6
Севен-Дайлс

Переступив порог логова, я едва не рухнула на пол. Сильные руки подхватили меня, помогли преодолеть лестничный пролет и усадили в кресло. Из носа текло, уши болели, щеки пылали, как после ожога. Когда меня немного отпустило, я смогла рассмотреть своего спасителя.

– Ты вся синяя, – объявила Даника.

У меня вырвался смешок, больше похожий на хрип.

– Нет, серьезно. По-моему, у тебя гипотермия.

– Извини, – пробормотала я.

– У нее гипотермия, и она еще извиняется.

– Ага. – Непослушными пальцами я принялась расстегивать сапоги. – Спасибо, что впустила.

Логово было заполнено мраком – горела единственная лампа на шкафу, сквозь плотно задернутые шторы не проникал ни один луч, но зато в воздухе разливалось умиротворяющее тепло. Похоже, кто-то наконец починил бойлер.

– Где остальные? – спросила я, испытывая странное дежавю.

– Ищут тебя. Надин видела экстренное включение, когда возвращалась с юдифиона.

– Джексон тоже отправился на поиски?

– Ага.

Может, ему и в самом деле не наплевать. Джексон всегда брезговал рутинной работой («Я ведь главарь мимов, лапушка, а не мим на побегушках»), а тут вдруг сам ринулся разыскивать меня сломя голову. Даника уселась на табурет и придвинула к креслу хорошо знакомый агрегат.

– Вот, подыши. – Она сняла с баллона кислородную маску и протянула мне. – А то от твоей ауры выть хочется.

Я прижала маску к лицу и сделала глубокий вдох. «Страх – главный твой двигатель», – внушал мне Страж, а уж он как никто понимал в призрачных странствиях.

– Как твоя голова? – спохватилась я, глядя на Данику.

– Сотрясение. – Она повернулась в профиль, продемонстрировав длинную ссадину над глазом, зашитую хирургическим швом.

– Но сейчас все хорошо?

– Довольно неплохо, учитывая черепно-мозговую травму. Нику даже пришлось наложить швы.

– А на работу ты попала в тот день?

– Конечно, иначе они бы непременно что-то заподозрили. Наутро я была как штык.

– С сотрясением мозга?

– Разве я не говорила, что в моем деле мне нет равных? – усмехнулась Даника.

Я снова припала к маске. Даже с пробитой головой Даника Панич стоила больше всех местных инженеров, вместе взятых.

– Надо выключить свет внизу. Джекс объявил военное положение. – Она поднялась. – Ничего не включай.

Едва Даника скрылась за дверью, я уловила колебания в эфире. Питер Клас, любимый художник Элизы, посылал мне укоризненные сигналы.

– Привет, Питер, – поздоровалась я.

Тот демонстративно промолчал, поскольку терпеть не мог, когда люди вдруг исчезали без предупреждения.

На лестнице возникла Даника.

– Пойду в мансарду. Можешь пока допить мой кофе.

Мне наконец удалось согреться. Прихлебывая чуть теплый кофе, я умиротворенно разглядывала знакомую обстановку. В зеркале отразилось мое лицо; кожа вокруг рта приобрела пугающий серый оттенок. Серыми были и кончики пальцев.

В воздухе витала смесь тяжелых ароматов табака, краски, лигнина, канифоли и растворителя. Первый год работы на Джекса я провела здесь, за столом, изучая историю Лондона и его призраков, штудируя «Категории паранормального», сортируя вырезки из газет, добытых на черном рынке, и составляя списки ясновидцев, зарегистрированных в I-4.

Скрежет ключа в замке заставил меня содрогнуться. По ступенькам застучали сапоги, дверь распахнулась, и на пороге возникла Надин Арнетт. При виде меня она застыла как вкопанная. Пока мы не виделись, Надин успела коротко остричь волосы, теперь они едва прикрывали уши.

– Вау! – воскликнула она, швырнув пальто на спинку кресла. – Мы с ног сбились, разыскиваем ее по всему сектору, а она тут, кофеек попивает. Ну и где ты шлялась, Махоуни?

– На Граб-стрит.

– Могла бы подать нам весточку. А почему сразу не вернулась в логово?

От необходимости отвечать меня избавил шум на лестнице, и в комнату влетел запыхавшийся Зик.

– Ее нигде нет! – выпалил он. – Передай Элизе, что мы будем искать…

– Не будем, – перебила его Надин.

– Что? Почему?

Та молча посторонилась. Зик без лишних слов стиснул меня в объятиях, чем удивил до крайности, поскольку особой дружбы между нами никогда не было.

– Пейдж, мы так волновались! Где тебя носило?

– У Ника, – ответила я, поочередно обводя брата с сестрой взглядом. – Спасибо вам огромное, что не бросили в беде.

– Тебя бросишь, – буркнула Надин, расстегивая сапоги. На плече у нее красовался огромный рубец, кожа вокруг напоминала сплошной синяк. – Джекс, как вернулся из Оксфорда, только и причитает: «Где моя подельница, куда подевалась? Надин, ступай и разыщи ее, да поживее!» Радуйся, что он мне платит, иначе и шагу бы не сделала.

– Перестань, – оборвал ее Зик. – Ты тоже места себе не находила.

Надин никак не отреагировала на реплику брата и молча зашвырнула в угол сапоги.

– Вы что, разделились для поисков? – спросила я, косясь на пустой дверной проем.

– Ага, – кивнул Зик. – Слушай, Ди, Джекс вроде велел затаиться?

– Велел, но можешь расслабиться – мы теперь носа за порог не высунем. – Надин осторожно выглянула на улицу. – Вы пока поспите, а я подежурю.

– Сама подежурю, вы отдыхайте, – предложила я.

– У тебя видок, будто вот-вот коньки отбросишь. Лучше вздремни.

С кресла вставать не хотелось. Меня разморило от тепла, но нужно было держать ухо востро – вдруг придется убегать.

Распахнув дверцы шкафа, Зик откинул кровать-альков (по крайней мере, так ее называл Джекс; по мне, она больше походила на комод) и, усевшись на стеганое одеяло, принялся стаскивать ботинки.

– Где Ник? Работает?

– Думаю, он сейчас на Граб-стрит, – пожала плечами я.

– Я пробовал до него дозвониться. – Зик помешкал. – Как считаешь, он на подозрении?

– Если не дал повода, то нет.

Повисла пауза. Зик вытянулся на одеяле и, прикрыв одну дверцу, стал разглядывать приклеенные к ней фотографии и постеры. В основном там были музыканты из свободного мира, на одном из снимков брат с сестрой в ярких нарядах стояли в каком-то баре и улыбались во весь рот. И все, больше никаких фотографий родственников или друзей. Надин заняла пост у окна, положив руку на револьвер.

Я включила маленький телевизор в углу. Джекс терпеть не мог, когда мы пялились в ящик, но сам любил быть в курсе происходящего. С одной половины экрана зрителям улыбалась Скарлет Берниш, с другой – вещала корреспондентка, стоявшая у главных ворот Тауэра. Ее алый плащ раздувался под порывами ветра.

– …Как сообщает подразделение «Щит», заключенным удалось бежать благодаря паранормальным способностям Феликса Коба, которые тот применил к ничего не подозревающему новобранцу.

– Неудивительно, – кивнула Берниш. – Бедолаге можно лишь посочувствовать. Спасибо нашему обозревателю с места событий. Теперь поговорим о самой отъявленной злоумышленнице – Пейдж Еве Махоуни, уроженке Ирландии, эмигрировавшей из южной провинции инквизиторского региона Пейл. – Крупным планом показали карту с отметкой региона. – Махоуни обвиняется в убийстве, государственной измене, подрывной деятельности и уклонении от ареста. Слово предоставляется известному сайенскому парапсихологу доктору Мюриэлу Рою, специалисту по паранормальным отклонениям. Доктор Рой, вы полагаете, именно Пейдж Махоуни организовала побег? Она почти двадцать лет прожила с отцом, который все эти годы ни о чем не догадывался. Налицо случай крайнего лицемерия, согласны?

– Абсолютно, Скарлет. Более того, по результатам долгосрочного сотрудничества с доктором Махоуни могу добавить, что принадлежность дочери к паранормалам стала для него настоящим шоком…

Тут включили короткое видео, как отец выходит из комплекса «Голден лейн», прикрываясь датапэдом. Мои пальцы впились в подлокотники кресла. Говоря про отца, Берниш называла его настоящим именем, корча недовольную физиономию всякий раз, когда произносила по слогам: «Кой-лин О’Ма-ту-на». По приезде в Англию он адаптировал неудобоваримое «Койлин О’Матуна» в «Колин Махоуни», а меня из «Ифы» превратил в «Еву», но мисс Берниш не отличалась щепетильностью: подчеркивая наши ирландские корни, она целенаправленно выставляла отца аутсайдером, чужаком. У меня потемнело в глазах.

Всю жизнь отец держался отчужденно. Лишь в день ареста он вдруг проявил заботу, предложил приготовить завтрак, вспомнил мое детское прозвище. Тогда, в кофейне, он выглядел по-настоящему несчастным и буквально цеплялся за свою соседку. Но для того чтобы избежать обвинений в укрывательстве паранормала, ему придется публично отречься от меня. Отречься раз и навсегда.

Возненавидел ли он меня или винит в произошедшем Сайен?

От остального пространства комнаты кровать отделяла прозрачная занавеска. Слева у изголовья было окно с деревянными ставнями, выходившее в живописный дворик. За занавеской стояли «волшебный фонарь», генератор белого шума и проигрыватель в кожаном футляре – все это создавало нужную атмосферу для призрачных странствий. Книжная полка напротив двери была сплошь уставлена ворованными сувенирами и вечными «спутниками» моих путешествий: болеутоляющими, снотворным, адреналином.

Меня разбудило обострившееся шестое чувство. Сквозь пелену проступили очертания моей старой комнаты с алыми стенами и расписанным звездами потолком. Из полумрака на меня смотрел Джексон.

– Только поглядите. Солнце встало, странница нам на голову упала. – Он сидел в кресле, одетый в парчовую пижаму, и ухмылялся. – Мне всегда нравилась эта комната, – снова заговорил он после короткого молчания. – Тихо, уютно. Идеальная атмосфера для моей дорогой подельницы. Так, значит, тебя привел Альфред?

– Вроде того.

– Мудрейший человек. Сразу сообразил, что к чему.

– Не знаю, что он там сообразил.

С минуту мы изучали друг друга. За четыре года совместной работы мне ни разу не приходилось вот так сидеть и смотреть на босса. Белый Сборщик, Король Жезлов, сделавший меня своей единственной преемницей и даровавший безоговорочное уважение людей многим старше. Человек, забравший меня из дома и укрывший от вездесущего ока Сайена.

– Лучше поздно, чем никогда. – Джекс уселся поудобнее, закинув ногу на ногу. – Устроим запоздалый тет-а-тет. Мы с тобой слишком разные, Пейдж. Все время забываю, что тебе двадцать – пора, когда голову пьянит сладкая амброзия независимости. В твоем возрасте из близких у меня был только Альфред. Больше никого – ни главаря мимов, ни друзей, с кем можно поговорить по душам. Занятная ситуация, учитывая, что свою жизнь я начал под пристальным взором кумы.

– Ты рос беспризорником?

– Удивлена, лапушка? Моих родителей повесили, едва мне стукнуло четыре года. Думаю, они были людьми недалекими, иначе не попались бы так глупо. С их смертью я остался один-одинешенек, без гроша в кармане. Не мог позволить себе ни шмоток, ни качественных фантомов. Вот такие дела, дорогая подельница.

Кума учила меня воровать у невидцев. Работала вместе с двумя подручными, втроем они шефствовали над восемнадцатью побирушками. Все, что мне удавалось заработать, перекочевывало в карман кумовьям. Взамен меня изредка кормили. Я всегда мечтал поступить в университет, стать ученым, но эта троица откровенно потешалась над моими чаяниями. На пальцах объяснили, что в школу мне не попасть – ни сейчас, ни потом. Воровать часы и датапэды – вот мой удел. Образование – штука дорогая. И потом, я же паранормал, ничтожество. Однако в двенадцать лет у меня проснулся странный зуд. Зуд вот здесь. – Джексон коснулся руки, словно по-прежнему ощущал невыносимое покалывание.

Он не расставался с длинными рукавами. Правда, мне довелось увидеть спрятанные под ними шрамы – белые рубцы, испещрявшие кожу от запястья до локтя.

– Я чесался до крови. Чесался так, что ломал ногти. Царапал лицо, ноги, грудь. Кума живо спровадила меня на улицу клянчить, рассудив, что мои раны растопят сердца прохожих. Ее расчет оправдался – мне никогда столько не подавали, как в период чеса.

– Извращение какое-то, – буркнула я.

– Это Лондон, детка. – Джексон побарабанил пальцами по колену. – К тому моменту, когда мне исполнилось четырнадцать, ничего не переменилось, разве что мои преступления стали носить более серьезный характер. И все это – за кусок хлеба и глоток воды. Но меня сжигала лихорадка, жажда независимости, мести и… эфира. Будучи зрячим, я тогда не понимал природы своего дара. Мне казалось, что если сумею понять, то смогу сам зарабатывать на жизнь: предсказывать судьбу по руке или на картах, как балаганщики из Ковент-Гардена. К слову, даже они смеялись надо мной, – вспоминал Джекс с улыбкой, но мне было не до смеха. – В один прекрасный день я не выдержал. Сломался, как кукла, брошенная на мостовую. Стояла зима, было адски холодно. Я валялся на земле в Шестом Первой, рыдал и чесался до исступления. И никто мне не помог – ни паранормалы, ни невидцы. – Он говорил монотонно, словно рассказывал сказку на ночь. – Мне хотелось вопить во всю глотку, хотелось признаться миру в своей паранормальности. Хотелось умолять ДКО, чтобы забрали меня в Тауэр, в Бедлим, да хоть к черту в ад! Но вдруг какая-то женщина склонилась ко мне и прошептала: «Вырежи имя давно усопшего, дитя». Прошептала и исчезла.

– Кто это был? – насторожилась я.

– Та, кому я обязан по гроб жизни, лапушка. – Бледные глаза Джекса смотрели вдаль. – На моей памяти не было давно усопших – только те, кому я желал смерти, – поэтому мне пришлось преодолеть путь в четыре мили до монастырского кладбища. Прочесть имена на могилах я не мог – не знал грамоты, – но зато мог скопировать надписи. Правда, вырезать имя поначалу побоялся. Просто выбрал могилу, проколол себе палец и кровью вывел на руке буквы. Стоило дописать последнюю, как рядом со мной возник фантом. На кладбище я провел длинную, кошмарную ночь, чувствуя, как пляшут на надгробиях духи. А когда очнулся, зуд исчез.

В моем сознании возник расплывчатый образ: маленькая девчушка бредет по маковому полю, а после – слепящая лихорадочная боль при нападении полтергейста. Я была намного младше Джексона, когда мой дар проявился в полную силу, но не могла разгадать его природу до знакомства с боссом.

– Я вырезал имя духа на теле, и тот научил меня читать и писать. Затем мне удалось продать помощника за скромное вознаграждение, которого хватило, чтобы есть от пуза целый месяц, – вспоминал Джекс. – Я ненадолго вернулся к кумовьям – хотел обкатать свой дар, но в итоге мы распрощались.

– И они не устроили на тебя охоту?

– Охоту на них устроил я.

Мне оставалось лишь гадать, какой жуткой смертью умерли кумовья. Не зря Альфред упомянул о буйной фантазии друга.

– Обретя свободу, я занялся изучением паранормального. И выяснил свою истинную сущность. Сборщик.

Джексон внезапно поднялся и подошел к запрещенной картине Уотерхауса, изображавшей двух сводных братьев – Сон и Смерть, прикорнувших плечом к плечу на кровати.