Четвертая глава

Беда бездетности мучила и семью первого сенатора мокшанийского кесаревства Федосея. А все из-за того, что на свадьбе кесаревича молодая жена сенатора Марта нечаянно отхлебнула из бокала Татьяны. Три года и три месяца жили они в браке, а деток так и не нажили. Молили-молили – не намолили, и устали молить, отчаялись. В конце концов, Марта махнула на все рукой: «Что без толку лоб перед иконой расшибать: все равно не намолим, Вседержитель равнодушен к бедам людей».

Однако Федосей не опускал рук: от слуг узнал, что в городской гадальной лавке промышляет предсказаниями и чародейством «черная гадалка». Что предскажет – все сбывается. Сплетничали: она занималась не только гаданиями, но и целительством. Федосей и Марта решили попытать счастья, оделись простолюдинами, пошли к ней на прием.

Выстояли длиннющую очередь. Гадалка жила в ветхой, с первого взгляда, лачуге-развалюхе. Но внутри было чему удивиться. С одной стороны – закопченное помещение, нещадно дымящееся варево над огнем, мебель древнее антикварной раз в сто. С другой – золоченая чаша на крепком дубовом столике, на руке у гадалки – ветхой на вид старушенции – перстень с алмазом. И вот таких странностей – пруд пруди. Первый сенатор аж устал их подмечать. На левом плече у гадалки сидела чистенькая остромордая жаба, которая внимательно следила за всеми движениями хозяйки. На правом, положив морду на грудь хозяйки, дремал чернильного цвета полухорек-полукрыса. Время от времени он поднимал голову, лениво обмахивал себя хвостом, сонно оглядывал гостей, и тут же вновь погружался в дремоту.

Марта нехотя, боязливо (а вдруг небеса рухнут на землю?) подала гадалке руку. Старая ведьма усмехнулась:

– А ведь вы не те, за кого себя выдаете. Вы птицы большого полета. Ну-ка, Лолочка, покажи, чему ты научилась: кто это? – обратилась ведьма к жабе. Та в ответ на чистейшем мокшанийском языке проквакала:

– Это Марта, жена первого сенатора нашего кесаревства, а это и сам первый сенатор Федосей, или как его еще называют в народе – Федосей-Бедосей. Я угадала?

– Верно, злые языки меня так и зовут, – усмехнулся Федосей. – Народ не любит меня. Налоги собираю, и никому спуску не даю.

– Знать, не все могут власти, коль нужда заставила тебя прийти ко мне, – старуха была спокойна, а вот гости очень волновались. У Марты дрожали руки, а первый сенатор обливался потом. Он почему-то очень боялся этой женщины. Очень.

– И это верно, – отвечал он. И они с женой поделились с ведьмой своим несчастьем.

– Ну что ж, беда сия не есть велика, – рассмеялась ведьма и протянула просителям небольшую баночку, на вид гуталиновую: – Вот, возьмите это снадобье – это волшебная мазь. Намажьте себе лоб, запястья рук и живот. Не забудьте снять нательные кресты и не надевать их, пока жена не понесет.

Марта осторожно взяла баночку и спрятала в карман. Первый сенатор вынул кошель, чтобы расплатиться, но Лилиана жестом остановила его:

– Мне не нужен этот металл. Мне нужна другая оплата.

– Какая? – Федосей внутренне задрожал, представляя, что может захотеть ведьма: заставит немедленно подписывать договор о продаже их с женой бессмертных душ. Кровью. Марта тоже это почувствовала и вцепилась в мужнин локоть так, что Федосей чуть не вскрикнул от боли.

– Не бойтесь, ничего невыполнимого я не прошу. Марта, да отпусти локоть своего мужа, а то он умрет от боли, – усмехнулась черная гадалка. – Я прошу об одолжении: я хочу быть названной матерью вашего будущего дитяти.

– Всего лишь?!

За рождение наследника первый сенатор был готов заплатить гораздо большую цену. У него сразу отлегло от сердца – вернее, от кошелька.

– Не перепутайте: не крестной, а названной матерью! – уточнила старуха.

Сенаторская пара возвращалась домой в приподнятом настроении. Перед своим домом неожиданно наткнулись на убогую нищенку, опиравшуюся на костыль.

– Добрый человек, подай монетку, я схоронила сына, надо теперь отдать долг. Если не отдам долг, то меня упекут в долговую яму.

– Пошла прочь, старая дура, нечего брать в долг у кого попало, – усмехнулся сенатор, оттолкнув старушку. Марта брезгливо поморщилась, хотя эта нищенка выглядела гораздо опрятнее «черной гадалки». И даже протерла носовым платком свой манжет, за которой ухватилась было старушка.

– Этих бродяг развелось уж очень много. Убеди сенат и кесаря принять закон о запрете нахождения в столице всяких попрошаек, – зашептала жена мужу на ухо.

– Пожалуй, ты права, – согласился муж.

А фея Эйлина, а это была она, только грустно покачала головой вслед уходящей чете – так жалеют недалеких людей, которые не слушают ничьих советов о предстоящей опасности и упрямо хотят попасть в беду.

Дома сенаторская пара, не откладывая дело в долгий ящик, выполнила все гадалкины предписания слово в слово, намазав себе лоб, запястья рук и живот этим «эликсиром». Чуть было не забыли снять с себя нательные кресты, но Марта вовремя вспомнила, и это условие также было соблюдено.

Лилиана не обманула: через три дня Марта понесла. И в положенный срок родила мальчика, которого нарекли именем Лютослав. Так захотела Лилиана.

Счастливые родители, к изумлению родственников, позвали в крестные матери какую-то пришлую, малознакомую и полунищую старуху, имени которой сами толком не знали. Черная гадалка пришла на торжество все с теми же домашними питомцами на плечах – умной говорящей жабой и полусонным полухорьком-полукрысой. Но если жаба во время праздника сидела у Лилианы под локтем и ела из отдельно поставленной ей миски, то хорек ожил и бегал под столами, путаясь в ногах у гостей и пугая их до полусмерти. Гости чертыхались, но терпели – все же это домашний зверек самой Черной гадалки! Один из слуг хотел было пнуть нахала, но зверь так на него посмотрел, что слуга не только потерял желание драться, но даже от страха уронил блюдо с яствами. Новорожденным, в отличие от жабы, крысеныш интересовался мало – так, взглянул мельком. И практически ничего не ел, только принюхивался и бормотал чуть слышно себе под нос непонятные слова, будто на ромашке гадал: «Этот мой! Этот не мой! Не мой! Мой!»

Черная гадалка сидела по правую сторону от родителей и все торжество держала ребенка на руках. Если ребенок просыпался и начинал капризничать, жаба обмахивала новорожденного лапками, и он тут же успокаивался и засыпал.

– Что вы хотите для своего сына, или наоборот, не хотите, чтобы он с чем-то сталкивался? – поинтересовалась названная мать сначала у Марты.

Та, подумав минуту, попросила:

– Хочу, чтобы мой сын никогда не знал болезней и нищеты, – сама она происходила из небогатой семьи и знала цену всякому лиху.

– Так и будет! А что попросит отец?

– Хочу, чтобы мой сын стал выше меня, но не по росту, а по должности. Хочу, чтобы не он был при ком-то, как я при кесаре, а он сам стал кесарем, и чтобы люди были при нем, всегда, всю его жизнь, – то ли в шутку, то ли всерьез пожелал первый сенатор.

– Так и будет! – усмехнулась черная гадалка. Еще накануне она всю ночь варила какую-то чародейскую смесь в своем ведьмином котле, а наутро налила три пузырька: один – нескончаемого богатства, другой – необоримой власти, третий – прижизненной славы. Приготовила из остатков и еще один пузырек, смешав туда капельки первых трех и получив смесь хвастовства, гордыни и жадности.

И надо же было случиться такому совпадению, что всего тремя днями позже кесарица Татьяна тоже подарила мужу сына, которого нарекли Семеном. Как и предсказывала Эйлина, это произошло меньше чем через год после Пайгармского хождения кесарицы.

Эйлина прибыла на крестины в очаровательном снежно-белом платье настоящей феи с длинным шлейфом, края которого держали два пажа лет по семи. На семейном торжестве она спросила у кесарской четы:

– Что вы хотите для своего сына?

– Да у него все есть: зачем желать того, что есть? Он сын богатых родителей, наследник кесарской власти, которая принесет в будущем почет и славу. Поэтому хочу, чтобы он стал настоящим мужчиной: мудрым, как Соломон, отважным, как Ричард Львиное Сердце, и благородным, как рыцарь Тристан – ныне это такая редкость.

– А я хочу, чтобы он вырос добрым и порядочным человеком. Что еще нужно матери?! Чтобы родители могли гордиться своим сыном, а не краснеть перед людьми за его дела. Чтобы деньги не превратили его в жадного ростовщика, чтобы люди любили его за его дела, а не за чины и богатства, чтобы власть не сгубила – власть портит людей, – пожелала Татьяна.

– Что ж, я, по-твоему, порченый? – обиделся Константин.

– Ты лишь исключение, подтверждающее правило, – улыбнулась в ответ жена.

– Как скажете, – рассмеялась Эйлина. Она загодя приготовила свой подарок, и только обрадовалась, когда мечты родителей совпали с ее замыслом. Она подарила кесарскому сыну дивную смесь: три капельки мудрости царя Соломона, три капельки доброты святого Николая Чудотворца-Угодника и три капельки отваги великого Георгия Победоносца. А от себя добавила по капельке оптимизма, чувства юмора и осторожности.

Пятая глава

Черный, как смоль, хорек неспешно трусил по закоулкам столицы Эрзинского княжества города Эрзини. А если быть точным – по задворкам княжеского дома. Слева мелькнула мышеловка с засохшим прошлогодним сыром: видно, мыши знали о ней еще от прабабушек своих прабабушек, и не трогали. «Бесплатный сыр», – хмыкнул хорек и пробежал мимо. Время от времени он поднимал кверху нос и что-то вынюхивал: «Он должен быть здесь, мой вкусный деликатес!» Наконец хищник остановился у красивой резной двери, украшенной изображениями причудливых зверушек.

Еще раз принюхался и довольно повёл мордой: «Ага, подлостью пахнет – не иначе как чья-то душа гниет». Хорек стал искать лаз и довольно быстро нашел его. По другую сторону он обернулся уже не хорьком, а маленьким получеловечком-полукозлом. Но на самом-то деле это был не хорек, и даже не колдун, это был Падальщик, тот самый слуга черной гадалки Лилианы – Сатир. Человек-карлик с козлиными ногами и бородкой под Мефистофеля, немного прихрамывающим то на одну, то на другую ногу. Внешний вид его был мерзок и ужасен, поэтому, чтобы не пугать людей (а ему надо было именно не пугать, а наоборот – привлечь), он надевал небольшой туманный плащ, который хоть и не мог закрыть полностью его безобразного тела, но в глазах собеседников размывал детали. Но чаще всего Падальщик принимал образ какого-нибудь зверя и под этой личиной выслеживал добычу-душу. И только непосредственно перед трапезой он являл добыче свой истинный облик.

Больше всего на свете это существо любило пожирать человеческие души, словно какой-нибудь тридевятьземельский гурман – лягушачьи лапки. Причем он любил не просто души, а с запашком – прогнившие до основания от злобы, ненависти и греха. Просто душа его не интересовала. Более того, от светлой и чистой души его воротило, как от самого ядовитой отравы. За это Сатира и прозвали Падальщиком. Аппетит у него был, будто у проглота. Он вечно рыскал по белу свету в поисках «мертвых» душ. Этой еды хватало, но особым его увлечением было не просто найти «мертвую», окончательно готовую к употреблению душу. Он старался найти душу лишь слегка подгнившую, чтобы самолично довести ее до кондиции. Проще говоря, любил не просто жрать души, но и готовить их, как готовит какое-нибудь мясное азу повар-профессионал. Он получал удовольствие от самого процесса.

Запах гниющей души привлек его и в этот раз. В чисто убранной комнате он увидел молодого человека, который вертел в руках нож. И тут же, будто в голову ему пришла какая-то мысль, остервенело воткнул его в деревянный стол – да так, что стоявшая на столе ваза с фруктами чуть не слетела на пол. Какой колоритный запах почуял Падальщик! Коктейль из ненависти, зависти и жадности. Он посмотрел внимательно на человека и через минуту знал про него почти все. Эта душа еще не готова к окончательной трапезе. Но это и к лучшему: надо еще немного подождать и поварить. Добавить специй – предательства, зависти, жадности. Добавить, как масла, побольше подлых поступков (кашу маслом не испортишь), обвалять в муке жестокости. Словом, требовалось вмешательство опытного кулинара – а то кто его знает, возьмет и станет исправляться. Начнёшь есть – и отравишься. И не поешь, и заразишься ещё какой-нибудь хронической болезнью вроде совести (вовек не вылечишься!), и аппетит потеряешь…

Перед Сатиром сидел и мучился злобой молодой эрзинский князь Денис. А злобился он на всех: на своих нерасторопных лакеев, на более, как ему казалось, удачливого брата Михаила, на братову жену Марию, а особенно на отца. Месяц назад отец умер, и Денис как старший сын стал полноправным эрзинским князем. Казалось бы, живи и радуйся, но Дениса грызла страшная зависть к младшему брату Михаилу. Отец говорил, ничуть не стесняясь старшего сына, что младший более рассудителен, более умен и даже шутил, что по разуму старший – Михаил, а не Денис. Старшего это задевало. Но настоящая ненависть возникла, когда девушка, которую он любил – Мария – предпочла ему младшего брата. Но ведь именно Денис первым увидел ее, и именно он на свою голову познакомил ее с Михаилом… Они год как женаты, и недавно у них родился сын Мировлад. А чем Михаил лучше? Ведь внешностью Адонай не обидел старшего брата: породистый, статный, красивый, другая девушка бы почла за честь стать его женой. Но не Мария. Михаил тоже не урод, но все равно и росточком поменьше и в плечах поуже… Дениса съедала ненависть.

– Митька, Митька, карачурт тебя дери! – позвал он слугу.

Тот послушно вышел из прихожей.

– Вина, а лучше водки. И чем больше, тем лучше!

Слуга молча кивнул и ушел исполнять приказ хозяина.

Через три дня князь Михаил вместе со своим семейством должен отправиться в свой родовой удел Сосово, который достался ему по завещанию отца, и во владение которым он должен был вступить. Оставаться в Эрзини он не горел ни малейшим желанием. Терпеть не мог придворных интриг, хотел жить скромно, по-семейному, да и подальше от своего брата, с которым окончательно испортились отношения. Братья поругались из-за Марии. Прошло семь лет – а ссора как будто вчера произошла.