Так свастика с многочисленными «отростками» на концах, помещенная на днище одного из глиняных горшков, найденных в поздняковском могильнике «Фефелова Бора» (Рязань) (табл. 12), каждой своей линией повторяется на кобанских бронзовых топорах (табл. 13). Но такие же точно сложнопрорисованные свастики мы видим на одной из булавов склепа у сел. Энгикал (табл. 12), они присутствуют в орнаменте находок из ряда мест Азербайджана, например, на глиняном штампе, а также на стенах храма, штукатурке землянки и пинтадере (табл. 12), на стене у очага и пинтадерах селения Бабадервищ (табл. 12). Такая же сложнопрорисованная свастика украшает кобанскую пряжку 6—5 века до н.э. (табл. 12) и скифский сосуд 6в.д.н.э. из села Аксютинцы на лесостепном левобережье Днепра (табл. 12). Сложнейшая свастическая плетенка, тщательно проработанная мастером 9—7 века до н.э. на одном из кобанских бронзовых топоров (табл. 7), без малейших изменений повторяется в русском лицевой шитье – узоре царских одежд богоматери уже упоминавшейся выше композиции «Предста Царица» (табл. 7) и в вышивке олонецкого подзора 19 века. (табл. 7).

И, наконец, практически любой, самый сложный и прихотливый разветвленный рисунок свастики, мы без труда найдем среди образцов ткачества и вышивки вологодских крестьянок конца 19-начала 20 века.

Можно было бы предположить, что в лицевое шитье, украшающее культовые предметы, связанные с христианскими обрядами, а из него и в крестьянскую вышивку и ткачество, все эти орнаментальные мотивы пришли из Византии. Но таких композиций в византийской традиции нет, о чем наглядно свидетельствуют образцы орнаментов, опубликованные В. В. Стасовым в альбоме «Славянский и восточный орнамент по рукописям Древнего и Нового времени». И в то же время, в средневековых псалтырях, евангелиях, часословах и т. д. Руси, Армении, Сербии, Хорватии постоянно присутствуют многие элементы андроновского и кобанского декора, и, в частности, такие характерные мотивы как свастики различной конфигурации, гуськи, меандры, треугольники. Они встречаются, и по сей день в народной орнаментике на территории Северного и Центрального Кавказа, на западном побережье Каспия, в Армении и Азербайджане.

Практически распространение орнаментов андроновского круга является одним из важнейших указателей путей продвижения земледельческо-скотоводческих племен Восточной Европы в эпоху бронзы и раннего железа. Так М. Н. Погребова отмечает, что белоинкрустированная керамика, на разительное сходство которой с нарезным орнаментом андроновской культуры неоднократно обращали внимание исследователи, появляется в Восточном Закавказье во второй половине 2 тысячелетия до н.э. «в сложившемся виде с очень богатыми и разнообразными мотивами. Она считает, что в сложении собственно иранской материальной культуры пришельцы из степей и лесостепей Восточной Европы играли, видимо, значительную роль, о чем свидетельствуют археологические памятники начала 1 тысячелетия до н. э. и, в частности, керамика из Ирана, обнаруживающая андроновское влияние, украшенная треугольниками и меандрами, причем меандр-ведущий орнаментальный мотив (табл. 2, 3).

Аналогичную картину можно проследить и в орнаментике Средней Азии конца 2 – начала 1 тысячелетия до н. э. М. А. Итина, на основании изучения материалов Хорезмской экспозиции, сделала вывод о том, что в эпоху бронзы здесь происходили сложные этнокультурные процессы. Открытая в Южном Приаралье на территории Акча-Дарьинской дельты Аму-Дарьи культура степной бронзы, названная С. П. Толстовым тазабагъябской, имеет лепную посуду с геометрическими орнаментами андроновского типа. М. А. Итина пишет: «Наличие в тазабагъябской культуре срубных и андроновских черт дает нам основание высказать предположение о пришлом характере тазабагъябского населения Хорезма».

Она отмечает также, что о сходстве керамического материала эпохи бронзы из степей Среднего Поволжья и Западного Казахстана с хорезмским не раз писал И. В. Синицин. М. А. Итина считает, что не только археологический материал позволяет зафиксировать продвижение скотоводческих племен с северо-запада по руслам рек Узбой, Атрек, Теджен, Мургаб, Аму-Дарья, Сыр-Дарья, но и данные антропологии фиксируют «широкое продвижение так называемого андроновского типа на юг». Она присоединяется к мнению С. П. Толстова о том, что племена тазабагъябской культуры были «первой значительной волной индоевропейских, индоиранских или иранских племен, проникших в Хорезм с северо-запада». И. М. Дьяконов считает, что путь арийских племен из их прародины пролегал вдоль предгорий Копет-Дага, где находится» экологически единообразная полоса, связывающая Индостан и внутренние районы Ирана со Средней Азией». Такой же вывод о продвижении на территорию Средней Азии и далее в Афганистан и Индию северо-западных скотоводческо-земледельческих племен в середине 2 тысячелетия до н.э. делает и В. И. Сарианиди. Он отмечает, что оборонительные крепости с мощными стенами и угловатыми башнями появляются практически одновременно в бассейне Мургаба (Аучин, Гонур), Южном Узбекистане (Сапали-Тепе), Северном Афганистане (Дашлы-I), «что исключает элемент случайности и, наоборот, приобретает черты закономерности, обусловленной расселением племен с общекультурным единством». В. И. Сарианиди сравнивает печати-амулеты Мургаба (Южный Туркменистан) середины 2 тысячелетия до н.э. с переднеазиатскими и делает вывод о их независимом происхождении. Говоря о характерном для мургабских печатей орнаментальном мотиве в виде свастики («гадючьего узла»), он приходит к следующему заключению: «Думается, что этот специфический рисунок присущ скорее иранскому, чем месопотамскому искусству: в таком случае мургабское изображение… вероятнее всего иранского происхождения,» и «лишь в иранском мире мы встречаем сцены, сближающиеся с рисунками мургабских печатей». Мы в свою очередь, можем добавить к вышесказанному, что К. Гюмберт в своем альбоме 1000 орнаментов различных народов мира определяет плетенку в виде «гадючьего узла» как характерную для иранской и индийской традиций.

Но такой орнаментальный мотив часто встречается и в декоре средневековых миниатюр Руси, о чем свидетельствуют материалы альбома В. В. Стасова, например, заставка Евангелия 1409 г. псковской работы (табл.14), миниатюра Псалтыри Коневского монастыря, выполненная в 14 веке в Новгороде (табл.15), образец орнаментов Рязани, Галича, Вологда 14—16 века. Кроме того, «гадючий узел», который был так характерен для иранской традиции середины-конца 2 тысячелетия до н.э., присутствует в вышивках различных губерний России вплоть до конца 19-начала 20 века. Он украшает, как основной орнаментальный мотив, ширинку 17 века, вышитые проставки конца 19 века Тамбовской и Воронежской губерниях и Кирилловского уезда Новгородской губернии.

В. И. Сарианиди отмечает, что с распространением новых типов печатей, в Южном Туркменистане и долине Инда полностью прекращается практика изготовления антропоморфной пластики, что свидетельствует об изменениях в идеологических представлениях местного населения, и что многие авторы видят в носителях джукарской культуры новые индоевропейские племена на Индийском субконтиненте. Так отождествляют джукарцев с ариями Р. Гейне-Гельдерн и В. Ферсервис, а Г. М. Бонгард-Левин считает, что: «появление джукарцев отражает проникновение в Синд небольшой по численности группы племен, связанных с Белуджистаном». Одним из важнейших доказательств арийского нашествия считают печати с холма Чанху-Даро, резко отличные от собственно хараппских и имеющие аналоги лишь в долине Инда, Южном Туркменистане, Северном Афганистане, Сузиане.⁸² Исключительный интерес в свете нашей проблематики представляет открытие советско-афганской экспедицией (под руководством В. И. Сарианиди) в Северо-Западном Афганистане, к северо-западу от Балха, монументального комплекса, определяемого В. И. Сарианиди как «храмовый город» эпохи бронзы. К. Йеттмар предполагает, что и круглое укрепление с девятью башнями, и окружающие его постройки Дашлы-3, подчинены определенной религиозной идеей, использовались лишь во время ежегодного праздничного периода. Он отмечает, что воспоминания о таких ритуальных центрах сохранились как в древнеиндийских, так и в древнеиранских текстах. Кроме того, мифология нуристанцев (кафиров Гиндукуша) содержит указания на «небесный замок», где находят приют души умерших. Описания такого замка во многом напоминают сооружения в Северном Афганистане. К. Йеттмар считает, что аналогиями «храмового города» Дашлы-3 в степной зоне были Кой-Крылган-Калу и курган Аржан в Туве. Е. В. Антонова, анализируя планировку сооружений Дашлы-3 и Саппалли-Тепе (Южный Узбекистан) и отмечая наличие в их очертаниях геометрических фигур, пишет: «О том, что планировке сооружений придавалось особое значение, говорит и удивительная близость планов нескольких построек эпохи поздней бронзы с орнаментальными мотивами». В. И. Сарианиди отмечает необычность планировки так называемого «дворца» Дашлы-3 и считает очень показательными Т-образные, чрезвычайно узкие коридоры, в которых трудно пройти даже одному человеку. «Создается впечатление, что они имели «ложный» характер, не несли никакой функциональной нагрузки, являлись тем архитектурно-ритуальным каноном, который должен был неукоснительно присутствовать в монументальных зданиях подобного назначения». Мы можем констатировать, что план «дворца» Дашлы-3 (табл. 16) – это традиционный, одни из самых распространенных, наряду со свастикой, элементов русского браного ткачества, т.н. «ромб с крючками», семантике которого посвящена одна из работ А. К. Амброза. В Дашлы- 3 «ромб с крючками» дополнен Т- образными отростками на сторонах ромба, которые также часто встречаются в ромбических композициях северорусской орнаментики (табл. 16). Е. В. Антонова отмечает, что план постройки центральной части Сапалли-Тепе приобретает сходство со свастикой. Но такая свастика также имеет себе аналоги в ткачестве и вышивке вологодских крестьянок конца 19- начала 20 века. Как уже отмечалось ранее, большинство исследователей связывает появление орнаментов андроновского комплекса, и в частности, меандров, свастик и т.д., в Средней Азии, Афганистане и Индостане в конце 2 – начале 1 тысячелетия до н.э. с продвижением на данные территории с северо-запада арийских групп. О том насколько значительны были эти этнические подвижки, и какое серьезное изменение идеологических представлений несли они с собой, свидетельствует в немалой степени и тот факт, что многие из архаичных орнаментов, принесенных в Среднюю Азию, Афганистан, Индостан степными северными племенами, дожили в этом регионе до нашего времени. Так М. Рузиев в своей работе, посвященной таджикской резьбе по дереву, пишет, что в оформлении дверей и ворот Бухары важную роль играет геометрический орнамент, сложившийся в домусульманский период, состоящий из зигзагов, ромбов, квадратов, свастик. Причем свастику он относит к наиболее древним и устойчивым мотивам геометрического узора. «Она встречается в различных видах декоративного искусства – изразцовой декорации, росписях, вышивках, коврах… В средней Азии этот орнаментальный мотив можно встретить также на вязаных памирских чулках, в резьбе на нагробных камнях, резьбе и росписи по ганчу и дереву и поливной архитектурной керамике. Свастика фигурировала в отделке кирпичных полов древнего Хутталя и на ганчевых панелях дворца из Афрасиаба (10—11 века).

На резных дверях жилищ Бухары она часто выступает не только как орнаментальный мотив, но и по ней конструировался каркас двери…»

Резные двери Бухары

Следует вспомнить и то, что свастика присутствует в декоре Шахи-Зинда (14 век), Биби-Ханум (14 век), Эль-Регистана (15—17 века) в Самарканде.

Шахи-Зинд

Биби-Ханум

Эль-Регистан

Особенно устойчивыми древние традиции арийской орнаментики были в искусстве и архитектуре памирцев, где они дожили до сегодняшнего дня, чему способствовали разобщенность и недоступность горных селений, патриархальный образ жизни и то, что здесь более чем за два тысячелетия население практически не менялось.

Памирские чулки и носки

Об общих истоках как восточнославянской, в частности северорусской, так и горно-таджикской (т.е. восточноиранской) орнаментальной традиции свидетельствуют не только произведения прикладного искусства конца 19-начала 20 века, но и археологические материалы; так, например, сложнопрорисованные свастики на глиняном резном мазаре Мавлоно Мухаммад-Али 10—12 века находят себе аналогию в рисунке клейма на днище сосуда 11—12 века из Старой Рязани.

Что же касается таких архаических, восходящих к андроновским, орнаментов по ту сторону Памира, на территории Индостана, то общеизвестно какую огромную роль в ритуалах, обрядах, декоре Индии играет свастика – символ солнца, вечности, счастья. М. Рузиев, отмечая, что среднеазиатские свастические композиции родственны древнеиндийским, акцентирует внимание на древний традиции, следуя которой в день праздника «Ятра» брахманы в пустынных местах устраивали большие жертвенный костры,.каждый из которых составляли четыре свастики. Надо оказать, что такие композиции из четырех свастик, сгруппированных вокруг общего центра, характерны не только для древнеиндийской, но и как для южно-русской (Тамбовской, Воронежской, Курской, Рязанской), так и северорусской традиции. Причем в вологодском браном ткачестве и вышивке объединение свастик в группы по четыре – один из самых распространенных приемов, о чем свидетельствуют такие материалы Вологодского областного музея, как вышитая белой перевитью великоустюгская ширинка 19 века (табл. 17), браные проставки середины и второй половины 19 века (табл. 18), роскошный, почти полуметровый браный оконец, полотенца, выполненные во второй половине 19 века тарногской крестьянкой Акулиной Ермолиной (табл. 19), декор домотканой скатерти конца 19 века и т. д. (табл. 20, 21).

И, наконец, Е. Е. Кузьмина, отмечая, что домашнее гончарство является одной из определяющих черт в традиционных культурах и важнейшим этническим определителем, пишет, что, начиная с неолита и вплоть до железного века в степи, в отличие от среднеазиатских земледельческих центров, господствовал не расписной, а штампованный геометрический орнамент. Она считает, что: «гончарство ведических ариев было родственно керамическому производству ираноязычных народов, и истоки сложения этой единой традиции прослеживаются не в земледельческих культурах Ирана и Передней Азии, а в пастушеских культурах Евразийских степей, прежде всего в андроновской». Это тем более очевидно, что: «аналогии в технике ведического гончарства с андроновским столь многочисленны и существенны, а технологические приемы столь специфичны, что это дает основания связывать происхождение традиций домашнего гончарного производства предков ведических арьев именно с носителями андроновской культурной общности». И хотя, как отмечает Е. Е. Кузьмина, есть различие в том, что андроновская керамика богато декорирована, а на арийской керамике Индостана таких орнаментов мало, «наличие штампованного орнамента отмечено в ведических источниках» и «все элементы андроновского орнаментального комплекса до сих пор сохраняются в народном искусстве Индии». Вслед за Е. Е. Кузьминой, констатируем, что все элементы андроновского орнаментального комплекса сохранялись до конца 19- начала 20 века также и в браном ткачестве и вышивке северорусских (вологодских, архангельских) крестьянок. Е. Е. Кузьмина пишет: «Решающее значение при изучении сложной этнической истории Южной Средней Азии и Афганистана, по-видимому, будет иметь тщательный анализ в плане и.-и. традиции семантики образов изобразительного искусства, для чего археология уже сейчас дает богатый материал.» Думается, что комплексное рассмотрение развития орнаментов, общих для восточнославянской (северорусской) и индоиранской традиции, с древнейших времен и до наших дней, свидетельствует об единых, глубоко архаичных истоках этих традиций, о длительном процессе развития и трансформации древнего архетипа, о совместной выработке в течение тысячелетий более разнообразных, новых орнаментальных схем, об огромном генетическом родстве этих народов. Сходные орнаменты, конечно, могут возникнуть у разных народов, но трудно поверить в то, что у людей разделенных тысячекилометровыми расстояниями и тысячелетиями (если только они не связаны этногенетически), могут совершенно независимо друг от друга появиться столь сложные орнаментальные композиции, повторяющиеся даже в мельчайших деталях, да еще и выполняющие одни и те же сакральные функции оберегов и знаков родства. Делая вывод о бесспорном родстве архаических восточнославянских и индоиранских комплексов, мы должны особо подчеркнуть, что, не смотря на значительное разнообразие этих орнаментов в индоиранском регионе, наиболее архаичные типы и наибольшее их разнообразие характерны для восточнославянского, конкретно северорусского народного искусства. Именно здесь сохранились в целости и неприкосновенности практически все звенья многотысячелетней орнаментальной традиции, начиная с верхнепалеолитических ромбо -меандровых мотивов и вплоть до сложнейших абашевских, поздняковских и андроновских орнаментальных комплексов. Всё это позволяет нам сделать вывод о том, что именно на территории Восточной Европы складывались древнейшие геометрические орнаментальные комплексы, ставшие священными символами индоиранских народов, с одной стороны, и не утратившие своих сакральных функций оберегов и знаков родства у восточнославянских народов, вплоть до начала 20 века, с другой.