Задача патрульного катера – патрулировать морские подходы к порту. Этим они сейчас и занимались. Демонстративно, спокойно, уверенно…
Получилось. Никакой тревоги на берегу, никаких выстрелов, никакой погони. Катер беспрепятственно покинул уютную бухточку. А уж скрывшись с глаз долой, выдал все, на что был способен.
Мчались с ветерком. Гнали по водной глади так, что Ядвига повизгивала от ужаса и восторга. К берегу повернули, когда среди пустынных песчаных и каменистых пляжей замаячили скалы. Бурцев сбросил скорость, но останавливаться не стал. Направил катер в бурлящий поток прибоя.
– Вацлав! Безумец! Погубить нас хочешь?! – встревожился пан Освальд.
– Помолчи, а? – процедил Бурцев сквозь зубы, – Не болтай под руку, если жить не надоело.
Добжинец заткнулся. Вся остальная команда соревновалась в скоростном чтении молитв.
А прямо по курсу – острые каменные клыки и покатые, обтесанные водой валуны. И рваные пенные клочья. Ветер был не сильный, однако в прибрежных скалах волна за малым не ревела. Да, приближаться здесь к берегу – безрассудство на грани самоубийства. И именно поэтому Бурцев вел катер сюда.
Проскочат – будет, где спрятать немецкую посудину и укрыться самим. Искать их тут фашистско-тевтонские ВМС ли станут. А станут – так лучшей позиции для обороны не придумать. Но вот если не проскочат… Что-то подсказывало Бурцеву, что вплавь тогда до берега доберутся не все. Значит, нужно проскочить.
Шли бы под парусами или на веслах, да при хорошей осадке – хрен совладали бы с бушующей стихией. Давно б расшиблись на фиг. Однако мощный движок на легоньком суденышке позволял лихо маневрировать в каменном лабиринте.
И все же… Бум! Бум! Бум! Трижды их долбануло о камни, да так, что народ едва не посыпался в воду. На правом борту появилась приличных размеров вмятина. Левый дал небольшую течь. Мелочи… Пока они держатся на плаву, все это – мелочи.
Бурцев рулил, бросая катер из стороны в сторону – в обход, в объезд, в обплыв камней. И немного вперед. И снова в сторону. И опять чуть вперед. Чуть-чуть. Таких чуть-чуть становилось все больше. Берег приближался. И наконец…
Хр-р-рмс-с-с! Катер дернулся. Люди – вповалку. А днище скрежещет о камни так, что вянут уши и ноют зубы. Но это был добрый скрежет – не о хищный подводный зуб, не о коварную мель – о береговую гальку выступавшей меж скал косы. Бурцев заглушил мотор. Ну, приплыли, что ли?
Жюль прыгнул за борт первым. По пояс в воде, захлебываясь в фонтанах неистовствующего прибоя, дернул за носовой швартовочный канат. Через секунду королевскому капитану помогали Дмитрий, Гаврила и Збыслав. Дело пошло споро. Катер стащили с галечного выступа, поволокли вдоль косы. Еще пара секунд – и на борту осталась только Ядвига. Мужики – все до единого – впряглись в бурлацкую упряжку, и тут уж стихия сдалась окончательно. Даже помогла напоследок – подтолкнула вслед настырным человечкам поднадоевшую плавучую игрушку. Волна выпихнула побитый катерок к берегу и отхлынула…
Прежде, чем подоспела новая волна, Жюль дотянулся до огромной глыбы – большого куска скалы с отколотой середкой. Камень идеально подходил для швартовки, и капитан Ее Величества в два счета закрепил канат. Сам – упал, обессилев. Остальные распластались рядом. Откашливаясь, отфыркиваясь.
Жюль что-то восторженно прокричал.
– Чего ему надо? – устало поинтересовался Бурцев.
– Говорит, что ты величайший из мореплавателей и сердце твое полно отваги, – хмыкнул Джеймс.
– А-а-а, ну пусть себе говорит.
Бурцев глянул назад. Бр-р-р! Скалы, скалы, сплошные скалы… И бурлящая вода меж ними. Пройти по извилистому фарватеру смерти второй раз он, наверное, не решился бы. Потом Бурцев поднялся над камнем, посмотрел вперед. И обомлел…
На берегу между каменными завалами прихотливо извивалась узенькая тропка. И тропа эта не пустовала. Нет, эсэсовцев на ней не было. Не было и тевтонов. Но воинственный вид невесть откуда явившейся парочки Бурцеву тоже не очень понравился.
Да уж, парочка… Всадник на рослом пепельно-сером коняге. Судя по вооружению – рыцарь не из бедных. Кольчуга добротная – двойного плетения, длинная, с рукавами и подолом. С крепким нагрудником. Лицо закрыто горшкообразным шлемом. Правда, не с привычно плоской, а с округлой верхушкой. И нижняя часть шлема, явно, подвижна. Забрало, что ли? Любопытная новинка для этих времен…
На шлеме отсутствовали устрашающие рога, декоративные крылья деревянные ладони и прочие привычные Бурцеву рыцарские навороты. Зато имелся трогательный такой ободок-венчик. Бурлет – нашеломный обруч из плетенного конского волоса, перевитый шелковыми нитями, удерживал поверх металла длинную белую тряпицу, ниспадающую на плечи и спину воина. Ламбрекен или намёт – так именовалась эта накидка, похожая одновременно и на арабскую куфью, и на свадебную фату. О предназначении намета гадать не приходилось. Защищать упакованные в железо мозги рыцаря от перегрева под жарким палестинским солнцем – вот оно, его предназначение.
В левой руке всадник держал треугольный, с округлыми краями щит без герба. В правой – меч. Уже извлеченный из ножен, между прочим.
Не так уж чтоб очень гармонично смотрелся подле конного европейского рыцаря здоровенный одногорбый верблюд-дромадер. Массивное тело грязно-песочного цвета возвышалось на тонюсеньких, но жилистых и крепких ногах. С выгнутой шеи взирала надменная морда пожизненного пофигиста. К мохнатому горбу тремя упорами – спереди и по бокам жестко крепилась нехитрая конструкция. Широкая, прочная и при этом легкая плетеная станина выступала вперед, а на станине той… Бурцев сморгнул пару раз. Заряженный самострел-аркабалиста нависал над головой животного. Вместо стрелы – округлая пулька: то ли железный, то ли свинцовый шарик.
Седло стрелка служило своеобразным противовесом и было смещено чуть назад. В седле замер араб, обмотанным в светлую ткань с ног до головы, отчего сарацин напоминал чересчур упитанную мумию. Только глаза и поблескивали меж тряпичных полос. Недобро так поблескивали.
А из-за камней к этим двоим подтягивались все новые и новые наездники. На лошадях, на верблюдах… Большей частью – арабы, но кое-где мелькало и европейское вооружение. Наверху, в скалах, появились лучники и арбалетчики, что было совсем уж паршиво.
Бурцев не шевелился. Вернуться на катер, где осталось все их оружие, теперь не представлялось возможным. Выйдешь из-за укрытия – неминуемо подставишься под стрелу.
– Сидеть тихо, мы тут не одни, – одними губами произнес он.
Дружина напряглась.
Стрелок на верблюде спустил тетиву.
Метательный снарядик с отвратительным свистом пронесся над ухом Бурцева и звонко вдарил в катер. Прилично так долбанул: в борту появилась пробоина. Словно из крупного калибра бабахнули. Одиночным. От такой пульки никакой доспех не спасет!
Падая за спасительный валун, Бурцев отметил, что “мумия” на верблюде уперлась ногами в рога аркабалисты и, не слезая с горба, перезаряжает убойное оружие.
– Я помогу! Сейчас!
В катере – за иллюминатором рубки – мелькнуло лицо Ядвиги. Лицо и руки. В руках полячки – “шмайсер”. Чего она там задумала? На подвиги рыжую потянуло? Вспомнила, блин, новгородские занятия по стрелковому делу?!
– Ядвига, прячься! – дико заорал Освальд.
Спрятаться ее заставил не крик пана, а камень, пущенный из пращи. Ядвига убрала голову за долю секунды до того, как булыжник разнес вдребезги стекло иллюминатора. В разбитый проем тут же влетела стрела. Другая…
Еще парочка вонзилась в палубу. Следующие три – чиркнули о гальку между катером и валуном, за которым залегла безоружная дружина. Нападавшие давали понять, что высовываться не следует. Никому.
Ядвига и не высовывалась. Выставив только ствол немецкого пистолета-пулемета дала очередь через иллюминатор. Вслепую. В небеса над Святой Землей.
Если полячка рассчитывала напугать противника, то это ей не удалось. Ребятки на лошадях и верблюдах, в отличие от пиратов, видимо, не в первый раз слышали “шмайсеровский” стрекот. Привычные – ё-моё! – обстрелянные… А потому и действовали смелее, решительнее. Не побежали, сломя голову, а дали ответный залп.
В считанные секунды стрелы утыкали катерок. Над валуном тоже свистело – головы не поднять. Стукнул о гальку и отскочил в сторону еще один увесистый пращевой снаряд. Еще два или три оперенных древка со стальными жалами влетели в иллюминатор. Вторая пулька из нагорбного супер-арбалета ударила в рубку. Брони на катерке не было, так что маленький кругленький шарик прошил ее легко. Может быть, даже насквозь.
– Ядвига, отставить! Лежи тихо и не дергайся! – выкрикнул Бурцев.
Пока еще не поздно. Пока еще есть надежда, что девчонка жива…
На катере стало тихо. На катере не дергались, не стреляли. Или полячка вняла совету, или затихла совсем по другой причине.
– Да я их! – ярился, брызжа слюной и слезами, Освальд. – Я их всех! Без меча! Да за Ядвигу я их голыми руками!
Гаврила, Дмитрий и Збыслав навалились на рыцаря. Уткнули мордой в мокрую гальку, втроем удерживая добжиньца от бессмысленной смерти.
– Кто там?! – Джеймс тряхнул Бурцева. – Ты успел разглядеть?
– Кто-кто… верблюд в пальто! Рыцари какие-то и целая толпа горячих ребят вроде нашего Хабибуллы.
– Сарацины?
– Да уж, наверное, не эскимосы!
– Не кто?
– Отстань, а брави? Дай подумать, что делать.
Один отстал – другой пристал. Теперь уже Хабибулла, услышав свое имя, наседал с расспросами.
– Василий-Вацлав, кто? Кто это? – требовал Хабибулла по-татарски.
– Дружки твои, – буркнул Бурцев. – Сарацины. Ты это… спроси, чего им от нас надо.
Массированный обстрел из луков, арбалетов, пращи и самострела-шарикомета, тем временем, прекратился. Послышались воинственные крики, топот копыт. Лошади и верблюды противника приближались к валуну-укрытию. Начиналась атака…
– Айза э?![20] – заорал из-за камня Хабибулла.
Наверное, услышать арабскую речь от людей с немецкого катера здесь никак не ожидали.
Крики и топот стихли. Хабибулле ответили.
– Мэ хэза?![21] – расслышал Бурцев.
– Эсми Хабибулла ибн Мохаммед ибн Рашид ибн Усама ибн… – громко и торжественно затянул араб.
Когда он, наконец, закончил, воцарилась тишина. Только море за спиной по-прежнему шумливо боролось со скалами. Да совсем-совсем близко всхрапывали кони. И топтались верблюды.
– Валлахи?[22] – недоверчиво поинтересовался кто-то из нападавших.
– Валлахи! – Хабибулла бесстрашно поднялся над камнем.
Стрелы в него не летели. Камни и убийственные шарики – тоже. И грозных воинственных кличей больше не звучало. Зато воздух содрогнулся от радостного вопля.
Елки-палки! Похоже, Хабибулла ибн… ибн… ибн… в этой буйной компании – свой человек.
Полный триумф! Причальный камень, до сих пор служивший им укрытием и имевший неплохие шансы стать надгробием, обратился в трибуну. Хабибулла стоял на валуне в позе кандидата, победившего, как минимум, на президентских выборах. Бородатое лицо со шрамом – воплощение харизмы, обе руки воздеты над толпой. И разрубленная эсэсовская рубашка с нацистским орлом на груди… Да уж, картинка!
Шумливые соплеменники обступили араба тесным кольцом. Хабибулла говорил со всеми сразу и с каждым в отдельности.
О проекте
О подписке