Цитаты из книги «Автобиография. Вместе с Нуреевым»

Он считал, что я танцую не по-русски, а раз не по-русски, значит, неправильно. Впоследствии мы перестали исправлять друг друга и начали учиться один у другого

Быть может, женщины станут хотеть меня меньше? Я был бы не против, но думаю, что известие о том, что я – гей, только подогреет их интерес».

Спустя годы, когда Рудольфа спросили, не боится ли он недовольства публики, которая может разузнать о тонкостях его личных отношений, танцовщик заулыбался и ответил: «Что они узнают, что я – гей? И что дальше? Вы думаете, после этого люди перестанут ходить на мои спектакли?

Но я продолжал танцевать. Почему-то я совсем не испугался. На меня даже сошло какое-то странное умиротворение: радость от того, что спокойно танцую, пока эти дураки делают из себя посмешище

Я жил под постоянным надзором, отлучаясь из квартиры только для занятий в классе, репетиций и обеда рядом с театром. В таком жестком режиме не было ничего нового для меня, о чем я и сказал газетчикам, которые интерпретировали мое угнетенное состояние желанием вернуться в Россию. Они не могли понять, что у человека, оторванного от тех, кто ему дорог, от семьи и родных, которые очень волнуются и, с одной стороны, хотят, чтобы он вернулся, а с другой стороны, боятся этого, испытывая давление властей, пытающихся заставить его вернуться, – есть основания для тревоги и депрессии. Вместе с тем я жил теперь во Франции и надеялся, что наконец волен танцевать, где хочу и что хочу

С ним остался он сам – мечты, надежды, жажда жить и танцевать.

Хуже бегства танцовщика балета для Советского Союза могло быть только, если бы сбежал космонавт

Я понял, что для того чтобы успокоиться, мне надо держаться подальше от всего русского. Как гласит пословица: “В Риме будь римлянином

– Скажите, у вас бывают кошмары? – поинтересовался один из журналистов у уже покорившего мир и состоявшегося во всех отношениях Рудольфа Нуреева. – Были, – признавался он. – Мне снилось, что я в России, за мной гонятся и пытаются поймать.

У свободы был суровый вид. И все же я знал: это единственный выход, так как только он давал надежду на то, что я наконец действительно смогу что-то сделать. Смогу учиться, расти, видеть мир».