Лавкрафт же провел День благодарения в Шипсхед-Бей (Бруклин) в приятной компании Эрнеста А. Денча и его родных. В конце августа он ездил туда на собрание Клуба редакторов, а предлагаемой темой для сочинений стал новорожденный сын Денча, так что Лавкрафт, к тому времени уже уставший от искусственных поводов для творчества, написал необычайно мрачное и задумчивое стихотворение «К младенцу»: в длинных александрийских строках в стиле Суинберна он повествует об ужасах реальной жизни и силе снов, которая помогает их преодолеть. В День благодарения от гостей не требовалось ни прозаических, ни поэтических сочинений, так что Лавкрафт просто увлекательно провел время с Макнилом, Кляйнером, Мортоном и Перл К. Мерритт, журналисткой-любительницей и будущей супругой Мортона.

Рождество он провел с семейством Лонгов. Лавкрафт приехал к ним в 13:30 в своем выходном сером костюме (который он называл «триумфом»), Макнил и Лавмэн уже были на месте. Родители Лонга подарили всем по шелковому носовому платку, подобранному в соответствии с предпочтениями каждого: Лавкрафту достался светло-серый, а Лонгу – ярко-фиолетовый. После обильного ужина с индейкой друг другу передавали мешочек с разными полезными предметами из магазина «Вулвортс», чтобы все взяли себе по одной вещи – например, пену для бритья, тальк и тому подобное. Лавкрафту попалась зубная щетка, оказавшаяся чересчур твердой для его десен. Затем провели конкурс, в котором гости определяли рекламируемого производителя по иллюстрации из журнала. Хотя Лавкрафт признался, что не читает популярные журналы, конкурс выиграл именно он, угадав шесть из двадцати пяти компаний (Лавмэн и Макнил назвали пять, а Лонг всего три). Говарду, как победителю, досталась коробка шоколадных конфет. По описанию все это похоже на день рождения маленького мальчика, однако гостям понравилось. После скучного двойного сеанса в местном кинотеатре последовал легкий ужин (у каждого на тарелке был леденец!). Домой Лавкрафт вернулся в полночь.

После сентября в литературном творчестве Лавкрафта снова наступило затишье. За последние три месяца того года он написал только яркое стихотворение в «странном» стиле «Октябрь» (восемнадцатого октября) и симпатичное поэтическое поздравление с днем рождения «К Джорджу Уилларду Кирку» (двадцать четвертого ноября). Затем в середине ноября Лавкрафт заявил, что «У. Пол Кук требует от меня статью, посвященную ужасному и странному в литературе»¹⁰⁶ для нового журнала Recluse. «Я подготовлю ее не спеша», – добавил Говард. И действительно, спустя почти полтора года он все еще добавлял финальные штрихи к эссе «Сверхъестественный ужас в литературе».

К написанию статьи он приступил в конце декабря, а к началу января уже были готовы первые четыре главы (о готической литературе, вплоть до «Мельмота Скитальца» Метьюрина). В то время Лавкрафт как раз читал «Грозовой перевал» Эмили Бронте, о котором впоследствии написал в конце пятой главы эссе¹⁰⁷. К марту он успел подготовить седьмую главу, посвященную Э. По¹⁰⁸, а к середине апреля «наполовину одолел Артура Мэкена» (глава 10)¹⁰⁹. Работа была организована довольно специфичным образом: Лавкрафт попеременно то читал, то писал о конкретном авторе или периоде. Из первоначального упоминания данного проекта не сразу становится ясно, что Куку требовалась историческая монография, ведь статья «об ужасном и странном в литературе» вполне могла быть теоретической или тематической, но Лавкрафт истолковал его задумку именно таким образом. Вынужденный выбор подхода он объясняет Мортону так:

«С моей никудышной памятью я быстро забываю подробности всего, что читал за последние полгода или год, поэтому, чтобы со знанием дела прокомментировать выбранные мною отрывки, для начала мне пришлось внимательно их перечитать. Добрался я до „Отранто“ [„Замок Отранто“ Хораса Уолпола] и начал выискивать все необходимое, чтобы понять, какой же там, черт возьми, сюжет. Со „Старым английским бароном“ та же ситуация. А когда дело дошло до „Мельмота“, я тщательно изучил два фрагмента из антологий, других вариантов у меня и не было – глупо ведь пускаться в хвалебные речи, даже не прочитав творение целиком! „Ватека“ и „Истории Ватека“ я тоже был вынужден перечитать, а позапрошлым вечером я снова от корки от корки изучил „Грозовой перевал“»¹¹⁰.

Временами Лавкрафт был чересчур скрупулезным. Он потратил целых три дня на чтение произведений Э. Т. А. Гофмана в Нью-Йоркской библиотеке, хотя в итоге посчитал его занудным и в эссе посвятил ему всего лишь половину абзаца, сказав, что Гофмана, скорее, можно отнести к гротескному, а не к «странному» жанру. Впрочем, иногда Лавкрафт шел и более коротким путем: например, два «отрывка из антологий», по которым он изучал «Мельмота Скитальца» Метьюрина, можно найти в сборнике Джорджа Сейнтсбери «Таинственные рассказы» (1891), где также приводились отрывки из книг Анны Радклиф, М. Г. Льюиса и Метьюрина, и в потрясающей десятитомной антологии Джулиана Готорна «Запертая библиотека» (1909), которую Лавкрафт приобрел в 1922 году во время одной из поездок в Нью-Йорк. Он во многом опирался на сборник Готорна, именно по нему цитировал греко-римскую «странную» литературу (историю о привидениях Апулея и письмо Плиния к Суре) и четыре рассказа французских соавторов, писавших под общим именем Эркманн-Шатриан.

К тому времени Лавкрафт, естественно, прочитал большинство значительных работ «странного» жанра, однако продолжал открывать для себя что-то новое, например, двух высоко оцененных им авторов, о которых он впервые узнал в то время. Сначала, еще в 1920 году, по рекомендации Джеймса Ф. Мортона Говард почитал Алджернона Блэквуда (1869–1951), но тогда, что любопытно, писатель не очень-то его заинтересовал: «Не могу сказать, что я в восторге, потому что Блэквуду чего-то недостает для создания по-настоящему пугающей атмосферы. Во-первых, он излишне многословен, а во-вторых, описываемые им ужасы и странности слишком уж символичны – именно что символичны, а не убедительно шокирующие. И символизм его далек от вычурности, которая делает Дансени таким выдающимся рассказчиком»¹¹¹. Лавкрафт снова упомянул Блэквуда в конце сентября 1924 года, когда сообщил, что читает его сборник «Слушатель и другие рассказы» (1907), где в том числе содержался рассказ «Ивы» – по словам Лавкрафта, «пожалуй, самое поразительное творение сверхъестественного толка из прочитанных мной за последнее десятилетие»¹¹². В дальнейшие годы Лавкрафт, не задумываясь, называл (и, думаю, был прав) «Ивы» величайшим из «странных» рассказов, а на второе место ставил «Белых людей» Мэкена. Потом Блэквуд упоминается лишь в начале января 1926 года, но к тому времени Лавкрафт прочитал уже несколько его ранних сборников, в том числе «Затерянную долину и другие истории» (1910) и «Невероятные приключения» (1914). Он еще не читал «Джона Сайленса, необычайного врача» (1908), однако вскоре ознакомится с этим сборником, и некоторые рассказы покажутся Лавкрафту очень сильными, хотя другие, на его взгляд, будут подпорчены повальным использованием «детектива-ясновидца».

Странно, что Лавкрафт не узнал о существовании Блэквуда (как и Мэкена с Дансени) раньше. Его первый сборник «Пустой дом и другие рассказы» (1906) считается довольно слабым, хотя там есть несколько примечательных вещей. «Джон Сайленс» стал бестселлером, благодаря которому период с 1908 по 1914 год Блэквуд смог провести в Швейцарии, где написал самые успешные работы. «Невероятные приключения» (тот самый сборник, к которому Лавкрафт в 1920 году отнесся очень равнодушно) можно назвать одной из лучших подборок в «странном» жанре с «серьезным и благожелательным пониманием процесса создания человеческих иллюзий, в связи с чем Блэквуд как творец занимает более высокое место по сравнению с любым другим невероятным мастером слова и писательской техники…»¹¹³

Блэквуд был мистиком и в своей прекрасной автобиографии «Эпизоды из жизни до тридцати» (1923), составляющей наряду с «Далекими годами» Мэкена (1922) и «Проблесками солнца» Дансени (1938) любопытную трилогию великих автобиографий «странных» авторов, признался, что освободился от давящей традиционной религиозности семьи с помощью буддистской философии. Со временем Блэквуд пришел к пантеизму – важной и глубоко прочувствованной системе, которая наиболее отчетливо проявляется в его романе «Кентавр» (1911), главном произведении автора и подобии духовной автобиографии. В каком-то смысле Блэквуд, как и Дансени, стремился к возвращению в природный мир. Однако поскольку он, в отличие от Дансени, был мистиком (а впоследствии заинтересовался еще и оккультизмом), в слиянии с Природой, по его мнению, человек мог отбросить моральные и духовные шоры современной городской цивилизации, поэтому конечной целью для него было расширение сознания, открывающее нашему восприятию безграничную вселенную. В некоторых романах Блэквуда, включая «Юлиуса Леваллона» (1916), «Волну» (1916) и «Смышленного посланника» (1921), открыто говорится о реинкарнации таким образом, что напрашивается вывод: автор и сам в это верил.

Таким образом, с философской точки зрения Блэквуд и Лавкрафт были противоположностями, хотя Говарда сей факт ничуть не беспокоил (не менее враждебно он был настроен и по отношению к взглядам Мэкена), и в произведениях Блэквуда можно найти много привлекательного, даже если не разделять его картину мира. Впрочем, данным философским расхождением можно объяснить тот факт, что Лавкрафт недооценивал некоторые из менее популярных работ Блэквуда. В «Волне», «Саду вечности» (1918) и других произведениях много внимания уделяется любви, поэтому Лавкрафта они не впечатлили, что вполне ожидаемо. Несмотря на то что Блэквуд всю жизнь оставался холостяком, в таких трогательных работах, как «Джимбо» (1909), «Обучение дяди Пола» (1909) и некоторых других, проявляется его интерес к детям. Лавкрафту очень приглянулся роман «Джимбо», а вот остальные труды Блэквуда на эту тему казались ему нестерпимо слащавыми. Возможно, такое обвинение и справедливо в адрес слабых романов вроде «Узника сказочной страны» (1913) или «Еще один день» (1915), но не соотносится с его лучшими работами в этом ключе. Блэквуд чаще всего стремится вызвать у читателя не ужас, а благоговение, и в «Невероятных приключениях» он умело этого добивается. Лавкрафт постарается проделать то же самое в своих более поздних работах и, пожалуй, преуспеет. Вскоре Говард назовет Блэквуда главным «странным» автором той эпохи, поставив его даже выше Мэкена.

Монтегю Родс Джеймс (1862–1936) – совсем другое дело. Лишь малая часть его творчества относится к «странному» стилю, а основным его занятием было изучение средневековых манускриптов и Библии. Его издание «Апокрифического Нового Завета» (1924) долгое время считалось образцовым. Джеймс начал рассказывать истории о привидениях, когда учился в Кембридже, и первые свои рассказы прочитал на собрании Общества болтунов в 1893 году. Позже он стал ректором в Итонском колледже, а собственные истории пересказывал подопечным на Рождество. Со временем они были изданы в четырех томах: «Рассказы антиквария о привидениях» (1904), «Новые рассказы антиквария о привидениях» (1911); «Кривая тень и другие истории» (1919) и «В назидание любопытным» (1925). Собранные в одном томе под названием «Истории о привидениях М. Р. Джеймса» (1931), все его рассказы занимают не более шестисот пятидесяти страниц, однако считаются вехой «странной» литературы. Во всяком случае, в этом сборнике представлены традиционные истории о привидениях в крайне изысканной форме, и именно совершенствование этой формы Джеймсом и привело к эволюции психологического рассказа о призраках благодаря Уолтеру де ла Мару, Оливеру Онионсу и Л. П. Хартли. Джеймс мастерски выстраивал короткие рассказы, тогда как структура его более длинных историй бывает иногда настолько сложна, что возникает серьезное расхождение между хронологической последовательностью сюжета и порядком повествования. Джеймсу, одному из немногих, также удавалось писать в разговорном, причудливом и шутливом стиле, не разрушая при этом атмосферу ужаса. Лавкрафт восхищался этим его умением, но молодым коллегам советовал даже не пытаться копировать подобную манеру. У Джеймса, как и у Лавкрафта с Мэкеном, есть своя «армия» верных поклонников. Впрочем, если говорить честно, то большинство работ Джеймса слабы и неубедительны: у него не было собственного видения мира, который он старался бы донести до читателей, как это делали Мэкен, Дансени, Блэквуд и Лавкрафт, и многие его рассказы словно преследуют только одну цель – вызывать дрожь у читателя. Вероятнее всего, Лавкрафт впервые прочитал что-то из Джеймса в Нью-Йоркской библиотеке в середине декабря 1925 года^114. К концу января 1926 года он уже ознакомился с первыми тремя сборниками рассказов и планировал как можно скорее достать только что вышедший сборник «В назидание любопытствующим». Хотя на тот момент Лавкрафт был в восторге от автора и говорил, что «в жанре ужасов Джеймса практически невозможно превзойти»¹¹⁵, а со временем в «Сверхъестественном ужасе в литературе» назовет Джеймса «современным мастером», уже в 1932 году Лавкрафт скажет, что «на самом деле он не стоит в одном ряду с Мэкеном, Блэквудом и Дансени. Он самый приземленный представитель „большой четверки“»¹¹⁶.

Эссе «Сверхъестественный ужас в литературе» отличается превосходной структурой и включает в себя следующие десять глав:

I. Введение

 II. Зарождение литературы ужаса

   III. Ранний готический роман

    IV. Расцвет готического романа

  V. Второй урожай готического романа

    VI. Литература о сверхъестественном в континентальной Европе

VII. Эдгар Аллан По

VIII. Традиция сверхъестественного в Америке

    IX. Традиция сверхъестественного на Британских островах

  X. Современные мастера

Во вступительной главе Лавкрафт излагает свой взгляд на теорию «странного» рассказа, а в следующих четырех главах прослеживает его развитие от античности до окончания готического периода в начале девятнадцатого века, затем одну главу посвящает иностранной литературе о сверхъестественном. Центральное место в этой исторической последовательности занимает Э. По, чье влияние на литературу отмечается в заключительных трех главах.

Как я уже отмечал, на тот момент имелось не очень много критических работ, посвященных «странному» жанру. В конце ноября Лавкрафт читал «Историю ужаса» Эдит Биркхед (1921), знаковое исследование готической литературы, и, хотя Август Дерлет не соглашался с этим утверждением¹¹⁷, в эссе Говарда – как в структуре анализа, так и в некоторых рассуждениях – отчетливо видны заимствования из работы Биркхед, особенно в разделе о готической литературе (главы II–V). В конце четвертой главы Лавкрафт упоминает Биркхед и Сейнтсбери. Приблизительно в одно время с эссе Лавкрафта вышла глубокая историко-тематическая работа Эйно Райло под заголовком «Замок с привидениями» (1927), и Говард с удовольствием ее прочитал.

Единственным всесторонним исследованием современной «странной» прозы тогда была монография Дороти Скарборо «Сверхъестественное в современной английской художественной литературе» (1917), с которой Лавкрафт ознакомился только в 1932 году. Прочитав эту работу, он справедливо раскритиковал ее за чрезмерную схематичность тематического анализа и брезгливое отношение к откровенно пугающим произведениям Стокера, Мэкена и других. Эссе Лавкрафта же отличается оригинальностью как историческое исследование, что особенно заметно в последних шести главах. Даже по сей день крайне малое количество работ на английском языке посвящено зарубежным «странным» произведениям, а Лавкрафт одним из первых высоко оценил таких авторов, как Мопассан, Бальзак, Эркман-Шатриан, Готье, Эверс и т. д. Большая глава, в которой рассказывается об Э. По, несмотря на излишне витиеватый язык, остается, пожалуй, одним из примеров наиболее проницательного краткого анализа. Представители поздней Викторианской эпохи в Англии не вызывали у него большого энтузиазма, однако его рассуждения о Готорне и Бирсе в восьмой главе весьма занимательны. А величайшим его достижением, пожалуй, стало то, что Лавкрафт причислил Мэкена, Дансени, Блэквуда и М. Р. Джеймса к четверке «современных мастеров» «странного» жанра, и данное утверждение, несмотря на придирки Эдмунда Уилсона и других, подтвердилось дальнейшими исследователями. Не хватает в этом списке только одного мастера – самого Лавкрафта.

Настало время поговорить о том, насколько цельным получилось эссе Лавкрафта. Критики не склонны соглашаться с Фредом Льюисом Патти, который заявлял, что Лавкрафт «не упустил ничего важного»¹¹⁸. Питер Пенцольдт упрекал автора за отсутствие в его трактате таких имен, как Оливер Онионс и Роберт Хиченс¹¹⁹, а Джек Салливан раскритиковал Говарда за то, что Ле Фаню удостоился в эссе лишь краткого упоминания¹²⁰. Недавно я перечитал произведения Ле Фаню, зачастую очень многословные и незамысловатые, поэтому не стану вписывать это в промахи Лавкрафту. Дело, однако, в том, что он даже не читал Ле Фаню на момент работы над первой версией эссе и знал автора только по его репутации. Позже он прочитал довольно посредственный роман Ле Фаню «Дом у кладбища» (1863) и, что не удивительно, составил о нем не самое высокое мнение. Что по-настоящему заслуживает внимания среди трудов Ле Фаню, так это его рассказы и повести, а в начале двадцатого века достать их было уже сложно. Когда в 1932 году в «Антологии детективных историй» Дороти Л. Сэйерс (1928) Лавкрафт прочитал шедевральный рассказ Ле Фаню «Зеленый чай», он все равно не сильно изменил свое мнение о писателе: «Я наконец-то достал „Антологию“ и прочитал „Зеленый чай“. Это, однозначно, лучшее, что я знаю у Ле Фаню, хотя в один ряд с По, Блэквудом и Мэкеном я бы его все же не поставил»¹²¹.

Но самое главное в эссе – это даже не проницательные рассуждения об авторах и неуверенное понимание того, как на протяжении лет развивалась эта область литературы (не стоит забывать, что историческое исследование Лавкрафта стало первым