Цитаты из книг автора «Самуил Лурье»

Названия своих стихов поэт считал важной, неустранимой и неизменяемой частью произведения. Неустранимой и неизменяемой, подобно каждой другой строке поэтической вещи, и более важной, нежели любая из них. От исполнителей своих стихов – артистов-чтецов (слово «декламатор» он не любил, находя его безнадежно опошленным) – поэт требовал неукоснительно точного воспроизведения названий. От издателей своих книг – графической культуры заголовочного рисунка или набора. Многие названия его произведений (в том числе название сказки о Пете и Симе) – стихи, ритмически организованные и скрепленные рифмой. Жанровое определение – ключ к тексту, и если вещь поэта названа сказкой, то она и должна читаться как сказка, даже если в тексте нет ничего привычно сказочного…

Дети, кстати, оценили работу поэта иначе. Прийти к читателям в виде книжки, быть прочитанным в тиши библиотек или в домашнем уединении – этого Маяковскому было мало. Если уж митинг – так митинг на самом деле, митинг в прямом смысле слова: «Говорят что автор с воодушевлением читал «Сказку о Пете толстом» перед многолюдной детской аудиторией в Сокольниках, на празднике древонасаждения…»[138] На детский праздник День леса поэт пришел по приглашению пионеров отряда имени Маяковского: «Как не прийти? – ответил на приглашение ребят Владимир Владимирович. – Какой уважающий себя сын лесничего пропустит такое событие, как День леса?»[139] Маяковский пришел, работал вместе с детьми на лесопосадке, мимоходом заметил, что «молодняк сажает молодняк». После работы участники трудового праздника собрались на южной оконечности Лосиного острова – московским старожилам это место было известно под именем «Русской Швейцарии». «На полянке под высокой сосной стояла наспех сколоченная трибунка. Она украшена знаменами, кумачовыми лозунгами, картиной с изображением веселенькой березовой рощицы. Вокруг трибуны море голов: в белых панамах, кепках, красных платочках… …Вот по ступенькам трибуны поднимается тот, кого они ждали: Владимир Владимирович Маяковский. Повесив на перила палку, он окинул аудиторию взглядом, словно определяя, на какой диапазон громкости строить голос, и, водворив жестом руки тишину, объявил: – Сказка о Пете, толстом ребенке, и о Симе, который тонкий. – И начал читать. Ребята превратились в слух, но не затихли. Разве можно было слушать Маяковского, не выражая своих чувств?..»

Плакатная противопоставленность главных персонажей начиналась прямо с обложки, на которой был изображен толстяк Петя в матроске – традиционном костюме буржуазной детской – и поджарый Сима в костюмчике приглушенно-скаутского типа. Пионерское (и октябрятское) движение в ту пору только начиналось и еще не успело выработать соответствующие формы одежды. Противопоставление проводилось даже через графику названия «Сказки о Пете, толстом ребенке, и о Симе, который тонкий»: слово «толстом» было выведено толстой прописью, а слово «тонкий» тоненько начертано пером.

Произведение Маяковского Купреянов прочел как поэтический плакат, как митинг в стихах. Свои рисунки к сказке художник выполнил в манере плакатной графики, сблизив ее с книжной. Плакатный лаконизм и митинговая страстность политических характеристик определили образы главных персонажей. Петина раскормленная и омерзительная рожа противопоставлена отощавшему, но привлекательному личику Симы. Главные герои погружены в сродственную им среду: за Петей стоит не уступающая ему в омерзительности нэпманская семейка, за Симой – сравнимый с ним в обаянии, но выписанный без детализации коллектив октябрят. Эпоха отразилась в рисунках Купреянова множеством остро увиденных и мастерски запечатленных черт и черточек, в том числе и этой – противопоставлением семьи коллективу.

Отношение Купреянова к искусству было истово серьезным, резал ли он гравюру на дереве, размалевывал ли плакаты РОСТА, сопровождал ли шаржами стихи Маяковского в сатирических журналах или рисовал с натуры на каспийских промыслах. Речь идет не о безулыбчивой угрюмости – сюжеты и образы художника могли быть мгновенно карикатурными или плакатно-сатирическими, – серьезным у Купреянова всегда было отношение к художественной задаче. Это полностью относится к задаче оформления детской книжки. «Я приеду почти наверняка, – писал Купреянов дочери в апреле 1925 года, – если меня ничто не задержит. А задержать меня может сказка Маяковского. Я уже сделал все рисунки и сдал их, но я должен еще, кроме того, последить за печатанием, а оно может задержаться»[130].

запретно для него, не состоявшего формально в коммунистической партии. Социалистический поэт, он не желал иметь ничего общего с порождениями НЭПа, с частным предпринимательством, с капиталистическим сектором. Маяковский безусловно предпочел «мой рабочий кооператив».

Ни одну свою книгу для детей Маяковский не отдал частному издательству, хотя это, по тогдашним законоустановлениям, не было

Хилл компани»). В 1956 году общий тираж «Мудреца из страны Оз» на языке оригинала приблизился к четырем

Л. Пантелеев, друг и литературный воспитанник поэта, рассказывал, что карманные деньги, которыми снабжали Маршака его близкие, сопровождались неизменным напоминанием: не потеряй. «Что касается предупреждения „не потеряй!“, то оно не было напрасным. На этот счет он был большой мастер. Недаром в свое время кто-то утверждал, что „Человек рассеянный с улицы Бассейной“ – произведение автобиографическое»[166]

Я на правую руку надела Перчатку с левой руки, –   уже спародированные кем-то довольно бестактно:   Я на правую ногу надела Калошу с левой ноги, –   Маршак пародирует с беззлобной иронией:   Вместо валенок перчатки Натянул себе на пятки.