Так сложилось, что старший брат Екатерины Ивановны, матери Кирилла, был профессором, доктором геолого-минералогических наук и проректором по учебной работе Московского геологоразведочного института. Когда стало понятно, что вряд ли двери ростовских институтов гостеприимно распахнутся перед сыном, она позвонила в Москву и слёзно попросила пристроить отпрыска в высшее учебное заведение. Абитуриенты если и атаковали стены геологического института, то далеко не шумною, а, скорее, даже нерегулярной и хаотической толпою. Ректорат этого храма науки только во сне видел у себя такие конкурсы, как, например, в институте кинематографии или в институте международных отношений. Дяде не пришлось прилагать громадные усилия для того, чтобы племянник получил студенческий билет в столице.

С незапятнанного детства и с не очень уж обременительных школьных лет Кирилл вовсе не мечтал стать разведчиком земных недр, не горел желанием с геологическим молотком бороздить зелёное море тайги и совсем не грезил о том, чтобы с тяжёлым рюкзаком бродить по горам, пустыням или тундре. Гораздо сподручнее было сидеть с приятелями в пивном баре и неторопливо рассуждать о смысле бессмыслия своего вольного бытия. Единственное, что радовало юношу в задумке своих родителей, – это перемещение из периферийного Ростова в богемную, кипящую, как ему казалось, бурной и непредсказуемой жизнью столицу. Отчасти так оно и было: шумная, грохочущая и задевающая своей многоликостью Москва приятно будоражила и щекотала чувства ошарашенного Кирилла. Однако по мере постепенного привыкания к столичному ритму жизни, до него стало доходить, что он чужой в этой не совсем понятной, бессистемной толчее. Вместе с осознанием этого наступил период уныния и беспросветной тоски. Учился Кирилл из рук вон плохо, и это несмотря на угрозы дяди быть отчисленным из института за неуспеваемость. В принципе, он был бы даже рад, если бы это произошло. Тогда бы он вернулся в Ростов и с грустным видом жаловался бы друзьям и подругам на не сложившуюся столичную жизнь. Но авторитет дяди не дал осуществиться такому сценарию, и Кирилл с не очень-то и заслуженными оценками в зачётной книжке перекочевал на второй курс.

Из промозглой депрессии горе-студента вывела любовная эпопея, весьма похожая на ту, что приключилась с Кирой. Только она содрогалась от пылкой любви к своему молодому преподавателю, а к ростовскому мачо воспылала страстью привлекательная ассистентка кафедры философии, которая вела у будущих геологов семинарские занятия по диалектическому материализму. По отношению к Кириллу диалектика у преподавательницы Валентины Ивановны – так звали обаятельную синеглазую шатенку, была, в отличие от её основателей, Аристотеля и Гегеля, более чем незатейливая. На первом же занятии она обратила внимание на явно скучающего красавчика Коновалова. А уже на втором семинаре попросила его вечером подойти к закрытию институтской библиотеки, где работала над кандидатской диссертацией. Требовалось всего-навсего помочь загрузить многотомные труды Карла Маркса в машину. Поначалу светло-кремовая «Волга», в багажник которой молодой провинциал укладывал книги, произвела на него более сильное впечатление, чем голубые глаза её стройной хозяйки. Когда же обладательница их небесной лазури пронзила его словами: «Не будете ли так любезны прокатиться до моего дома? Вы же понимаете, что книги из багажника должны попасть на мой письменный стол», – он понял, что машина – это не более чем весомое приложение к этой красивой женщине.

Валентина Ивановна уверенно вела своё шикарное авто по оживлённым московским проспектам, время от времени поворачивая к слегка растерянному парню свою аккуратно причёсанную головку и одаривая его обольщающим взглядом. Буквально в считанные мгновения Кирилл осознал, что эта сексапильная особа с кафедры философии очаровала его. Пока он прикидывал, каковы шансы студента придвинуться к своей преподавательнице поближе, авто свернуло с многополосной авеню в какой-то переулок и притормозило возле приметного особняка. Кирилл, полагая, что это и есть её родные пенаты, открыл багажник, чтобы выложить из него философские талмуды. Но молодая женщина нежно взяла его за руку и как несмышлёного малыша повела не к этому зданию, а к какой-то соседней неказистой постройке. Над её входной массивной дверью голубоватым неоном светилась вывеска «Третий путь». Его спутница позвонила в почти невидимую кнопку звонка. Дверь тотчас же распахнулась, и в уличную темноту брызнули снопы золотистого света, искристыми бликами вырывающиеся из чрева помещения. Валентина Ивановна дружелюбно помахала рукой двум вышедшим наружу здоровенным качкам, наряженным в чёрные костюмы, и, указывая на Кирилла, небрежно проговорила:

– Прошу не беспокоиться! Этот симпатичный тинейджер со мной.

Похоже, что её в этом заведении не только знали, а ещё и уважали, так как рослые секьюрити тут же пригласили их пройти. Когда они спустились по извилистой лестнице вниз и приоткрыли совсем узкую решётчатую дверь, полоса яркого света сменилась тусклым освещением, едва выхватывавшим из тьмы средних размеров прокопченную сигаретным дымком залу. В дальнем её углу стоял огромный концертный рояль, возле которого бородатый саксофонист выводил грустную мелодию затяжного блюза. Вплотную к роялю приютилась стойка подсвеченного бара, за которой в бликах свечей как бы подмигивали посетителям разнокалиберные бутылки спиртных напитков.

Кирилл и не подозревал, что попал в один из первых московских ночных клубов. Уже через несколько лет ночная жизнь для Москвы станет нормой, а счёт подобным заведениям пойдёт на сотни. А пока что это богемное заведение посещали художники, писатели, критики, модельеры, разбавленные начинающими бизнесменами и продвинутыми состоятельными студентами. Усилиями этой разношерстной тусовочной публики в клубе создавалась неповторимая свободная атмосфера постперестроечной неопределённости. Когда его спутница прошептала ему на ухо:

– Не пугайся, студентик, здесь ты увидишь и познаешь всё, от достоевщины до булгаковщины, – Кирилл и в самом деле испугался.

Если о Фёдоре Достоевском он хоть что-то слышал, то о Михаиле Булгакове ему не было известно ничего. Не успел он стереть со лба выступивший от волнения пот, как к ним подскочил какой-то длинноволосый тип и, звучно чмокнув философиню в щёчку, весело выпалил:

– Я вижу, Валечка, ты нового ухажёра привела. Ничего, симпатичный парниша.

– Ты из какого корпоратива: стихоплётов, картиномарателей или воинствующих балетмейстеров? – задорно спросил он, дружески хлопнув парня по спине.

Кирилл понятия не имел, что означает слово «корпоратив», однако, чтобы не ударить лицом в грязь, с почему-то угрожающей ноткой в голосе гордо ответил:

– А я, уважаемый коллега, из корпоратива геологов.

– Ну какой же я тебе коллега, – рассмеялся волосатый, – ведь я работаю дворником, чтобы на заработанные деньги содержать мастерскую, где в свободное от подметания вверенных мне улиц время занимаюсь художественной мазнёй.

Не успел подметальщик столичных тротуаров удалиться в сторону бара, как к Валентине Ивановне пристроился ещё один подозрительный тип. Этот рыжебородый, в ярко-оранжевом пиджаке оригинал безо всякого стеснения привлёк её к себе и чуть ли не взасос поцеловал в губы. Она с трудом отстранила его от себя и, тяжело дыша, пролепетала:

– А это, Кирилл, артист театра на Малой Бронной, зовут его Владислав.

Владислав картинно поклонился новичку и, небрежно коснувшись его плеча, сквозь зубы процедил:

– Ну, что, старик, если пожелаешь на спектакль с моим участием, контрамарочка в твоём распоряжении.

У Кирилла кружилась голова от доселе неведомой ему богемности этого отнюдь не богоугодного заведения. Она закружилась ещё больше, когда Валентина Ивановна заказала в баре коктейли. В течение какого-нибудь получаса она ещё дважды повторяла заказ. Напиток состоял из живительной смеси водки и шампанского и имел неслабый опьяняющий эффект. Из-за волнующего ощущения новизны грустный лад саксофона не усыплял, а, наоборот, таранил нетрезвую голову Кирилла. Забыв обо всём на свете, он схватил Валентину Ивановну за руку и увлёк на залитую клубами сероватого дыма площадку, которую здесь почему-то называли танцполом. Она же, оценив порыв, прижалась к нему своими маленькими, но тугими грудями и томно шептала ему на ухо:

– Ну вот и свершилось, дорогой. Я для тебя уже не преподавательница и не Валентина Ивановна, а твоя девушка, которую зовут Валечка.

Кирилл с высоты своего немаленького роста смотрел в её бездонные васильковые глаза и, подобно весенней сосульке, таял от горячей чувственной энергии, исходящей из них. Он не очень понимал, да и не хотел понимать, что эта эффектная и умная женщина нашла в нём, приехавшем из провинции бесперспективном студенте.

А уткнувшаяся в его грудь обаятельная девушка Валечка была всего-то на шесть лет старше. Год назад, закончив престижный философский факультет Московского университета, она получила направление на должность ассистента кафедры философии геологоразведочного института. В отличие от своего ростовского коллеги Сергея Ивановича, она не особо дистанцировалась от своих студентов. Когда же она увидела Кирилла Коновалова, её женское начало просто затрепетало от атлетически сложенного, обворожительного блондина. Нельзя сказать, что она мгновенно влюбилась в него. Просто нестерпимо захотелось иметь с этим симпатичным парнем отношения, отличные от платонических.

Начало этой связи и зарождалось сейчас в новоявленном московском ночном клубе. Ещё нетронутое телесными отношениями со взрослой женщиной естество Кирилла трепетало от нежных прикосновений чувственных губ Валечки к его загорелой шее. Он ещё не понимал, что в его блеклую столичную жизнь бесцеремонно вторгается новая, разухабистая, местами циничная, но тем не менее животворящая, отнюдь не скучная полоса.

Забрезжив на этом богемном танцевальном клочке, она разгорелась пылающими искрами в квартире Валечки. Едва переступив порог, она буквально тремя движениями своих шаловливых пальчиков сбросила с Кирилла все одежды и уже через минуту сама оказалась в наряде библейской Евы. А он широко открытыми мальчишескими глазами в неописуемом восторге смотрел на свою обнажённую, идеально сложенную, голубоглазую пассию и думал:

– Надо же, какое счастье привалило. Только ради этого стоило ехать в Москву и слушать скучные лекции.

Думать пришлось недолго. Неутомимая Валечка буквально повалила Кирилла в постель, где преподала первые уроки плотской любви. На широкой кровати её преподавательский талант заиграл совсем другими красками, чем на семинарах по философии.

В эту незабываемую ночь Валечка сваяла из своего студента настоящего мужчину. Кирилл оказался талантливым учеником, постижение сексуальных поз Камасутры для него оказалось более лёгким и приятным, чем изучение опротивевших ему геоморфологии, тектоники и минералогии. Теперь же суточная жизнь делилась на две части. Первую он с огромным нежеланием проводил в лекционных аудиториях и лабораториях храма науки. В эту, ненавистную для него, часть дня он с большим трудом заставлял себя изображать добросовестного студента. Зато во второй части он с удовольствием сбрасывал с себя маску нерадивого студента и с нерастраченной энергией по полной программе отдавался альковным отношениям, так искусно выстроенным Валечкой. Она же не только обучила своего подопечного премудростям любовных утех, а и вложила в них осмысленное отношение к жизни. Кирилл точно не помнил от кого, от Платона, Сократа, Аристотеля или от кого-нибудь другого, исходило это ежедневно трактуемое Валечкой мировоззрение. Зато он точно знал его формулировку. Суть заключалась в том, что к текущему бытию надо подходить философски, т. е. не только пытаться что-то изменить, а и принимать его таким, каковым оно является независимо от тебя. А ещё харизматичная философиня, кроме глаголов «требовать» и «принимать», учила всегда употреблять глагол «брать», другими словами, без стеснения взимать у обозначенного бытия всё, что только возможно. Вот такое своеобразное видение жизни было у философствующей Валентины. В конечном итоге её преподавательские навыки всё-таки оставили заметный след в мировоззрении Кирилла. Она ввела его в богемный мир своих друзей, среди которых преобладали философы, поэты, скульпторы, артисты и просто меценаты, ценящие искусство.

Валентина Ивановна и её приятели позиционировали себя приверженцами философии экзистенциализма. Кирилл и слова-то такого раньше никогда не слышал. Пытаясь хоть как-то привлечь Кирилла к умным разговорам с коллегами, Валечка вооружила его книгами Достоевского, Жан-Поля Сартра и Альбера Камю, которые считались родоначальниками этого философского направления. Бедный Кирилл засыпал уже на первых страницах этих трудночитаемых даже для специалистов и абсолютно непонятных для него философских трудов. Однако он всё-таки запомнил, что главный принцип экзистенциализма заключается в том, что смысл существования и природу человечества нельзя по-настоящему постичь только через изучение естественных наук, что у людей есть абсолютная свобода действий и каждый, вопреки отсутствию смысла и порядка во Вселенной, вправе делать свой выбор в повседневной деятельности.

Валентина Ивановна, забивая голову юного отрока всем этим философским хаосом, не потрудилась объяснить ему, что на данном этапе свобода его действия как раз и ограничивается изучением естественных (геологических) наук. Она не удосужилась направить своего студента на успешное окончание института как основы для дальнейшего выбора. Поэтому вполне естественным результатом её экзистенциальной деятельности явилось исключение студента Коновалова из института за академическую неуспеваемость. Причём эта неуспеваемость была такой, что даже именитый дядя-проректор не смог спасти то ужасное положение, в котором оказался племянник. Автоматически он лишался общежития и стипендии, а значит, жилья и средств существования. На первых порах его приютила Валечка. Однако будущее светило философских наук с космической скоростью охладевала к юному фавориту, отчётливо понимая, что не самцом единым прекрасна эта жизнь. В один далеко не прекрасный для него день поклонница Сартра и Камю без лишних эмоций объявила, что с завтрашнего дня он может считать себя свободным от её нежных объятий. От ночлегов на вокзале его спас художник, с которым Валечка познакомила Кирилла в ночном клубе. Феликс сочетал рисование картин с работой дворника. При встрече с Кириллом он, потрясая зажатой в руках бутылкой водки, весело прогундосил:

– Не робей, старик! Несколько ночей перекантуешься у меня. Потом устрою тебя дворником на соседнем участке, выделят тебе казённую комнату для проживания, а там, Бог даст, через несколько лет и малогабаритную квартирку получишь.

До квартирки на белокаменных просторах столицы дело так и не дошло. Буквально через несколько недель Кирилла вызвали в военкомат и не без доли помпезности, вручив повестку, напомнили, что пришло время отдать священный долг Родине службой в российской армии. Уже через месяц недавнему студенту представилась возможность лицезреть из окна вагона если и не всю Россию, то, наверное, добрую её половину. Конечной остановкой эшелона, который вёз будущих защитников Родины к месту службы, оказалась какая-то Тмутаракань в ста километрах от Улан-Удэ. Волею судьбы и столичного военкома Кирилл попал в далеко не самые элитные войска, которые именовались мотострелковыми. С первых дней службы его угнетали даже не столько беспрерывные марш-броски по сибирской тайге и рытьё окопов в каменистом грунте, сколько солдатское окружение, его сослуживцы. Так сложилось в его роте, что подавляющее большинство военнослужащих там были призваны с Дагестана. Они, по сути дела, образовали грозную кавказскую диаспору в воинском подразделении, в котором славянские солдаты были едва заметны на их фоне.

Дагестанская дедовщина Кирилла особенно не задевала. Его атлетические данные и значок мастера спорта по боксу вызывали у горцев если и не боязнь, то, возможно, даже некое уважение. Однако же в один не такой уж и прекрасный вечер к нему подкатился старослужащий сержант-дагестанец и, ткнув под нос свои грязные сапоги, приказал в течение нескольких минут натереть их до блеска. Учуяв от сержанта запах неизвестно где добытого алкоголя, Кирилл миролюбиво заявил:

– Вы уж извините, товарищ сержант, но даже генералам чистить сапоги уставом российской армии не предусмотрено.

Когда же сержант, не раздумывая, носком всё того же сапога врезал ему по лицу так, что из носа обильным потоком пошла кровь, он, забыв про законы кавказского сообщества, проверенным апперкотом послал дегестанца в глубокий нокаут, в котором тот пребывал чуть ли не четверть часа.