Глава 1
Странное сочинение вождя

Вопросы языкознания

20 июня 1950 года в газете «Правда» появилась статья И. В. Сталина «Относительно марксизма в языкознании». Она была воспринята читателями, мягко говоря, неоднозначно. До этого вождь редко выступал на страницах центрального органа партии, имевшего гигантский тираж. Тем более что в данном случае речь шла вроде бы о каких-то теоретических проблемах одной из гуманитарных наук.

Я тогда закончил девятый класс и был сильно удивлен. Престарелый руководитель страны, вождь народов, крупнейший государственный деятель эпохи вдруг на какое-то время оставил свои важнейшие дела (страна еще только восстанавливалась после войны) и озаботился темой, которую он не мог знать профессионально. Разве все остальные вопросы у нас решены?

Признаться, у меня мелькнула мысль: странно поступил товарищ Сталин на старости лет. Или он собирается уходить на пенсию? Когда через два с половиной года Сталин умер, я укрепился в своем мнении, что его данная работа была несвоевременной, необязательной, а постоянные восхваления сталинского гения чрезмерно преувеличены.

Начиналась статья: «Ко мне обратилась группа товарищей из молодежи с предложением – высказать свое мнение в печати по вопросам языкознания, особенно в части, касающейся марксизма в языкознании. Я не языковед и, конечно, не могу полностью удовлетворить товарищей. Что касается марксизма в языкознании, как и в других общественных науках, то к этому делу я имею прямое отношение».

В те времена вряд ли у кого-то возникла мысль о том, что Сталин мог позволить кому-то написать текст за себя. Тем более было непонятно его желание продемонстрировать свои знания в непростой области языкознания. Неужели вождь настолько уверен в себе, что не опасается попасть впросак?

Впрочем, политизированный писатель Э. Радзинский утверждал, будто «он разрешил своим академикам поработать на него. Правда, и сам хорошо потрудился – не только переписал заново все от начала до конца, но и добавил туда свои новые, потаенные мысли».

Идейный соратник этого писателя политисторик Б. С. Илизаров добавил свою дополнительную струю, утверждая, что Сталин «обладал способностью точно оценить чужую мысль. Но творческой потенции в нем не было. Даже его известные ˝научные˝ работы по национальному вопросу, по политэкономии и языкознанию ничтожны по своей базе и выводам. Достаточно сказать, что в основе его изысканий по языкознанию лежат несколько статей из одного тома БЭС, посвященных яфетической концепции Н. Марра, двух небольших отдельных работ академика и нескольких цитат из классиков марксизма».

(Приведенные суждения, как мне представляется, свидетельствуют прежде всего о творческой немочи или нечестности авторов, не сумевших или не пожелавших вдуматься в смысл сталинских сочинений, не способных оценить уровень его знаний. Например, В. И. Ленин писал, что для решения национальных вопросов, «которые сотни лет занимали европейские государства», нельзя «назвать другой кандидатуры, кроме товарища Сталина». Впрочем, два упомянутых выше автора, по-видимому, считают себя умней и Сталина, и Ленина, и вообще всех тех, кого они понять не в состоянии.)

* * *

Итак, сталинская статья по вопросам языкознания вызывала тогда недоумение, и, полагаю, не у меня одного. Ссылаюсь на себя, потому что только четыре десятилетия спустя стал понимать значение этой работы как одного из важных пунктов завещания Сталина.

Поводом для этой работы Сталина стала статья академика И. И. Мещанинова и профессора Г. П. Сердюченко «Языкознание в сталинскую эпоху», опубликованная в приуроченной к 70-летнему юбилею вождя книге «Иосифу Виссарионовичу Сталину Академия наук СССР». В этой статье (сошлюсь на материалы из книги Юрия Емельянова «Сталин. На вершине власти») восхвалялась «перестройка теории языкознания, произведенная в послеоктябрьский период крупнейшим советским языковедом и новатором в науке, академиком Николаем Яковлевичем Марром». По словам авторов, она была осуществлена «под непосредственным и сильнейшим воздействием… ленинско-сталинской национальной политики и гениальных трудов товарища Сталина». Утверждалось, что язык – «сложнейшая и содержательнейшая категория надстройки», «незаменимое орудие классовой борьбы».

Казалось бы, если придерживаться взглядов хулителей Сталина, вождь должен был после таких славословий в свой адрес преисполниться самодовольством и поддержать раздувателей его культа. А вышло как раз наоборот. Он опроверг все их утверждения. Не потому, что возмутился претензиями Марра стать основоположником марксизма в языкознании. А потому, что выступил во имя правды.

В вышедшем через год после смерти Сталина томе Большой Советской Энциклопедии «Марксизм и вопросы языкознания» было представлено как «выдающееся произведение И. В. Сталина, в котором нашли дальнейшее развитие марксистское учение о языке и коренные положения диалектического и исторического материализма, в особенности положения о закономерном характере общественного развития, об экономическом базисе и надстройке общества».

Статью эту написал известный языковед и литературовед академик В. В. Виноградов. Нет оснований подозревать его в стремлении раздувать культ Сталина. Зачем? Не было уже вождя в живых. Том энциклопедии подписали к печати в середине апреля 1954 года. При желании Виноградов мог бы исправить свой текст. Если он этого не сделал, значит, был убежден в справедливости своих суждений.

Первый вопрос, на который пожелал ответить Сталин: «Верно ли, что язык есть надстройка над базисом?»

Ответ был отрицательным. Если не вдаваться в детали, получалось несоответствие с учением Карла Маркса и основным утверждением материализма. Если существует единственный фундамент общества – экономический базис, то все прочее следует относить к надстройке. Это вполне соответствует постулату о том, что материя первична, а сознание вторично. Одно из проявлений сознания – язык. Значит, он определяется материальным бытием и должен считаться надстройкой. Неужели Сталин с этим не согласен? Он что же – идеалист?

Второй вопрос: «Верно ли, что язык был всегда и остается классовым, что общего и единого для общества неклассового, общенародного языка не существует?»

Вновь ответ Сталина отрицательный. Хотя ставший академиком еще в царское время Н. Я. Марр – профессиональный языковед, археолог, востоковед – пришел к прямо противоположному выводу. Он доказывал, что язык – надстройка над экономическим базисом и явление классовое, а не общенациональное. Нередко правящий класс говорит не на языке простого народа или, по крайней мере, вырабатывает свой язык, отражающий определенное мировоззрение. Разве деление на классы – не коренная особенность человеческого общества? И если существует борьба классов, основанная на экономическом базисе, то разве это не должно выражаться и в языке? Или Сталин полагает, что есть общенациональные интересы, которые важнее, первичнее, чем классовые?

Третий вопрос: «Каковы характерные признаки языка?»

Казалось бы, политическому деятелю не следовало бы забираться в такие теоретические дебри, где и профессионалу легко заблудиться. Или вождь настолько уверовал в свою гениальность, что решил дать свои руководящие указания даже в таких сложнейших проблемах на стыке языкознания, философии, психологии, обществоведения?

Заключительный вопрос: «Правильно ли поступила „Правда“, открыв свободную дискуссию по вопросам языкознания?»

Пожалуй, с этого можно было начать. Хотелось бы выяснить, насколько допустимо вести научную дискуссию на страницах главного партийного органа страны? И как ее вести, когда на главные вопросы уже дал свой ответ тот, кого считают выдающимся марксистом-ленинцем, гениальным мыслителем – вождь народов СССР, глава государства, а стало быть, высший авторитет. Кто посмеет оспорить его мнение? Не звучит ли издевкой упоминание о «свободной дискуссии»?

Впрочем, не следует торопиться с выводами. У статьи Сталина было продолжение. На страницах «Правды» он вскоре ответил на письма читателей, высказавших недоумение по поводу некоторых положений его работы или даже возражавших ему.

И все-таки вождь оставался вождем. Он не задавал вопросы, а отвечал на них; не размышлял, предлагая разные варианты объяснений, а высказывал свою точку зрения. Создавалось впечатление, что он давал указания, вещал истины, а вовсе не спорил. Но зачем он это делал? Или ему, как думают некоторые его нынешние хулители, захотелось выставить себя великим мыслителем, «большим ученым»? Мол, мало ему было почестей как главе государства. Легко ему было участвовать в «свободной дискуссии», не имея серьезных оппонентов. Ведь главный из них – академик Марр – давно уже умер.

Вот на какие мысли наводит беглое знакомство с трудом Сталина по языкознанию. Но, как нередко бывает, первое впечатление оказывается обманчивым. При внимательном чтении открывается нечто такое, о чем поначалу и не догадываешься. Оказывается, Иосиф Виссарионович обозначил в этих своих ответах те принципы, которые можно считать его идейным завещанием.

…Небольшое отступление. В своем интересе к языкознанию Иосиф Сталин был не одинок среди великих правителей. Императрица Екатерина II в 1784 году увлеклась чтением солидного труда французского филолога и антрополога Кур де Жебелена. Ее увлекла идея единого праязыка (как много позже и Н. Я. Марра). Она даже принялась составлять сравнительный словарь всех языков. Собранные материалы она передала академику Палласу, который подготовил первый том под заглавием «Сравнительные словари всех языков и наречий, собранные десницею всевысочайшей особы».

Правда, императрица никого не критиковала, философией марксизма не владела за неимением таковой, а потому о ее изысканиях в языкознании мало кому известно, да и не представляют они какого-то значительного интереса.

Ни надстройка, ни базис

Выхолощенный до примитивных схем марксизм – на радость лекторам-попугаям и пропагандистам – материальную и духовную структуру общества представлял в виде двух основных категорий. В основании, как положено, покоится экономический базис, а над ним – разнообразные надстройки.

Сталин пояснял: «Базис есть экономический строй общества на данном этапе его развития. Надстройка – это политические, правовые, религиозные, художественные, философские взгляды общества и соответствующие им политические, правовые и другие учреждения». Где же в такой стройной системе место языка? Стараясь перейти на позиции марксизма, Н. Я. Марр нашел единственный, как ему показалось, верный ответ: язык следует отнести к категории надстройки.

Сталин возразил, сославшись на то, что в России был ликвидирован старый капиталистический базис и построен социалистический с его специфическими надстройками, а русский язык и все прочие не претерпели коренных изменений.

В этой связи – небольшое отступление. Революционные бури, сотрясавшие социальную структуру российского общества, сказывались и на духовной культуре. Были даже попытки создать новый язык. Например, в книге «Апокалипсис в русской литературе» Алексей Крученых утверждал, что «в этом пятистишии больше русского национального, чем во всей поэзии Пушкина»:

 
Дыр бул щыл
убещур
скум
вы со бу
р л э з.
 

Возможно, подобные революционные «сдвиги» в словотворчестве (у Крученых была работа «Сдвигология русского стиха») побудили академика Марра выдвинуть столь же решительные идеи в языкознании. Но революционный пыл его учеников был угашен консервативными суждениями Сталина, который категорически отказался считать язык надстройкой. Он утверждал:

«Язык… коренным образом отличается от надстройки. Язык порожден не тем или иным базисом, старым или новым базисом, внутри данного общества, а всем ходом истории общества и истории базисов в течение веков. Он создан не одним каким-нибудь классом, а всем обществом, усилиями сотен поколений…

Ни для кого не составляет тайну тот факт, что русский язык так же хорошо обслуживал русский капитализм и русскую буржуазную культуру до Октябрьского переворота, как он обслуживает ныне социалистический строй и социалистическую культуру русского общества».

Тут, как говорится, не поспоришь. Происходят революционные перевороты, надстройки меняются, экономический базис тоже, а язык сохраняется.

«Поэтому сфера действия языка, охватывающего все области деятельности человека, гораздо шире и разностороннее, чем сфера действия надстройки. Более того, она почти безгранична». Так писал Сталин.

Какой же напрашивается вывод? Е. Крашенинникова попросила вождя пояснить. Что же такое язык и куда его отнести, если он не базис и не надстройка? Или он – нечто промежуточное? Или это «есть явление, свойственное и базису и надстройке»?

Сталин, отвечая, припомнил, что Н. Я. Марр причислял язык не только к надстройке над базисом, но и к орудиям производства. Но орудия производства производят материальные блага, тогда как язык «ничего не производит или ˝производит˝ только слова». И отделался шуткой: мол, «если бы язык мог производить материальные блага, болтуны были бы самыми богатыми людьми в мире».

Больше ничего пояснять и уточнять он не стал. Можно предположить методом исключения, что, по его мнению, есть нечто более фундаментальное и менее изменчивое в своей сути, чем базис и надстройки. С другой стороны, разве язык как средство общения и развития людей не производит блага? Косвенно – материальные, непосредственно – духовные.

Если развить эту мысль, то получится, что на равных правах с материальным базисом общества существует и духовный, воплощенный, в частности, в языке. Но в таком случае рушится примитивная «марксистская» схема (конечно – не Марксово учение). Возникают новые вопросы. Можно ли вообще проявления духовной культуры причислять к «надстройке»? Разве религиозные верования меняются с изменением экономического базиса? Или меняются философские учения, научные теории, формы искусства?

Нет, конечно. Меняются государственное устройство, социальная структура общества, политика, господствующая идеология. Изменчива и материальная база, техника. Но есть язык, духовная культура, живущие по своим законам. А еще есть изменчивая природа – еще одна важнейшая категория, оставшаяся вне схемы…

* * *

Уклончивый ответ Сталина порождает массу вопросов. И это, конечно же, прекрасно. Самое безнадежное, когда вынесены решения окончательные, не предполагающие дальнейших исследований, не имеющие развития.

Сталину в его практической деятельности, в усилиях по созданию и укреплению нового, невиданного ранее государственного и общественного устройства приходилось не раз пренебрегать догмами марксизма-ленинизма. Жизнь невозможно уложить в прокрустово ложе любой теоретической конструкции.

Но все-таки научный метод предполагает создание гипотез, теорий и – более широко – учений, эмпирических обобщений. Тут без упрощения не обойтись. Не менее важно выработать определенное мировоззрение, чтобы иметь какие-то ориентиры в дебрях идей и фактов.