– Служебная тайна, – строго сказал Виктор. – Но за сто грамм готов продаться и выболтать жене все подробности!

Инна, лукаво улыбнувшись, достала бутылку. Белесая от инея, она царским подарком глухо стукнулась о стол.

– Я всегда знала, что ты себя проявишь, – сказала она с восхищением. – Так оно и произошло. Я так рада!

– Может, рюмочку со мной? – предложил Порывайко. – Одну! А то ничего не узнаешь!

– Давай, – махнула рукой жена. – И рассказывай, не томи.

Виктор медленно, с чувством наполнил две рюмки.

– Жди теперь, Витек, повышения! – поздравил он сам себя. – За тебя, очередная моя звездочка!

– Чтоб сбылось! – поддержала жена. Оба выпили, Виктор крякнул и зачерпнул капустки, а Инна сразу же схватилась за горячую сосиску.

– Представляешь, – начал он свой рассказ, – оружия у него в доме – что в твоем музее. Топоры, сабли, даже мечи есть! Ребята все притащили, так там один двуручный был. С одним большим клинком и двумя маленькими. Таким махать, знаешь, сколько силы нужно?

– Так ты же говорил, что маньяк ваш здоровый как бык! – напомнила Инна. – И много он так женщин погубил?

– Пока не знаю, завтра запрос разошлю… – Виктор удивился, почему он сам об этом не подумал. – Может, и в других местах отличился. Представляешь, он эту бабу свою на четыре части развалил.

– Да не может быть! – Инна всплеснула руками, – Изнасиловал, наверное? Зверюга и извращенец!

– Говорит, что сама дала, по любви. – Виктор под шумок налил по второй. – Врет, наверное. А вообще, экспертиза покажет, как оно было, по любви или нет. Ну, давай, за нее, за любовь!

Теперь Виктор выпил, не дожидаясь жены.

– Ты знаешь, он вообще со странностями. Таких чудищ рисует, – продолжал Порывайко, закусывая сосиской. Ему нравилось, что Инна слушает его с таким восторгом. – Я тебе принес глянуть, в дипломате лежат…

Договорить Виктор не успел. Зазвонил телефон. Кому это приспичило в такое время?

– Слушаю вас! – сказал он в трубку. – Да, Порывайко! Да! Да… Что?! Не может быть!!! Выезжаю!!!

* * *

В полутемной камере Олег с трудом нашел свободное место и осторожно, стараясь не делать резких движений, присел. Кружилась голова, тошнило, и страшно хотелось спать. Надо было поздороваться с сокамерниками, но Олег боялся, что стоит ему открыть рот, как его тут же вырвет. Только этого не хватало, здесь и так не продохнуть от вони. В помещении стоял отвратительный запах параши и давно не мытых тел. Прислонившись спиной к стене, Олег постарался сосредоточиться и взять себя в руки.

– Эй, умер, что ли? – раздалось у него над ухом, кто-то потряс его за плечо. – По какой статье зашел?

Олег, не в силах ответить, провел рукой по горлу и махнул рукой.

– Отстань от человека! – послышалось из глубины камеры. – Видишь, его как дуплили. Мусора половину здоровья отняли.

– Видать, доказательств маловато, – отозвался еще один обитатель камеры. – А может, на вшивость пробивают. Вдруг поплывет, вот на него висяки и спишут. Меня тоже первую неделю каждый день били.

– Не гони, они по ночам бьют, – возразил еще один сокамерник.

– Ну, правильно, каждую ночь и били, – без споров согласился говоривший. – Просто я выразился так. Сначала на делюгу подписывали, а потом просто заставляли кого-нибудь на районе сдать. Кого угодно! Что знаешь, мол, то и рассказывай. Убивали, суки ментовские!

– Это у них называется контролировать оперативную ситуацию, – подал голос еще один. – Тихари ленятся сами работать, вот и выколачивают информацию у тех, кто в камеру попал. Заодно и удары отрабатывают! Козлы!

Олег закрыл глаза и прислонил голову к холодной стене. Вступать в разговор не было ни желания, ни сил. В глазах стояли круги, в душе пустота. Как ни странно, но после первого шока от известия о гибели Карины он до сих пор не осознал полностью, что та, которая всю прошлую ночь была в его объятиях, теперь мертва.

Возможно, если бы его не избили, а просто вызвали на допрос и там огорошили этим сообщением, то потрясение было бы посильнее, но разве наша милиция умеет по-другому работать?

Болело все тело, гудела голова, в мыслях стоял полный разлад. Почему все думают, что это он убил девушку? Почему ему не верят? Только из-за того, что они с Кариной переспали? Да каждую ночь кто-то с кем-то спит. И не единожды. Если хотите, то и не с одним или одной. И не только ночью. Люди и в другое время суток тоже не отказывают себе в этой радости, за это не арестовывают.

Черт возьми, почему Карина его не разбудила? Он бы наверняка проводил ее, и тогда, может быть, она бы осталась жива. И уж точно его рисунок остался бы дома и не вывел бы ментов на него. И зачем только она его утащила?

Рисовал Олег всегда, сколько себя помнил. И действительно только шариковой авторучкой. В этом молва о нем не врала, ничего другого Олег не признавал, хотя перепробовал все – от карандашей и до пастели. Способности ребенка не остались незамеченными. Еще в дошкольном возрасте он поражал всех точностью изображения, тщательной проработкой деталей, искусным воспроизведением игры теней. Мама показала его рисунки в художественной школе, маленького Олега приняли туда сразу в четвертый класс. Ему прочили большое будущее, но отец, который и думать не хотел ни о чем, кроме арены, решил иначе.

Школа и занятия спортом отнимали у младшего Чернова столько сил и времени, что было не до рисования. А потом все закрутилось, завертелось, пошла взрослая жизнь, надо было самому зарабатывать на хлеб. Какое тут искусство! Пришлось вместо него заниматься реставрацией, пусть это не творчество, зато денежно.

Олег очнулся оттого, что пошевелился. Твердые доски не лучшим образам действовали на избитое тело, резкая боль напомнила о страшных реалиях сегодняшнего дня. Сколько же он пробыл в забытье? Час? Два? Судя по тому, как онемели мышцы, довольно долго. Интересно, сколько там натикало? Часы отобрали вместе с остальными вещами, так что он не имел понятия, который час. Вечер? Нет, скорее, ночь, допрос кончился поздно.

Как же могло так получиться, что он оказался в камере? Почему он должен отвечать за то, чего не совершал? Почему все это произошло именно с ним? Почему все так? Стоп! Остановись, не накручивай себя. Нельзя раскисать. Есть же способ уйти от боли и неприятностей. Он же не один. С ним его друзья, его монстрики. Те, которые с детства помогали ему и которых он всю жизнь рисовал. Они ни разу не предали своего Олежку, всегда его понимали и подбадривали. Даже когда мама ругала и наказывала, они приходили и утешали его, принимались играть с ним, носиться по другим мирам, по другим измерениям.

Олег прислушался. Он почувствовал, что они и сейчас ждут его. Они всегда ждут. Достаточно только отправиться в путешествие и уйти в пустоту…

– Мы здесь! Мы идем за тобой! Ничего не бойся, мы с тобой! Ничего не делай, мы найдем тебя и поможем! – вдруг услышал он незнакомый голос.

Олег вздрогнул. Что это? Неужели это начало происходить уже и наяву?

Он осторожно посмотрел по сторонам. В тусклом свете слабой электрической лампы, закрытой густой решеткой, разглядеть что-либо было затруднительно, но все-таки он бы заметил, если бы сокамерники забеспокоились. Получалось, что кроме него эти слова никто не слышал? Значит, это у него в голове? Или почудилось? Да, скорее всего, не мог же он один слышать, а все остальные нет! Скорее всего он просыпаясь успел услышать конец разговора монстриков. Или, наоборот, только вошел в состояние сна, и тут же от чужих слов проснулся. Наверное, часть сознания сама по себе стала уходить в пустоту. Что ж, при такой головной боли это немудрено. Мозг помнит, как Чернову было хорошо среди своих друзей, вот он, защищая психику Олега, отправляет сознание в такое место в памяти, где он чувствует себя комфортно.

– Мы с тобой! Мы поможем. Не бойся, мы уже близко!

Господи, опять этот голос! Олег вздрогнув, огляделся, нет, он не обманывается, все спят! но он же явственно слышал, значит должны слышать все остальные обитатели камеры! Иначе и быть не могло! Голос громкий, отчетливый, он бы обязательно кого-нибудь, да разбудил! Или… или это у него в голове? Раньше такого не было. Прежде с ним говорили только тогда, когда он сам обращался к кому‑то из персонажей своих фантазий. Вернее будет сказать, он сам спрашивал и сам же отвечал за них всех, и лишь благодаря его воображению получалось так, что каждый выдуманный герой как будто бы жил своей собственной жизнью. Такое бывает в детстве – один общается с феями, другой с волшебниками, а кто и с такими же малышами, как он, но только из сказок. А у него всегда были его монстрики. Тогда он слова монстры не знал, называл своих друзей мультиками – считал, что это в его голове мультики показывают! Для маленького Олежки не имело значения, что все его друзья такие странные, для него они были красивыми и добрыми. Он к ним привык! Он настолько к ним прикипел, что когда подрос и мультики перестали проигрываться в его голове, стал сам рисовать их. В альбоме, в книжках, в дневнике, да где угодно, везде были только те, кто приходил к нему в его фантазиях. Поначалу мама, отец, учителя, да все пугаются, кто видел детские рисунки маленького Чернова, пугались, думали, что дети не должны изображать такое. Что страшные волосатые, мускулистые чудовища не должны жить в детской головке, но что может современная наука при встрече с настоящим желанием, с настоящей волей? Никто и никак не смогли убедить Олежку отказаться от своего творчества. Все, что добились «доброжелатели», это то, что младший Чернов перестал показывать кому-либо свои рисунки, и только все понимающая добрая мама знала, что он продолжает изображать чудовищ. Кто лучше мамы знает своего ребенка? Кто больше мамы верит в него?

– Мы близко! Мы идем!

Откликаясь на зов, Чернов машинально открыл глаза. На этот раз подхватился не один Олег.

– Братва, слышите? – Один из сокамерников поднялся с нар:

– У мусоров что-то не то происходит.

– Да ладно, не гони, спать только мешаешь, – раздраженно пробормотал тот, кто ранее вступился за Олега. – Мало ли что они там придумали? Нажрались, вот и…

Договорить он не успел. В коридоре послышались выстрелы, один, другой, кто-то вскрикнул, стена содрогнулась от сильного удара. Удар повторился, теперь уже ближе. И еще ближе! Они стали раздаваться все чаще, и уже почти рядом!

В камере уже никто не спал. Всполошенная братва тревожно озиралась. Кажется, только один Олег не вскочил на ноги. Он бы и рад, но не было сил. А удары приближались.

Арестанты тихонько подкрались к двери.

– Третья, – уверенно сказал тот, что проснулся первым. – Вован, точняк третья камера!

Удар.

– Четвертая! – констатировал арестант.

Удар.

– Первая! – Теперь считали уже хором.

Удар.

– Вторая!

Удар.

– Шестая! – Заорали хором сразу несколько голосов. – Братва, наша следующая!

Все отпрянули от двери. Кто-то в суматохе споткнулся о ногу Чернова и, матерясь, упал. Следом повалились несущиеся за ним сокамерники.

Грохот от толчка в дверь был такой силы, что у Олега зазвенело в ушах. На арестантов посыпались куски бетона. Дверь сошла со своего места и опасно наклонилась внутрь камеры.

А удары не стихали.

– Эт‑то‑о ч‑ч‑что? – заикаясь, спросил кто-то в глубине камеры. Олег даже не успел заметить, как все оказались там.

– Землетрясение, – буркнул другой.

– Тогда это тюрьматрясение! – подал голос следующий сиделец.

– Ну да, – отозвался еще один. – Дверное.

– Да хватит вам базлать, остряки нашлись! Ремонт, наверное, начался.

– Ты чего лепишь, какой ремонт посреди ночи! – прикрикнул тот, кого называли Вованом. – Башкой своей прикинь, кто так ремонтирует? Если бы это был ремонт, нас бы в другую хату завели!

– Да тихо вы! – шикнул тот же голос, который считал удары. – Слышите, вроде стихло.

Действительно, в коридоре наступила тишина. Да еще какая! Опасливо поглядывая на дверь, кто-то из самых нетерпеливых подобрался к образовавшемуся пролому. Заглянул и отпрянул. Снова приник к щели.

– Братва, мусора в натуре замочили, – прошептал он.

– Гонишь! – не поверил Вован. – Дай я гляну.

В луче света, пробивавшемся в камеру сквозь щель, Олег смог разглядеть говорившего. Невысокий, молодой, спортивного сложения, тот быстро заглянул в коридор.

– Вареник! Ты где мента видел? – спросил он.

– Ты вниз, вниз посмотри, – сказал тот, кого назвали Вареником.

– Ну, вижу, лежит кто-то. Но кто это, не видно. Ноги только торчат. Башмаки, правда, мусорские.

– А красный шнурок на штанах? – не унимался Вареник. – Шнурок видишь?

Любопытный Вован, стараясь заглянуть подальше, толкнул от себя. Искореженная рама не поддалась, в сердцах он двинул ее изо всех сил. Страшный скрежет упредил падение массивной конструкции, затем с грохотом рухнула в коридор.

вновь клубы пыли и строительного мусора обрушились на братву.

– Нет, ну что за хрень? – начал стоявший рядом с Олегом арестант, но тут такой же грохот раздался из соседней камеры. Все в недоумении застыли. Неугомонный Вареник высунулся в коридор.

– Вован! В натуре, это засада! – закричал он. – Во всех хатах калитки выбили. Висят, как у нас. Висела… Бдя буду, на кипиш нас подписывают!

– Да не пыли ты! – разозлился спортсмен. – Дай подумать!

– А я ничего, – сник Вареник. – Только стремно все это.

– Прикинь, здесь мусора завалили! – закричали из соседней камеры. Видимо, и там увидели труп в коридоре.

Раздался грохот еще одной падающей двери, в потолок ударил вопль. Все же то, что должно было случится, случилось, тяжелая стальная дверь рухнула на одного из сидельцев.

– Человека задавило, врача в хату вызывайте! – пронеслось по коридору. Братва с ходу сообразила, что появился повод пробить ситуацию. – Дежурный! Что за дела? Врача давай! Лепилу давай! Человек помирает! Почему никого нет?

– Врача! Врача вызывайте! – кричали голоса. – Да что происходит? Вымерли все, что ли?

– Вареник, беги на пост, с понтом врача нужно, – приказал шепотом Вован. – Цинканешь оттуда, что и как. Давай, быстро!

Варенику и самому уже невтерпеж было стоять на месте. Выскочив в коридор, он побежал по коридору.

– Врача, человека убило! – заорал Вареник на всякий случай. – Лепилу давайте, помрем тут все!

Вован покачал головой, минуту подождал и, не выдержав, тоже вышел в коридор. За ним потянулись и другие.

– Них… Афигеть! Смотри, как его! – воскликнул один из заключенных. – Да его же надвое развалили! Вован, смотри!

– Ну ни х‑хрена себе, – протянул Вован. – На подставу непохоже. Это точно мусор, Равиль его зовут. Вредный… был. Не, братцы, это не постанова, ради нее мусора своих мочить не будут. Тут что-то не то.

В это время в конце коридора появился Вареник.

– Братва! Валим отсюда! – заорал он. – Всех мусоров порубили. Всех! На куски! Бошки, руки отдельно, тела отдельно валяются! И кровище, мама родная! Даже потолок забрызган! Я блеванул там походу! их как косой разрубило, кишки везде валяются.

– Да ты гонишь! – Не поверил ему один из сокамерников.

– Хочешь, сам иди смотри, – огрызнулся Вареник. – Вован, кули стоишь, бежим! Сейчас сюда ОМОН или СОБР налетит, всем достнется! Они правых виноватых не знают, если нас рядом с этим мочиловом прихватят, расшмаляют и разбираться не будут.

В том, что говорил Вареник, был свой резон. Озверев от гибели коллег, менты могли в любой момент устроить беспредел.

– Так, только уходим все! – скомандовал Вован. – Чтобы никто не остался! Иначе потом на тех, кто подорвался, все и спишут. А так все ушли, все ровно. Ну не захотел народ попадать в непонятки, вот и ушли.

– А как же новичок? – спросил тот, кто стоял рядом с Олегом. – Сам он не выйдет!

– Вынесем. – Вован вошел в роль лидера. Он незаметно поднял пистолет, валявшийся рядом с трупом. – Эй, братва, вываливайтесь из хат и уходим. Мишань, бери людей и вытаскивай этого.

Лидер кивнул на Чернова.

Олег не стал ждать помощи и начал подниматься. От боли потемнело в глазах, сознание помутилось. Почти ничего не понимая, он позволял тащить себя по коридорам, автоматически переступая через пороги и поворачивая вслед за теми, кто его тащил, подхватив под мышки. Если б они его выпустили, он бы рухнул на землю. Глаза его были закрыты. Открыть их просто не хватало сил. Работали одни только ноги.

Он не понял, как оказался на свободе. Его спрашивали, он почти не понимал, что, отвечал, его тоже не понимали… Затем просто потерял сознание.