Невидимые руки

Неделю спустя Роберт Кеан покинул Оксфорд, чтобы занять предложенную ему должность в газете в Лондоне. Возможно, это было связано с каким-то таинственным замыслом скрытого провидения, что Сайм позвонил ему в начале недели по поводу необычного случая в одной из больниц.

– Уолтон там младший хирург, – сказал он, – и он может организовать тебе осмотр пациента. Она (пациентка), несомненно, умерла от какого-то редкого нервного расстройства. У меня есть теория и т. д.; разговор перешел в профессиональную область.

Кеан отправился в больницу, и благодаря любезности Уолтона, которого он знал по Оксфорду, ему разрешили осмотреть тело.

– Симптомы, о которых Сайму приходилось слышать, – объяснил хирург, приподнимая простыню с лица мертвой женщины, – это…

Он замолчал. Кеан внезапно побледнел как мертвец; он схватился за Уолтона, ища поддержки.

– Боже мой!

Кеан, все еще держась за другого человека, склонился над обесцвеченным лицом. Это было красивое лицо, когда теплая жизнь подкрашивала его изгибы; теперь оно было переполнено – ужасно; видны были два крупных пятна, по одному с каждой стороны области гортани.

– Что, черт возьми, с тобой не так? – потребовал Уолтон.

– Я подумал, – выдохнул Кеан, – на мгновение, что я знал…

– В самом деле! Я бы хотел, чтобы это было так! Мы ничего не можем о ней узнать. Посмотри хорошенько.

– Нет, – сказал Кеан, с усилием овладевая собой, – случайное сходство, вот и все. Он вытер капли пота со лба.

– Тебя трясет, – прокомментировал Уолтон. – Она похожа на кого-то, кого ты очень хорошо знаешь?

– Нет, совсем нет, теперь, когда я рассмотрел особенности; но сначала это было шоком. Что, черт возьми, стало причиной смерти?

– Асфиксия, – коротко ответил Уолтон. – Разве ты не видишь?

– Кто-то задушил ее, и ее привезли сюда слишком поздно?

– Вовсе нет, мой дорогой, никто ее не душил. Ее привез сюда в критическом состоянии четыре или пять дней назад один из провинциальных священников, которые так нас занимают. Мы диагностировали состояние как истощение от недостатка пищи – с другими осложнениями. Но до вчерашнего вечера дело шло довольно хорошо; она восстанавливала силы. Затем, примерно в час ночи, она вскочила в постели и упала обратно, задыхаясь. К тому времени, как медсестра добралась до нее, все было кончено.

– Но следы на ее горле?

Уолтон пожал плечами.

– Вот они! Наши люди очень заинтересованы. Это абсолютно уникально. Молодой Шоу, страдающий манией относительно нервной системы, отправил длинный отчет Сайму, который страдает от подобной формы аберрации.

– Да, Сайм звонил мне.

– Это не имеет никакого отношения к нервам, – презрительно сказал Уолтон. – Не проси меня объяснять это, но это, конечно, не нервы.

– Кто-нибудь из других пациентов….

– Дорогой мой, все остальные пациенты крепко спали! Медсестра сидела за своим столиком в углу и все время видела кровать. Говорю тебе, никто ее не трогал.

– Сколько времени прошло, прежде чем медсестра добралась до нее?

– Возможно, полминуты. Но нет никакого способа узнать, когда начался пароксизм. Вскакивание в постели, вероятно, ознаменовало конец, а не начало приступа.

Кеан почувствовал тоску по свежему воздуху; казалось, какое-то злое облако витало вокруг бедной неизвестной. Странные идеи, ужасные идеи, предположения, основанные на воображении, почти безумном, мрачно наводнили его разум.

Выйдя из больницы, которая таила в себе мрачную тайну, он на мгновение остановился у ворот, не зная, что делать. Его отца, доктора Кеана, не было в Лондоне, иначе он, несомненно, разыскал бы его в этот трудный час.

– Что, во имя всего святого, стоит за всем этим? – спросил он себя.

Ибо он не сомневался, что девушка, лежащая в больнице, была той самой девушкой, которую он видел однажды ночью в Оксфорде, девушкой, чью фотографию он нашел в комнате Энтони Феррары!

Он принял внезапное решение. В этот момент мимо проезжало такси, и он остановил его, назвав адрес сэра Майкла Феррары. Он едва мог доверять себе, чтобы думать, но перед ним открывались ужасные возможности, и он отталкивал их, как мог. Лондон, казалось, потемнел, погрузился в тень, как когда-то он видел, как тень росла в заводи на Темзе. Он вздрогнул, как от физического озноба.

Дом знаменитого египтолога, тускло-белый за стеной деревьев, не представлял для его пристального взгляда ничего необычного. Чего он боялся, он едва ли знал; что он подозревал, он не мог определить.

Сэр Майкл, сказал слуга, был нездоров и никого не мог принять. Это не удивило Кеана; сэр Майкл не отличался хорошим здоровьем с тех пор, как малярия свалила его в Сирии. Но мисс Дюкен была дома.

Кеана провели в длинную комнату с низким потолком, в которой хранилось так много бесценных реликвий прошлой цивилизации. В книжном шкафу стояли величественные ряды томов, которые принесли славу выдающегося египтолога Европы во все уголки цивилизованного мира. Эта странно обставленная комната вызвала много воспоминаний у Роберта Кеана, который знал ее с детства, но в последнее время она всегда представлялась ему в мыслях как декорация для изящной фигурки. Именно здесь он впервые встретил Майру Дюкен, племянницу сэра Майкла, когда она, только что приехала из нормандского монастыря, чтобы пролить свет и радость на несколько мрачное жилище ученого. Он часто думал о том дне; он мог вспомнить каждую деталь встречи.

Вошла Майра Дюкен, раздвинув тяжелые шторы, висевшие на арочном входе. С гранитным Осирисом, подчеркивавшим ее стройную фигуру с одной стороны, и позолоченным саркофагом с другой, она ворвалась к посетителю, сияющее видение в белом. Свет пробивался сквозь ее мягкие каштановые волосы, образуя ореол вокруг лица, которое Роберт Кеан считал самым милым в мире.

– Что случилось, мистер Кеан, – сказала она и очаровательно покраснела, – мы думали, вы забыли нас.

– Это маловероятно, – ответил он, беря ее протянутую руку, и в его голосе и взгляде было что-то такое, что заставило ее опустить свои откровенные серые глаза. – Я пробыл в Лондоне всего несколько дней, и я обнаружил, что работа с прессой более требовательна, чем я ожидал!

– Вы очень хотели увидеть моего дядю? – спросила Майра.

– В некотором смысле, да. Я полагаю, он не смог встретиться со мной…

Майра покачала головой. Теперь, когда румянец возбуждения сошел с ее лица, Кеан с беспокойством заметил, насколько она бледна и какие темные тени залегли у нее под глазами.

– Сэр Майкл не серьезно болен? – быстро спросил он. – Только одна из визуальных атак…

– Да, по крайней мере, была одна.

Она колебалась, и Кеан, к своему ужасу, увидел, что ее глаза наполнились слезами. Настоящее одиночество ее положения, теперь, когда ее опекун был болен, отсутствие друга, которому она могла бы доверить свои страхи, внезапно стало очевидным для человека, который сидел и наблюдал за ней.

– Вы устали, – мягко сказал он. – Вы ухаживали за ним?

Она кивнула и попыталась улыбнуться.

– Кто будет присутствовать?

– Сэр Элвин Гроувз, но…

– Мне телеграфировать моему отцу?

– Мы телеграфировали ему вчера!

– Что! В Париж?

– Да, по желанию моего дяди.

Кеан вздрогнул.

– Значит, он сам думает, что серьезно болен?

– Я не могу сказать, – устало ответила девушка. – Он странно ведет себя. Он никого не пускает в свою комнату и едва соглашается видеть сэра Элвина. Затем, дважды за последнее время, он просыпался ночью и обращался с необычной просьбой.

– С какой?

– Он просил меня послать за его адвокатом утром, говоря резко и почти так, как будто… он ненавидел меня....

– Я не понимаю. Вы подчинились?

– Да, и каждый раз он отказывался встретиться с адвокатом, когда тот приезжал!

– Я так понимаю, что вы выполняли обязанности ночного дежурного?

– Я остаюсь в соседней комнате; ночью ему всегда хуже. Возможно, это действует мне на нервы, но прошлой ночью…

Она снова заколебалась, как будто сомневаясь в разумности дальнейших слов; но беглый взгляд на лицо Кеана, в глазах которого читалась глубокая тревога, заставил ее продолжить.

– Я спала, и, должно быть, мне это приснилось, потому что мне показалось, что совсем рядом со мной поет чей-то голос.

– Пение?

– Да, это было ужасно, в некотором роде. Затем пришло ощущение сильного холода; как будто какое-то ледяное существо обмахивало меня своими крыльями! Я не могу описать это, но это было ошеломляюще; я думаю, что, должно быть, чувствовала себя так же, как те бедные путешественники, которые поддаются искушению спать в снегу.

Кеан с тревогой оглядел ее, потому что по сути это могло быть симптомом ужасной болезни.

– Однако я проснулась, – продолжала она, – но испытала необъяснимый страх перед входом в комнату моего дяди. Я слышала, как он что-то странно бормочет, и – я заставила себя войти! Я видела – О, как я могу вам сказать! Вы сочтете меня сумасшедшей!

Она подняла руки к лицу; ее била дрожь. Роберт Кеан взял их в свои, заставив ее поднять глаза.

– Скажите мне, – тихо сказал он.

– Занавески были отдернуты; я отчетливо помнила, что задернула их, но они были отдернуты; и лунный свет падал на кровать. Ему было; ему снился сон. Может мне это показалось? Мистер Кеан, две руки были протянуты над моим дядей, две руки, которые медленно покачивались вверх и вниз в лунном свете!

Кеан вскочил на ноги, проводя рукой по лбу.

– Продолжайте, – сказал он.

– Я… я закричала, но негромко. Мне кажется, я была очень близка к обмороку. Руки убрались в тень, и мой дядя проснулся и сел. Он тихим голосом спросил, здесь ли я, и я подбежала к нему.

– Да.

– Он очень холодно приказал мне позвонить своему адвокату сегодня в девять часов утра, а затем снова упал и почти сразу же снова заснул. Пришел адвокат и пробыл с ним почти час. Он послал за одним из своих клерков, и они оба ушли в половине одиннадцатого. С тех пор дядя пребывает в каком-то оцепенении; на самом деле он только однажды проснулся, чтобы позвать доктора Кеана. Мы немедленно отправили телеграмму.

– Губернатор будет здесь сегодня вечером, – уверенно сказал Кеан. – Скажите мне, руки, которые, как вам показалось, вы видели: было ли в них что-нибудь необычное?

– В лунном свете они казались тускло-белого цвета. На одном пальце было кольцо – зеленое кольцо. О! – Она вздрогнула. – Теперь я это вижу.

– Вы бы узнали их снова?

– Несомненно!

– На самом деле, в комнате, конечно, никого не было?

– Никого. Это была какая-то ужасная иллюзия, но я никогда не смогу ее забыть.