Впервые за долгое время она заглянула Виктору прямо в глаза: они излучали теплоту и нежность. Лиля, неопределённо взмахнув рукой, ничего не ответила и побежала к подоспевшему трамваю. Присев у себя в комнате за стол, она задумчиво смотрела в окно. Через него хорошо просматривалась булыжниковая брусчатка, покрывающая перекрёсток двух улочек. На противоположной стороне улицы три больших окна на третьем этаже были зашторены красивыми ажурными занавесами из белого тюля. Это были окна квартиры Виктора. Её взгляд как бы проникал сквозь толстые портьеры, гадая, что сейчас делает Виктор. Она неотрывно смотрела на эти окна, колеблясь, принять приглашение Виктора или нет. Раненое сердце её рвалась туда, как бы выстукивая аритмично, мол, время – оно всё лечит, а трезвый ум в противовес возражал, а как же быть с памятью, из неё-то ничего не стёрлось. В тоже время из самых глубин подсознания прорывался внутренний голос, который надрывно кричал:

– Ну, ладно, попробуем ещё один раз, сердцу ведь не прикажешь.

Пока она страдала, терзалась и изводила себя, настенные часы пробили девять часов вечера. Бой часов настроил Лилю радикально, она решительно набросила на себя плащ и выскочила из дому. Осталось только перебежать дорогу, приоткрыть старую решётчатую польскую браму и по скрипучей деревянной лестнице подняться на третий этаж. И вот она уже у знакомой двери, несмело нажимает на кнопку переливчатого звонка и ждёт, ждёт довольно долго, целую вечность, пока не решается позвонить ещё раз, в ответ – тревожная тишина. Лиля уже повернулась лицом к лестнице, собираясь уходить, как раздался звук открываемой двери. У порога тяжело дыша, как после бега на марафонскую дистанцию, стоял хмурый Виктор. Вид у него был какой-то растерянный и совершенно неадекватный, казалось, что он смотрел не на Лилю, а как будто сквозь неё, в дальний тупик лестничного пролёта. Вместо того, чтобы радушным голосом хозяина пригласить долгожданную гостью в квартиру, невнятно и удивлённо прошептал:

– А это ты, ну проходи, – всем своим видом показывая, что гостья пришла как-то не вовремя.

Лиля растерялась и смутилась, почувствовав неладное, складывалось впечатление, будто что-то происходит не по задуманному сценарию. Однако отступать было некуда, и она осторожно прошла в направлении комнаты Виктора. С правой стороны коридора, по которому она двигалась, располагались две двери. Одна из них, это была дверь ванной комнаты, резко распахнулась, и из неё стремительно выскочила Наташа Виноградова. Лиля сразу опознала в ней одноклассницу Виктора, с которой он её когда-то знакомил. Именно она устроила Лилю в удобную и дешёвую квартиру с очень душевной и интеллигентной бабулей, внук которой, кстати, имел статус Наташиного жениха. Жгучая брюнетка, которую всегда можно было выделить среди толпы, с выразительными искрящимися глазами, стройная и всегда ухоженная Наташа на сей раз походила на взлохмаченную курицу. Растрёпанные волосы требовали немедленного парикмахерского вмешательства, одна из пуговичек на средине блузки была расстёгнута, а слегка примятая мини-юбка была явно сдвинута на бок, на капроновом чулке на левой ноге длинной прорехой топорщилась вытянутая стрелка. Наташа, не взглянув на Лилю, быстро набросила на себя сиреневую куртку и не попрощавшись покинула квартиру. Когда дверь за ней захлопнулась, пришедший в исходное состояние Виктор, решил, что даже самое неудачное нападение лучше самой превосходной защиты. Он не стал оправдываться и, моментально ринувшись в атаку на совершенно беспомощную и уязвлённую Лилю, закричал:

– Я, понимаешь, жду тебя с шести часов вечера, накрыл стол, всё приготовил, а ты, небось, специально, заставляешь себя ждать, цену себе набиваешь, думаешь, что я из железа сделан.

Ошеломлённая, ожидавшая чего угодно, только не такой неприкрытой и ничем не оправданной грубости, Лиля молчала, глотая про себя, навернувшиеся на глаза, слёзы. Разъярённый Виктор, не отдавая себе ни малейшего отчёта в том, что он сейчас совершает, продолжал вопить:

– Не подумай только, что Наташу я приглашал специально, она сама пришла, зашла случайно. Но получается, что она намного приветливее, можно сказать, отзывчивее тебя. А, когда женщина понимающе и сострадательно относится к тебе, то всё труднее и труднее сдерживать себя.

Сейчас уже Лиля не сдерживала себя, слёзы мощным водопадом брызнули из её глаз, меняя их зелёный цвет на мутный. Несколько минут, закрыв лицо руками, она безмолвно рыдала от тупой боли, пронзившей её сердце, пока не нашла в себе силы глухо вымолвить:

– Как же так можно, Виктор, что ты такое говоришь, бог тебе судья. Мне казалось, что наши отношения стали налаживаться, только казалось, значит. Всё, с меня хватит, настрадалась, и что только в тебе такого есть, что я должна всё прощать тебе. Да что я уже совсем убогая, чтобы не найти в себе силы не покончить с этим. Всё кончено, кончено навсегда. Прощай.

С колотящимся сердцем и лихорадочной дрожью во всём теле Лиля поднялась к себе в квартиру. Она хотела незаметно проскользнуть к себе в комнату, принять снотворное, чтобы забыться от очередного вероломного и кошмарного предательства Виктора. Но не тут-то было, в дверях она столкнулась с бабушкой, которая выходила выносить мусор. Увидев заплаканную Лилю, она быстро отставила ведро в сторону и, подхватив её под руку, участливо спросила:

– Лилечка, что стряслось, да на тебе лица нет, пойдём, дорогуша попьём чайку, ты мне всё расскажешь, авось и полегчает.

Вытирая то глаза, то нос, глотая подступившие к горлу горестные комки, Лиля сумбурно и сбивчиво поведала бабуле о происшедшем. Бабушка Лиза была мудрая женщина, она, как могла, успокаивала Лилю, приговаривая:

– Успокойся, родная. Мужики, они ведь из другого теста сделаны, у них это бывает. А кто же это глаз положил на твоего Виктора, ты-то хоть знаешь её.

– К сожалению, знаю, – тяжело вздохнула Лиля, – она знакома с ним ещё с детства, они вместе учились в школе, да и живёт она здесь, на соседней улице, величать её Наташа Виноградова.

Бабушка Лиза вдруг переменилась в лице, с горечью выдавив из себя:

– Вот стерва, да как же так можно к парням на шею вешаться. Внук-то мой, Сашка, невестой её называл: она же обещала из армии его дождаться. Вот я завтра всё ему и напишу, открою глаза на эту благоверную.

Несмотря на две таблетки принятого снотворного, Лиля всю ночь не сомкнула глаз. Она чувствовала себя не только безвозвратно обманутой, брошенной и никому не нужной в этой жизни, она ощущала себя чужаком на этой старинной улочке, где в крайнем окне третьего этажа дома напротив угрюмо бледнели тюлевые занавески комнаты Виктора. Но что было делать, если её понятия о достоинстве, чистоте и искренности взаимоотношений не соответствовали взглядом человека, которого она любила и которого, кажется, несмотря ни на что, ещё продолжала любить. Утром следующего дня Лиля не нашла ничего лучшего как сложить свои нехитрые пожитки в, видавший виды ещё интернатовский, чемодан, заплатить добродушной старушке за квартиру и, сославшись на то, что ей неожиданно предоставили место в общежитии, покинуть эту тихую улицу, чтобы до максимума уменьшить вероятность пересечения с Виктором. Она, действительно, вернулась в общежитие с той лишь разницей, что проживала там «зайцем», по партизански деля по ночам с Лялькой, не очень широкую и явно не предназначенную для двоих человек, одинарную кровать. В общежитии было веселее, да и время там текло намного быстрее. Среди девчонок оно тянулось не так медленно, как в отдельной комнате бабушкиной квартиры. Пришлось, правда, заново привыкать к очередям по утрам, чтобы добраться до туалета, умывальника и даже до кухни в конце коридора. Там голубоватым пламенем горели четыре газовые конфорки, на которых покоились, видавшие виды, закопчённые кастрюли и сковородки. Запах, исходивший от них, меньше всего напоминал ароматы изысканной французской кухни. А, когда на революционные праздники, студенты из братского Вьетнама жарили там просоленную селёдку, то аборигены из Украины плотно задраивались в своих комнатах и молча проклинали своих соседей, не мешая им готовить свой национальный деликатес исключительно из-за обострённого чувства пролетарского интернационализма, воспитанного на семинарах по научному коммунизму. Бытовые неудобства с лихвой компенсировались душевным покоем, который был сейчас Лиле намного важнее, чем мелочи жизни, доставлявшие дискомфорт, когда кто-то стучал в дверь туалета с настойчивой просьбой освободить его в то время, когда ты ещё не справился с тем, что надлежало совершать в отхожих местах.

Очень кстати грянула летняя сессия, напряжённый ритм которой давал возможность не только не вспоминать предательство Виктора, а и, пожалуй, забыть хоть на время о его существовании. Чего лишь стоит экзамен по курсу «Геоморфология СССР», за два семестра доцент Зарицкий начитал им столько материала, что при конспектировании он едва уложился в две толстые тетради. На своих насыщенных лекциях он неоднократно подчёркивал, что после экзаменов его подопечным предстоит преддипломная практика в разных уголках СССР и они, студенты, должны чётко представлять особенности геологии и форм рельефа каждого из этих регионов необъятной страны, достойно поддерживая добрую репутацию старейшего вуза страны – Львовского университета. Результатом сессии Лиля осталась довольна: ни одной «тройки», правда и «пятёрки» отсутствовали, но пять «хороших» оценок в зачётной книжке гарантировали на следующий семестр, как стипендию, так и общежитие. Но сейчас не это было важно, после сдачи последнего экзамена замаячили горизонты будущей практики. Причём, эти горизонты были настолько близки, что надо было уже сегодня отправляться в городское агентство единственной авиакомпании СССР «Аэрофлот» с тем, чтобы приобрести билет на самолёт, следующий транзитным рейсом: Львов – Москва – Усть-Каменогорск.

Купить билет на нужный авиарейс в те времена отнюдь не означал свободно пройти к окошку кассы, протянуть кассиру требуемую сумму денег и получить взамен зеленоватый бланк с указанием номера рейса, даты вылета и буквенно-цифрового обозначения места. Идеологи марксизма-ленинизма всегда подчёркивали, что строители социализма и коммунизма никогда не ищут лёгких путей в реализации этого строительства. Теория подтверждалась жизненной практикой. Зачем, спрашивается, гражданину СССР брать пример с гражданина США, которому достаточно набрать номер телефона нужной авиакомпании и тут же заказать билет. Позвольте, господа капиталисты, это же слишком просто. У нас же, господа буржуа, красной нитью проходит лозунг, что мы не ищем лёгких путей. Именно поэтому, очередь за авиабилетами начиналась не в просторном помещении агентства, а далеко за его пределами и зачастую вытягивалась в живой серпантин, длиной в несколько сотен метров. Однако главный сюрприз поджидал кандидата на воздушное путешествие, когда он, после многочасового стояния, достигал вожделённого окошка кассы. Там, какая-нибудь очаровательная блондинка в голубой форме служителя монопольного «Аэрофлота» радостно сообщала, что на данный рейс и на данную дату билетов нет. И никого не интересовало, что ты летишь на похороны ближайшего родственника или в командировку для выполнения ответственного производственного задания, на научный симпозиум или, наконец, в законный, регламентированный Конституцией, отпуск, который ограничивается соответствующими датами убытия и прибытия. Самое удивительное, что когда пассажир, обладающий счастливым билетом, проходил в салон авиалайнера, он непременно замечал свободные места уже после подъёма самолёта в небо. Далеко не все догадывались, что это были места, забронированные как раз теми, кто не предвещал лёгких путей, на случай войны, падения метеоритов, землетрясений и других катаклизм. Катаклизмы почему-то не происходили, а места, предназначенные для простых коммунистов и беспартийных, сиротливо пустовали. Лиля, которая не обладала бронью VIP-работников, простояла в очереди целый день. В итоге ей сообщили, что билет на Усть-Каменогорск из Москвы она может приобрести, а вот билеты из Львова в Москву раскуплены на ближайшие три месяца. Как всегда, помогла закадычная подруга, энергичная и пробивная Лялька. Её дальняя родственница уже много лет работала в аэропорту начальником почтового отделения и знала там всех, всё и вся. Без особых усилий она организовала Лиле билет на Москву на нужную дату. Правда, за него пришлось переплатить целых десять рублей, что даже не в студенческом исчислении считалось немалой суммой. Но кто виноват, что так работала система, созданная искателями нелёгких путей достижения цели. Невдомёк было этим создателям, что тем самым они породили другую систему, систему дефицита, коррупции и взяточничества.

Уже через неделю Лиля с громадным абалаковским рюкзаком за спиной прибыла на рейсовом автобусе из Усть-Каменогорска в Лениногорск. Там она отыскала домик геологической экспедиции, где её вместе с другими геологами посадили на грузовик, который должен был доставить их к месту расположения геологосъёмочной партии на живописной горной речке Уба. Машина не спеша продвигалась по изъезженному и разбитому выбоинами асфальтовому тракту. Лёгкий свежий ветерок игриво обдувал кузов грузовика, вокруг открывался великолепный вид на желтоватую степную равнину, за которой вдалеке угадывалась зелёная стена сибирской тайги. Ещё через несколько часов совсем вблизи замаячили заснеженные шапки горных вершин и ослепительно голубое небо над этими синеющими шапками. Такое сочетание природных красот, когда низкое горное солнце влезает прямо в твой рюкзак, а совсем рядом извивается журчащий клубок таёжной речушки, окаймлённой лиственницами и пихтами, носит краткое, но ёмкое название Алтай. Все сокурсники Лили, включая Виктора, находились сейчас в составе Зейской экспедиции в Забайкалье, которая, по сути дела, уже давно стала производственной базой университета в части проведения преддипломных практик студентов. Только Лилия Сергачёва, чтобы не попасть в одно место с Виктором, сумела нарушить устоявшуюся традицию и поехать на практику в такое уникальное место как Алтай. Лиля необычайно гордилась тем, что, ей на зависть её однокашникам, удалось совершить невозможное, создав для этого, как говорят, юристы, прецедент для других. Соседка бабушки Лизы, у которой она жила, узнав, что Лиля – будущий географ, поведала ей, что её сын работает в геологической экспедиции на Алтае. С её разрешения Лиля написала ему длинное письмо, в котором изложила, что знакома с горным туризмом, увлечена геоморфологией и побывать в таком уникальном месте как Алтай – это просто хрустальная мечта её нелёгкого детства. В заключение письма, Лиля слёзно попросила бывалого геолога не отказать впечатлительной и романтичной девушке в просьбе посодействовать в организации её преддипломной практики на Алтае. Видимо, нетривиальное письмо тронуло бывалого геолога, и уже через месяц Лиля с радостью вынимала из почтового ящика зелёный конверт с бордовым логотипом Министерства геологии СССР. Внутри конверта помещался запрос-приглашение на производственную практику на Алтае. Весь курс завидовал Лилиной удаче, а она тихо радовалась, что добилась своего и будет проходить практику в диком и заповедном месте вдалеке от Виктора, и это поможет ей напрочь вычеркнуть его из своего бытия.

Место, где разбила свои палатки геологическая партия, было, действительно диким. Признаки цивилизации здесь не просматривались даже в мощный артиллерийский бинокль: в радиусе около сотни километров трудно было отыскать не то что крошечные посёлки, а даже неприметные охотничьи заимки. Лиля жила в одной палатке со светловолосыми литовками, девушками-практикантками из Вильнюсского университета. Стройных и симпатичных уроженок Прибалтики звали Гражина и Каролина. При знакомстве они обратились к ней на родном языке, приняв белокурую Лилю за литовку. Как и Лиля, девушки попали на Алтай волею случая. Просто один из геологов партии был коренной литовец. Женат же был на красивой весёлой и работящей сибирячке. В родной Каунас почти не выезжал, однако имел обыкновение, к большому неудовольствию своей, кровь с молоком, супруги вызывать на практику своих не столько даже земляков, сколько светлокудрых землячек. В этом году бывший житель Литвы особенно преуспел, пригласив на практику двенадцать своих соотечественниц. Поэтому литовская речь распугивала медведей в окружающей тайге даже больше, чем русская. Гражина и Каролина по-русски старались не изъясняться, делая исключение только для Лили. Может быть, поэтому Лиля ходила в маршруты с Мирославой, которая пять лет назад закончила геологический факультет Львовского университета. Попав по распределению на Алтай, разбитная украинская дивчина непредсказуемо влюбилась в уроженца этих мест сурового геолога Эдуарда Коршунова, за которого точно также скоропостижно вышла замуж. Из Эдика и Мироси получилась красивая пара, в которой прекрасно сочетались крутой, почти аскетический характер потомственного сибиряка с всегда весёлой и покладистой гуцулочкой из Закарпатья. Эдуард, кроме, не отягощающих его, супружеских обязанностей исполнял ещё обязанности начальника партии, в которой работала и его жена. Именно по его указанию, в целях, как он высказался, незабвения родной украинской мовы, Мирослава и взяла шефство над Лилей. Она ненавязчиво знакомила Лилю с удивительной планетой под названием Алтай. Ежедневные геологические маршруты вдоль рек часто поднимали их на изумрудный ковёр благоухающих цветов альпийских лугов, предваряющих заснеженные горы. Тропа изысканий двух молодых женщин неизменно пересекалась с изрезанными оврагами и обрывами, мрачными пещерами, со скрытыми в гуще таёжных зарослей голубыми озёрами и бурлящими порогами шумных речушек. И когда в трудном маршруте Мирослава начинала петь лирические и мелодичные украинские песни, у Лили на фоне этой неописуемой красоты пело не только сердце, а и ликовала и трепетала душа. Когда же Лиля с очередного покорённой горы обводила восхищённым взглядом окружающую высокогорную тундру и зелёное, протянутое до дальнего горизонта, зелёное покрывало сибирской тайги, ей казалось, что в прошлом потеряно мало, а будущее представлялось прозрачным и волшебным. Непрерываемый во времени Лилин романтизм в один из дней нарушил сам Коршунов, предложив ей заняться обыденным приготовлением пищи для вверенной ему партии. Так получилось, что повариха, которая совсем неплохо готовила супы и каши из завезенных круп, попросила у Коршунова неделю отпуска. Понятно, что партия не могла столь долгое время оставаться без горячей пищи, понятно было и то, что шеф-повара из ресторана им никто не пришлёт. Бытовой вопрос, кто заменит повариху, являлся отнюдь не риторическим. Девушки из дружественной Прибалтики сразу отказались, сославшись на то, что никогда в жизни ничего путного не готовили, тем более на тридцать пять геологов, которые возвращались из маршрутов не менее голодными, чем волки, которые выли по ночам не так уж и далеко от палаток. Коршунов, взглянув на Лилю, отрывисто не то попросил, не то приказал:

– Выхода нет, милая дивчина, вся надежда на тебя.

Лиля, устремив свой взгляд, в синеющий таёжный распадок, покорно заявила:

– Ну что ж господа, в отличие от Геннадия Хазанова, кулинарный техникум я не заканчивала, но твёрдо обещаю вас, по крайней мере, не отравить. Не знаю, будут ли моя яства вкусными, но то, что они будут здоровыми, гарантирую.

– Уже неплохо, – отреагировал, радостный, от удачного разрешения этой хозяйственной проблемы, Коршунов, – принимай хозяйство.

Он тут же выдал ей какую-то сумму денег и повёл к трём длинным столам под брезентовым навесом, возле которого громоздился средних размеров обгоревший котёл и полевая кухонная утварь. Лиля мгновенно вошла в роль шеф-повара, сунув шофёру Славику, который увозил повариху в Лениногорск, помятые пять рублей с тем, чтобы он по оказии купил там свеклу, картошку, лук и разную зелень. Уже на следующий день вся, без исключения, партия заглядывала в котёл, с тайной надеждой обнаружить хотя бы остатки неописуемой вкусноты настоящего украинского борща.