Дилемма

Однако вернемся к оценке военно-политической ситуации рейха в момент прихода Гитлера к власти. Генерал-лейтенант Адам излагает буквально следующее в своем меморандуме:

«В настоящее время вести войну мы не в состоянии. Мы должны сделать все, чтобы избежать ее, даже ценой дипломатических поражений. (…)

В упорной, терпеливой и тщательной работе мы должны укрепить нашу военную мощь, подготовив народ к тяжелому времени.

Но даже если нами будет сделано все возможное, чтобы избежать войны и лишить врага малейшего повода для ее развязывания, – мы не сможем предотвратить войну, если другие захотят начать ее превентивно. Бессмысленно создавать для этого случая планы операций и развертывания»^[59].

В этой «отчаянной ситуации» – да будет мне дозволено повториться – все говорило в пользу намерения Гитлера восстановить обороноспособность рейха путем политико-дипломатических соглашений с обеими западными державами.

Проследим за усилиями правительств Германского рейха добиться равноправия в вопросе о вооружениях, предпринятыми начиная с 1932 года, – года созыва так называемой Конференции по разоружению. Она открылась наконец в Женеве 2 февраля 1932 года, – спустя двенадцать лет после Версаля (!). Германия потребовала «за своим обезоруживанием всеобщего разоружения». Французское правительство заблокировало конференцию условиями по безопасности прежде, чем разоружение стало бы возможным. Расстались безрезультатно^[60].

В августе 1932 года правительство рейха при канцлере фон Папене вновь потребовало в ноте полного военного равноправия. Нота была в резкой форме отклонена правительством Франции. Правительство Папена выступило в конце концов с «заявлением о дистанцировании». Оно означало отказ от участия в работе Женевской конференции по разоружению до тех пор, пока в прямых переговорах не будет достигнут прогресс.

Премьер-министр Великобритании Рамсей Макдональд в итоге добился, как уже упоминалось, принятия в декабре 1932 года «Соглашения пяти держав» между Германией, Францией, Италией, Великобританией и США, признававшего за рейхом военное равноправие^[61]. Тем не менее, его практическая реализация осталась прерогативой Конференции по разоружению и, таким образом, все возвращалось на круги своя, кроме всего прочего, потому, что там переговоры блокировались французским правительством. Немецкая позиция на переговорах – с юридической точки зрения – улучшилась, равенства де-факто, однако, по-прежнему достичь не удалось.

16 марта 1933 года Макдональд представил свой план, получивший известность как «план Макдональда». В сравнении с фактическим состоянием этот план означал некоторое улучшение. Ни о каком равноправии рейха, однако, не могло идти и речи, даже, как следует из приведенных ниже важнейших аспектов плана, об обеспечении достаточной обороноспособности.

В соответствии с планом Германия могла иметь 200 000 солдат, Франция – 400 000, Польша – 200 000, Чехословакия – 100 000, Советская Россия – 500 000, Бельгия – 75 000, Италия – 250 000. Великобритания в плане не упоминалась, и, таким образом, сохраняла свободу рук вооружаться по собственному усмотрению.

Военно-воздушные силы разоруженным государствам вовсе не полагались, в то время как Франция могла иметь 500 самолетов, Польша – 200, Чехословакия – 200, Советская Россия – 500, Бельгия – 150, Италия – 500, США – 500. Также и в отношении военно-воздушных сил для Великобритании никаких ограничений не предусматривалось.

Что касается артиллерии, то планом вводились следующие правила: Германии разрешалось обзаводиться лишь орудиями калибра 115 мм, в то время как государствам, уже имевшим на вооружении орудия больших калибров, было разрешено их оставить. Следствием являлось значительное отставание Германии в области артиллерийского вооружения.

Продолжительность службы ограничивалась восемью месяцами, профессиональные армии в установленный период времени подлежали роспуску. Также и это положение было направлено в первую очередь против Германии. Она должна была бы преобразовать высококвалифицированный рейхсвер в армию краткосрочников, не имея, как все ее соседи, резервистов 15 лет и более призывных возрастов. Уже эти немногие цифры убедительно показывают, что страны-победительницы не были готовы признать достаточную обороноспособность Германии, не говоря уже о полном военном равноправии. Тем не менее, германская сторона соглашалась принять «план Макдональда» в качестве основы для переговоров. Гитлер произнес 17 мая в рейхстаге примирительную речь, «вознаграждением» от британцев явилась воинствующая, выдержанная в ультимативном тоне речь министра обороны лорда Дугласа Хейлшема, произнесенная 11 июня.

В сентябре 1933 года Великобритания и Франция существенно «ухудшили» свой собственный план – тот самый «план Макдональда». В теперешнем предложении были предусмотрены два этапа. В течение первых четырех лет должен был лишь совершиться переход от постоянных армий к милиционным; только на втором этапе избыточно вооруженные государства должны были приступить к разоружению в соответствии с британским планом. Для немецкой стороны план больше не являлся приемлемым в качестве основы для переговоров. Он ставил достижение равноправия и, вместе с тем, также восстановление обороноспособности рейха в зависимость от решений конференции, которая должна была собраться только через четыре года, и отодвигал окончательное решение вопроса сразу на восемь лет. Предложение было, впрочем, снова односторонне направлено против рейхсвера, высококвалифицированной немецкой профессиональной армии: в нем не учитывалось отсутствие каких-либо призывных возрастов, которыми государства с избытком вооружения располагали вот уже в течение 15 лет. Вновь сделать из них наскоро обученных милиционеров было невозможно.

Некоторые внутриполитические компоненты также, возможно, сыграли определенную роль. Здесь стоит упомянуть, что отец с самого начала сотрудничества с Гитлером старался повлиять в положительном смысле на негативную установку последнего по отношению к Франции. Отец упоминал тогдашнего военного министра Бломберга, у которого его «профранцузская политика» всегда находила горячую поддержку. В свое время его огорчила отставка Бломберга. Отношения между внешнеполитическим руководством и руководством вооруженных сил часто складываются непросто. Французский политик Жорж Клемансо произнес однажды: «Война – слишком серьезная вещь, чтобы доверить ее военным!» Блюхер говорил о писаках! Отец, впрочем, пишет в этой связи из Нюрнберга: «Я должен здесь упомянуть, что тогдашний шеф штаба СА, Эрнст Рем, …существенно способствовал тому, что Адольф Гитлер постепенно пересмотрел свое отрицательное отношение к Франции»^[62].

Старания Рема преобразовать рейхсвер в милиционную армию, тесно связанную с СА, широко известны. Я хорошо помню, как отец после событий 30 июня 1934 года высказался, что «Рем должен был состоять в связи с некой иностранной державой». Контакты Рема с французскими кругами казались неоспоримыми, поскольку и французы, и Рем при преобразовании рейхсвера в милицию преследовали идентичную цель. Во всяком случае, Рем встречался с Франсуа-Понсе, французским послом в Берлине, что бы там ни обсуждалось при этих встречах.

Тогдашний министр финансов рейха Шверин фон Кросигк сообщает: «Барту (французский министр иностранных дел) получил весной 1934 года сообщение о предстоящем в Германии системном перевороте. Источник, как и содержание, в деталях неизвестны»^[63]. Черчилль не допускал в своих мемуарах сомнения, что СА представляли сильную потенциальную, вероятно, также актуальную, угрозу для господства Гитлера. Он сообщает: Шлейхер «по неосторожности намекнул Франсуа-Понсе о предстоящем падении Гитлера. Он собирался вновь действовать таким образом, как в свое время в истории с Брюнингом (…)»^[64]. Ходившие слухи были известны Шлейхеру. Считаные дни перед смертью он все еще оспаривал, что обсуждал с Франсуа-Понсе что-либо, кроме личных проблем^[65].

Лишение Рема власти могло, с точки зрения Гитлера, являться необходимым для консолидации внутриполитических отношений в рейхе, возможно, также и в упомянутом выше смысле. Однако манера, в которой Гитлер провел и, в конечном итоге, завершил свое столкновение с Ремом, с ее лишенной правового обоснования и, кстати, неоправданной жестокостью, без сомнения, оказала длительное роковое воздействие. Она рвала с правовыми традициями. Проявившийся беспрецедентный произвол неограниченного властителя, по собственному усмотрению применявшего расстрелы, частью среди своих старых соратников, не давая возможности приговоренным лицам оправдаться, явно не подходил для установления широкого внутриполитического консенсуса, требовавшегося с учетом угрожающего положения страны. Проявившаяся непредсказуемость могла обернуться большим препятствием в сфере международной политики в смысле усилий отца внушить иностранным партнерам доверие к немецкой внешнеполитической концепции.

Не надеялись ли правительства Великобритании и Франции на смену режима в Германии? Если подобные расчеты присутствовали, то не могло ли «дипломатическое поражение рейха» (генерал Адам) – как, например, сильный нажим Главного комитета Конференции по разоружению – содействовать этому перевороту или даже вызвать его? В этом случае приходится оперировать предположениями, однако полностью отвергать их не стоит. Гитлер был, во всяком случае, полон решимости не отступить под давлением большинства в Женеве и тем самым быть обвиненным в неудаче «плана Макдональда» и Конференции по разоружению. Германия покинула Лигу Наций и Конференцию по разоружению 14 октября 1933 года.

Гитлер дал интервью всемирно известным журналистам – англичанину Джорджу Уорду Прайсу, газетная империя Ротермера («Дейли Мэйл»), и французу Фернану де Бринону, парижская «Матэн»^[66], выразив свое огромное желание договориться с обеими странами о германском равноправии. Эти интервью были тогда восприняты в мире с большим вниманием. Они осуществились по инициативе отца и немало способствовали тому, чтобы шум, поднявшийся по поводу немецкого шага – оставления Лиги Наций и Конференции по разоружению, – несколько поулегся.

Оба журналиста начиная с 1933 года неоднократно посещали нас в Далеме, де Бринон еще чаще, чем Прайс. Последний – живой, общительный человек, несмотря на строгий темно-синий костюм в полоску, который он носил большей частью, скорее непохожий на англичанина. Де Бринона отличала большая сердечность, также по отношению к нам, детям: он расхваливал наши знания французского языка, что, ввиду постоянной критики отца – тот, как известно, свободно владел французским, очень шло нам на пользу. Меня де Бринон упомянул в одной из своих книг в качестве «мальчика из Юнгфолька», поместив мою фотографию^[67].

Оба журналиста выступали за большее согласие между своими странами и Германией. Соответственно открытой, даже задушевной была атмосфера их посещений у нас. Интервью, данное Гитлером де Бринону, достойно внимания, в особенности потому, что Гитлер недвусмысленно выразил в нем свою незаинтересованность в Эльзасе и Лотарингии. «Профранцузская политика» отца нуждается в разъяснении. Я обращусь поэтому к его деятельности, которой он занимался сначала неофициально, а с 1934 года – официально в качестве «особого уполномоченного по вопросам разоружения».

В уже упомянутой первой внешнеполитической беседе, которую Гитлер, став рейхсканцлером, вел с отцом в феврале 1933 года у нас в Далеме^[68], отец высказал убеждение, что «немецко-британское соглашение имеет предпосылкой компромисс между Германией и Францией (…)». Тогда, как пишет отец, Гитлер с этим не согласился.

В своей аргументации отец исходил из действенности британского принципа «Balance of Power» (баланса сил), так часто упоминаемого европейского равновесия, для актуальной английской политики. Великобритания не расстанется с союзной Францией, чтобы в одиночку противостоять Германии или даже мириться с немецкими выпадами в отношении Франции. Великобритания считает рейх сильнейшей – вернее было бы, собственно, говорить о «потенциально» сильнейшей – континентальной державой, хотя к тому времени об этом не могло идти и речи. В феврале в Далеме Гитлер завершил беседу просьбой к отцу использовать деловую поездку в Париж и Лондон, чтобы прощупать настроение и мнения в политических кругах обеих столиц. Отец рассказывает:

«После длительного пребывания в Париже и Лондоне я сообщил ему (Гитлеру) снова, что, по моему мнению, лишь успокоительный жест по отношению к Франции может вызвать разрядку международного положения в благоприятном для нас смысле. Всюду в Париже спрашивали меня, что думает Адольф Гитлер о Франции. Изложенные в его книге «Майн кампф», мысли о кровной немецко-французской вражде цитировались постоянно и завершали каждый разговор о политике»^[69].

Когда Гитлер в крепости Ландсберг в 1924–1925 годах писал свою книгу, французы и бельгийцы заняли Рурскую область, установив довольно-таки жесткий режим^[70]. Книга, естественно, должна была подготовить его «Comeback» («возвращение») в политику – отсюда он мог в то время артикулировать себя только антифранцузски. В своей книге он «заглянул», как говорят сегодня, «далеко вперед», резко отвергнув политику, нацеленную на возвращение потерянных в Версале немецких земель^[71]. Стоит об этом вспомнить, когда речь пойдет о предложении Польше осенью 1938 года, включавшем, что характерно, гарантию ее границ, в том числе, следовательно, и «коридора» по территории рейха.

Глава делегации французских фронтовиков, направленных отцом к Гитлеру в рамках «акций по установлению доверия», Скарпини, потерявший зрение на войне, заговорив с Гитлером об антифранцузских главах в «Майн кампф», спросил «фюрера», собирается ли тот написать теперь новую книгу. «Я опровергну книгу моей политикой!», – ответил находчиво Гитлер, акцентируя слова. Отец, в моем присутствии, с большим удовлетворением рассказал об этом матери. Поворот Гитлера к «профранцузской» политике ему вполне можно было записать в счет своих заслуг, ведь он с самого начала придерживался мнения, что «дорога в Лондон ведет через Париж», а именно в том смысле, что разделить Францию и Великобританию было бы невозможно! Гитлер тем временем понял: ему, несмотря на то, что гегемоном он считал Лондон, не удастся обойтись без Франции хотя бы только из-за добровольно выбранной зависимости французской политики от Лондона. Таким образом, на западной границе рейха не имелось территориальных проблем, плебисцит в Саарской области был предусмотрен Версальским договором. В крайнем случае, он мог бы привести лишь к временным неурядицам.

26 января 1934 года Гитлер заключил с Польшей пакт о ненападении. Престарелый маршал Пилсудский не смог в истекшем году договориться о поддержке западными державами планировавшейся агрессии против Германии и являлся «человеком или – или», как его характеризует печалящийся об упущенном случае Роберт Ванситтарт в своих воспоминаниях^[72]