Людологический анализ синхронистичности

Название нашей работы не совсем соответствует обычному ожиданию читателя, мы не будем детально рассматривать теорию синхронистичности ни с позиции ее оправданности в психотерапии, ни с точки зрения соответствия людологической картине мира. Мы признаем за К. Юнгом первенство в определении названия предмета исследования и попытке очертить его границы. Во всем же остальном полагаемся на собственное ощущение предметности и степени истинности того или иного вывода, ориентируясь непосредственно на собственный опыт и знания.

Для точного понимания сущности проблемы помимо приведенного ниже материала, мы рекомендуем читателю ознакомиться с работой К. Юнга «О синхронистичности»³, ибо в некоторых местах нашего рассуждения идет прямое корректирование смысла текста.

Как уже отмечалось, мы будем исходить из универсального метода познания, – людологии, при этом будем демонстрировать его непосредственное применение к предмету исследования. При всем желании мы не можем позволить себе излагать универсальную методологическую базу более того объема, что приведен выше и демонстрировать ее полное применение в отношении круга универсальных вечных вопросов (это было бы слишком обременительным, при том, что объем работы и так достаточно велик). Для любопытствующих относительно самого метода мы рекомендуем ряд специальных работ, знакомство с которыми позволит читателю овладеть людологическими основами рассуждения. Помимо этого там, где будут использоваться усложненные конструкции мы будем давать пояснительные сноски.

О предмете синхронистичности как
«модернизированном варианте устаревшей концепции соответствия и взаимопонимания и гармонии»⁴

К. Юнг обнаруживает «феномен» психики человека, называя его «смысловое совпадение», его сущность в том, что абсолютно несвязанные друг с другом события совпадают по смысловой степени своего восприятия для наблюдающего субъекта. Частота и постоянство таких совпадений приводит субъекта наблюдения к выводу об их заданности и достаточной определенности. Но при этом невозможно установить какую —либо закономерность или причинно-следственную связь таких смысловых совпадений в соответствии с представления человеческого о причине и следствии. Именно поэтому нагромождение случайностей производит достаточно большой эффект на субъекта наблюдения, а порой и просто ассоциируется с чудом.

Так, К. Юнг приводит ряд убедительных примеров, не будем их описывать просто подчеркнем их общие черты. Чувственно – воспринимаемое (то, что никак не может быть отнесено к области галлюцинации или самовнушения) вдруг оказывается в поле восприятия субъекта наблюдения именно в тот момент и именно в то время, когда он абсолютно не преднамеренно думает о данном объекте чувственного мира, тем самым происходит нечто вроде случайной удачи, но она приобретает порой весьма загадочные формы, когда повторяется в достаточно коротком промежутке времени несколько раз подряд, не меняя своей качественной формы. Это одна из временных групп, другие могут дифференцироваться относительно предшествия во времени, а так же удаленности на расстоянии (когда лицо «видит», умозрит событие, которое происходит вне пределов видимости, как таковой или предвидит наступление события во временном разрыве по отношению к своему настоящему). Это и называется синхронистичностью, не синхронизацией как подчеркивает К. Юнг, а некоторой гармоничной сочетаемостью значения, корреспондируемого психикой и реально существующего события, факта. Автор синхронистичности достаточно близок к тому чтобы, выявить некоторое подобие закона, благодаря которому происходят данные совпадения, но Юнг не делает этого и лишь указывает нам, что его понимание и объяснение синхронистичности является новой интерпретацией старой Лейбницевской концепции соответствия и взаимопонимания и гармонии, которая носит вселенский характер универсума.⁵

Тем не менее, Юнг первым определил природу случайного не с позиции восприятия 3-х лиц, а исходя из внутреннего представления о случайном самого субъекта совпадения. Случай впервые понят как субъективное сопереживание происходящему, как субъективно структурируемое явление, зависимое от психического состояния познающего.⁶ Обратимся здесь вообще к методу психологии в части определения человеческого и понимания человека. Так, психология может быть определена, как наука о сознании лишь в той степени в какой позволительно вообще отграничивать такие понятия как мысль, содержание мысли (то понимаемое, что остается всегда и везде, несмотря ни на какие изменения формы), форма выражения мысли внутри самого носителя мысли (например, человек как носитель мысли и жесткий диск компьютера, неужели субъект —это основание для того, чтобы в одном случае констатировать наличие мысли, а в другом только наличие информации?), содержание самой мысли при коллективных формах известности (образах). Ведь, это же понятно, что сознание есть область продуцируемая мыслью, это то, что существует благодаря мысли (в данном случае мы пока не рассматриваем причинно – следственную связь в генезисе сознания или мысли). Но мысль однозначно предполагает разумность, которая в человеке заранее отрицаема любым, кто пытается изучить именно природу индивидуально взятого человека. Психология могла бы быть определена при этом как наука, имеющая очень узкий предмет исследования – область разумного в человеческом. Поэтому любимым доводом психологии стала категория «бессознательное» – достаточно удобная «ссылка», благодаря которой все противоречия переходят из сферы практических задач в область достаточной нормальности нормы ненормальности. Причем размытость данного понятия должна быть определена ясно и отчетливо, что и делается с большим умением «все, что по совести можно сказать о бессознательном, так это лишь то, что сознающему разуму позволительно о нем говорить». Впрочем каждая наука имеет свою систему снятия противоречий в области результата опосредования своего предмета исследования, для юриспруденции например, это удобнейшая данность в форме позитивного права («законодатель», волеизъявление народа и прочее). В психологии так же интересна деталь того, что массы психологов не учитывают фактор собственного влияния на предмет исследования – состояние бытия в возможности человека. Врач психотерапевт достаточно уверен в том, что то, что он воспринимает от пациента во время сеанса исходит от самого пациента и к нему врачу абсолютно никакого отношения не имеет. Врачи даже не догадываются, что сами структурируют бытие в возможности пациента, и когда он выдает им результаты такого структурирования они принимаются ими за признаки заболевания, «которые были уже давно описаны в научной литературе», а значит, налицо совпадение общетеоретически научного и действительно эмпирического, – вот вам и верификация теорий великих психотерапевтов. Юристы в отличие от психологов не настолько далеки от собственного «я» – англосаксонская система права с ее судебными прецедентами тому подтверждение.

Вернемся к обсуждению предмета психологии. Человек как субъект, осуществляющий мыслительную деятельность, характерен одной особенностью, которая подчас ускользает от наблюдательного взора психологии. Пытаясь вечно обрести достаточное доказательство бытия самого себя, человеческое всегда с ужасом отказывается от признания бытия только того, что заложено, наличествует в нем самом. Пределы бытия человеческого (я не говорю о человеке лишь, как о человеческом, как о той области, которая есть противоположность всему вне себя, к ней не принадлежащего) начинаются только в человеке и в нем же прекращаются. Все наши реалии мира обнаруживают себя только как часть того, что есть бытие в возможности. Для человека как отдельного индивидуума характерна связка «бытие в возможности – бытие в действительности», и здесь К. Юнг вполне справедливо ставит ощущение как средство получения информации на первый уровень своей Структуры психического бытия человека. Но опять же подчиняясь причинно – следственному представлению ощущение трактуется как первичная данность, с помощью которой «человек получает информацию о внешнем мире».⁷ Таким образом, предполагается, что само ощущение информативно, в нем заложено значение. На самом же деле это только следствие, но никак не данность причины. Унифицированность в области чувственного – лишь следствие единой формы восприятия. Например, любое незнакомое чувство, которое до этого вообще никогда не испытывалось ни одним индивидуумом (т.е. такое информация о котором отсутствует в принципе) будет восприниматься каждым человеком на сознательном уровне как страх. Причем страх здесь не является ощущением, он есть вполне осознанная реакция, которая понимаема и принимаема сознанием как форма реакции. Человек происходит, как вид синкретичного бытия самого себя и любого явления (само понятие «себя» формируется только на этапе забывания о самом себе как об объекте взаимодействия). Так, склонность дикаря к мистическому участию есть только наше представление о форме психики первобытного человека, которое совершенно не изменилось по форме, но достаточно дифференцированно сегодня по своему содержанию. Точно так же мы строим наши суждения относительно животных, – мы приписываем им качества, которые находим в себе (с этой точки зрения строятся наши симпатии не только к животным, но и вообще к тем объектам чувственного мира, которые находятся в полной изоляции от нас в пределах встречности и подобия). Подчас объективированное представление находит реализацию в конкретном отношении (черная кошка – хороший пример).

Сознание как нечто обнаруживающее только личностное причастие к чему бы то ни было в этом отношении и есть то самое мистическое причастие дикаря. Оно, однако, дистанцированно благодаря понятию человека как некоторой целостности, вынесенной за пределы бытия чувственных объектов взаимодействия. Современности вовсе нет необходимости непосредственного действия для чувственного ощущения экзистенции самого себя- достаточно знания, ибо сегодня сама мысль может заставлять чувствовать (банальнейший вечный пример – ревность).Олимпийское спокойствие наших предков – это вовсе не аристократическая черта – это ритм той эпохи, когда сознание обнаруживало беспокойство только в случае личностного вовлечения, требующего именно действия, а не созерцания. Другой вопрос заключается в критерии личностного и вне личностного, всего того, что лишено основания действенного ощущения через только свое «Я». Тысячи людей заканчивают жизнь самоубийством только потому, что считают свои проблемы глубоко личностной судьбоносной частью своей жизни, нисколько не задумываясь о том, что все их переживания и беды – только продукт стандартизированного восприятия тех или иных общих объектов. Естественность этих процессов заставляет изумляться силе человеческой уверенности в неповторимости своего собственного «Я»⁸. В философской антимонии нет ни одного человека, кто бы указал на отсутствие человека (Диоген и Ницше-исключения). Грань между человеком и вне человеческим – необъяснима с позиции анализа по качеству того, что преподносится под именем мышления, Эго, если угодно.

Наши представления о человеке так же условны как и представления дикаря о солнце – они порождение суммы тех представлений, которые носят «названия», содержание эпохи.

Мы принимаем под человеком некоторую данность рассуждения, которая может быть корреспондирована самыми различными источниками: как собственно детским именем, так и священным писанием, структурирующим несколько десятков образов должного человека. Человек как сумма действий надлежащей формы – такова христианская трактовка человеческого. Христианство первое предъявило к человеку требование качества относительно действия к самому себе, сделав эталоном отношение своего «Я» к предметам вне «Я», – «возлюби ближнего своего, как самого себя»; круг замыкается на самом человеке – универсум к универсуму. Далее человек – как образ, подчас подменяемый мета- формами: личность, лидер, достойный человек, – это уже круг понятий человека они требуют не действий, а подобия и соответствия, критерий —признание неперсонифицированным большинством качества, которое есть эталон. В дальнейшем схема усложняется, так как мы переходим от субъекта к деятельности и здесь критерии оценок результативны. Отношения, формы динамики, конституируются самым различным образом —обычай, правило, закон, представление. По результативности оценивается субъект. В дальнейшем человек как целостность, как замкнутость в самом себе, но это нечто противоположное дельфийскому «познай себя», ибо не предполагает активности, это уже результат прошлой активности – целостная личность, которая есть мерило для человеческого по качеству. Добавим так же атрибутивные свойства – способность мыслить, корреспондировать значение и преемственность; плюс полная уверенность в знании, что действительно человек есть, существует, ибо пока существует множество подобных тебе по умолчанию существуешь и ты (в этом античеловеческая сущность творческого одиночества – когда существуешь единожды и однажды, без подобных тебе самому).

Человек предстает как основание для бытия. Отрицать человека как целостность определенного рода символов и образов – безумие. Человеческое обнаруживает себя в области двух реакций: встречности и подобия. К. Ясперс удивительно точно уловил зависимость представлений человека о самом себе от той формы деятельности, в которую вовлечен человек. Как только все формы общественного производства принимают единое основание целесообразности и скоординированности в рамках единого пространства (восприятия пространства как единого) и времени, появляется понятие человека, которое начинает обслуживать сферу экзистенционального. И на вопрос «кто ты?» уже ответом слышится «Я- человек». Сознание вырывается из рамок профессии. Именная культура (М. К. Петров) из всецелостности приобретает форму символической причастности (имя уже не является исчерпывающим источником необходимой информации – оно становится показателем причастности к человеческому – содержание этого человеческого может быть достаточно различно от советских Даздраперм, до графской фамилии). Но, что есть человек вне самого себя при том, что это «самого себя» уже удобная форма языкового выражения необычного вопроса, которая абсолютно бессодержательна применительно к сколько- нибудь практическому анализу?..

Эта проблема получила название «Круга человека». Сущность ее состоит в том что анализ человеческого может быть сведен только к компаративному анализу представлений множества человеков (чаще имеет место быть связка quasi индивидуальное – общественное БВВ, представленное в той или иной форме). Сам язык не допускает возможности отказаться от составляющего подлежащего человек (любой его заменитель несет в себе знание о ком идет речь), действительно, мы живем по принципу той самой мистической причастности, что и «древние дикари». Попытки определить человеческое из самого человеческого тщетны, они наталкиваются на неспособность определить то, чего нет в теории, но вот же наличествует на практике- «Я же есть!».