, пытаясь взять себя в руки. – Это говорит… Меня зовут Ада Санторини, и мне хотелось бы узнать… насчет плавучего домика, который вы сдаете.

– Санторини, – произнесла женщина. – Какая красивая фамилия. Я знала семью с такой же фамилией, когда училась в Милане. Вы, должно быть, итальянка?

– Нет, – я поспешила ее разуверить. – Я имею в виду, это фамилия мужа… то есть… Послушайте, у меня такое впечатление, что вы уже сдали этот домик.

– Вовсе нет, – сказала женщина. – Он свободен с начала месяца. И он совершенно очарователен, хотя я уверена, что вы об этом уже знаете, потому что наверняка видели его фотографии на сайте.

– Фотографии?

– Ну, конечно, – ответила она и зачитала веб-адрес, который я тут же ввела в поисковую строку в компьютере. Дверь в моем офисе была приоткрыта, и оставалось только надеяться, что любопытная стажерка в соседнем отсеке не прислушивается к разговору.

– Вот это да! – воскликнула я, просматривая фотографии. – Действительно, он просто прелесть.

Может быть, доктор Эвинсон все-таки ошибается. Может, я смогу убежать от боли. Я чувствовала, как бешено колотится в груди сердце, но тут на экране появилось послание от главного редактора: «Сюжет в «Тудэй» – это просто хит. Продюсер хочет, чтобы ты продолжила цикл передач с советами о путешествиях с детьми. Будь в студии завтра в пять утра, чтобы тобой занялись парикмахер с гримером». Голова моя слегка кружилась. Нет, нет. Я не могу. Я этого больше не вынесу.

– Да, я хочу его снять, – неожиданно для самой себя произнесла я.

– Так вы согласны? – спросила женщина на другом конце провода. – Послушайте, может, вы хотите знать подробности? Мы же даже не обсудили условия аренды.

Надоедливая стажерка уже стояла в дверях. В руках у нее был августовский номер нашего журнала с обложкой, на которой были изображены маленькая девочка с мамой, с улыбками на лицах раскачивающиеся в гамаке.

– Нет-нет, – быстро произнесла я. – Это неважно. Я его снимаю.