Мама, одетая в пальто из верблюжьей шерсти «Джегер», ждала меня в зале прилета. Подойдя ближе, я заметила, что она не причесана, а макияж наложен кое-как. Ты права, я не видела ее такой со дня похорон Лео.

– Я гнала такси от самого Литтл-Хадстона. Твой рейс задержался!

– Всего на десять минут, мамочка.

Вокруг бурно обнимались родные, близкие и друзья, воссоединившиеся после разлуки, а мы с мамой не ощущали ничего, кроме почти физического дискомфорта. По-моему, мы даже не поцеловались.

– А что, если Тесс звонила в мое отсутствие? – беспокойно произнесла она.

– Значит, позвонит еще, – отозвалась я.

После посадки, однако, я уже тысячу раз успела проверить мобильник.

– Сама не понимаю, – продолжала мама, – с какой стати я жду от нее звонка. Она вообще перестала мне звонить. По всей видимости, для нее это слишком большой труд. – В голосе задребезжали нотки обиды. – Я уж молчу про то, когда она в последний раз ко мне приезжала!

Вероятно, до сделок с Богом мама еще не дошла.

Я взяла напрокат машину. Несмотря на ранний час – шесть утра, – трасса М4, ведущая в Лондон, была загружена. «Час пик» – дурацкое название для скопища автомобилей, в которых сидят агрессивные, излучающие бессильную злость люди. Из-за выпавшего снега бесконечная цепочка авто тянулась еще медленнее. Мы ехали в полицейский участок. Печка в салоне никак не включалась, и слова вылетали из наших уст облачками ледяного пара.

– Ты уже разговаривала со следователем? – спросила я.

Мамино раздражение ощутимо повисло в воздухе.

– Разговаривала, да что толку? Что я вообще знаю о жизни собственной дочери?

– Кто сообщил в полицию о том, что Тесс пропала?

– Домовладелец. Эмиас… забыла фамилию, – недовольно ответила мама.

Я тоже не помнила фамилию этого человека. Меня вдруг поразило, что именно он, пожилой хозяин квартиры, которую ты снимала, позвонил в полицию.

– Он еще сказал полицейским, что ее донимали телефонные хулиганы, – прибавила мама.

Несмотря на холод в салоне, я покрылась липким потом.

– Что за телефонные хулиганы?

– Мне не объяснили.

Я посмотрела на маму. Из-под маски тонального крема и пудры резко выступало бледное, встревоженное лицо. Немолодая гейша, матово заштукатуренная косметикой «Клиник».

В половине восьмого, когда мы подъехали к полицейскому участку Ноттинг-Хилл, было еще по-зимнему темно. Дороги были запружены, а свежевычищенные тротуары почти пусты.

В полицейском участке мне довелось побывать лишь однажды, когда я подавала заявление об утере мобильного телефона – просто об утере, а не краже. Дальше вестибюля я не заходила. На этот раз меня проводили в недобрый мир допросных и тюремных камер, где полицейские носили ремни с пристегнутыми к ним дубинками и наручниками. Этот мир не имел ничего общего с тобой.

– Вас принял детектив Финборо, сержант уголовной полиции? – уточняет мистер Райт.

– Да.

– Каким он вам показался?

Я тщательно подбираю слова:

– Вдумчивым. Проницательным. Порядочным.

Брови мистера Райта ползут вверх, но он быстро прячет удивление.

– Можете припомнить вашу первую беседу?

– Да.

Поначалу твое исчезновение ошеломило меня, однако затем восприятие странно обострилось. Вокруг стало чересчур много мелких деталей, чересчур много цветов, как будто мир превратился в пиксаровский мультик. Другие органы чувств тоже пришли в боевую готовность: я слышала тиканье стрелки в часах, скрип ножки стула по линолеуму; улавливала запах табака от куртки, висевшей на крючке. Это был «белый шум», включенный на полную катушку, словно мой разум не мог отличить важное от неважного и фиксировал все подряд.

Женщина-полицейский предложила маме чай и увела ее. Я осталась наедине с сержантом Финборо. Он держался вежливо, даже чуть-чуть старомодно и походил скорее на университетского преподавателя, чем на детектива. За окном валил мокрый снег.

– Как вы думаете, с чем может быть связано исчезновение вашей сестры? У вас есть предположения? – спросил сержант Финборо.

– Абсолютно никаких.

– Она поделилась бы с вами своими проблемами?

– Безусловно.

– Вы живете в Америке?

– Мы постоянно перезваниваемся и держим связь по электронной почте.

– Значит, вы с сестрой близки?

– Да.

Конечно, близки. Мы с тобой разные люди, но очень близкие. Разница в возрасте никогда не играла для нас роли.

– Когда вы в последний раз общались с сестрой?

– Если не ошибаюсь, в прошлый понедельник. В среду мы с другом уехали в горы, всего на несколько дней. Я звонила Тесс из ресторана, но ее домашний телефон все время был занят – она может болтать с друзьями часы напролет.

Я постаралась разозлиться – в конце концов, кто, как не я, оплачивает твои телефонные счета? Попыталась разбудить в душе досаду – старое, знакомое чувство.

– А на мобильный не звонили?

– У нее нет мобильника. Украли месяца два назад, или сама потеряла. Тесс – довольно безалаберная девушка. – Еще одна попытка рассердиться на тебя.

Сержант Финборо на несколько секунд умолк – видимо, подбирал фразы, – затем осторожно произнес:

– То есть вы думаете, что ваша сестра исчезла не по своей воле?

«Не по своей воле». Деликатное выражение, обозначающее что-то очень-очень плохое. В том первом разговоре ни я, ни детектив не произнесли слова «похищение» или «убийство». Между нами как будто установилось молчаливое соглашение. Я оценила тактичность этого человека: слишком рано предполагать худшее. Я заставила себя задать вопрос:

– Мама сказала, что в последнее время Тесс донимали телефонные хулиганы. Это правда?

– Так утверждает домовладелец. К сожалению, подробности ему не известны. А вам сестра что-нибудь говорила?

– Нет.

– Может быть, упоминала о каких-то угрозах?

– Нет, ничего такого. Тесс вела себя совершенно нормально, была счастлива.

У меня возник новый вопрос.

– Вы обзвонили все больницы? – Мои слова прозвучали грубо; в них слышалась скрытая критика. – Я просто имею в виду, что роды у Тесс могли начаться раньше времени.

Сержант Финборо резко опустил стаканчик с кофе на стол, и от этого звука я едва не подскочила на месте.

– Мы не знали, что она беременна.

Передо мной вдруг вспыхнул спасительный маяк.

– Если схватки начались преждевременно, она может быть в больнице. Вы же не проверяли родильные отделения?

– Больницы дают нам сведения обо всех поступивших пациентах, включая рожениц.

Маяк погас.

– Когда должен родиться ребенок? – спросил детектив.

– Примерно через три недели.

– Вам известно, кто отец?

– Эмилио Коди, преподаватель колледжа искусств, где учится Тесс, – ни секунды не раздумывая, ответила я. Время замалчивать правду прошло.

Сержант Финборо ничем не выказал своего удивления – вероятно, за счет профессиональной подготовки.

– Я был в колледже… – начал он, но я не дала ему договорить. Запах кофе в пенопластовом стаканчике вдруг стал тошнотворно-сильным.

– Вас так серьезно обеспокоило исчезновение моей сестры?

– Я всегда стараюсь добираться до сути вещей.

– Да, разумеется.

Мне хотелось произвести на детектива впечатление умной и здравомыслящей женщины. Помню, тогда я еще себя одернула: не все ли равно, что подумает обо мне сержант Финборо? Как выяснилось позднее – зря. Это имело немаловажное значение.

– Я беседовал с мистером Коди, – произнес детектив. – Он говорил о Тесс исключительно как о своей бывшей студентке.

Прости. Эмилио не хотел признавать тебя, даже когда ты пропала без вести. Впрочем, он всегда проявлял подобное «благоразумие», всегда открещивался от тебя, если не сказать хуже.

– Вы знаете, почему мистер Коди не хотел, чтобы полиции стало известно о его связи с вашей сестрой?

Еще бы мне не знать!

– По правилам колледжа преподавателям запрещено вступать в интимные отношения со студентами. Кроме того, он женат. Заставил Тесс взять академический отпуск, когда ее живот стал заметен.

Сержант Финборо встал из-за стола. В его манере появилось что-то иное; он уже не напоминал университетского профессора.

– Иногда для помощи в розыске пропавших людей мы используем новостную передачу на одном из местных каналов. Я хотел бы восстановить последние факты, известные о вашей сестре, и сделать по ним сюжет.

Из-за окна, забранного металлической решеткой, донеслась птичья трель. Внезапно у меня в голове зазвучал твой голос – так отчетливо, как если бы ты находилась в комнате рядом со мной…

– В отдельных крупных городах птицы уже не слышат друг друга из-за шума и постепенно забывают сложность и красоту своих песен.

– Ну и при чем здесь мы с Тоддом?

– Некоторые птицы вообще перестали петь. Вместо этого они в точности имитируют автомобильную сигнализацию.

– Тесс! – досадливо поморщилась я.

– Тодд слышит твою песню?

Тогда я восприняла глубину твоих юношеских эмоций как нечто несерьезное, пройденное много лет назад, однако теперь, сидя в полицейском участке, вдруг вспомнила наш разговор, потому что мысли о птицах, их песнях, о Тодде и обо всем прочем позволяли отвлечься от догадок, терзавших меня в настоящий момент. Сержант Финборо почувствовал мое состояние.

– Думаю, лучше перестраховаться и еще раз проверить больницы. Тем более раз нам стало известно, что ваша сестра находится на позднем сроке беременности.

Детектив отдал указания подчиненным, распорядился насчет съемочной группы. Возник вопрос, кому играть тебя. Мне не хотелось, чтобы твою роль исполняла чужая женщина, поэтому в качестве актрисы я предложила себя. Выходя из кабинета, сержант Финборо обернулся ко мне:

– Мистер Коди намного старше Тесс, верно?

Между вами разница в целых пятнадцать лет, к тому же Эмилио – еще и твой преподаватель. Ему бы воплощать образ отца, а не любовника. Да-да, я постоянно говорила тебе об этом, пока ты наконец весьма красноречиво не попросила меня «отвалить». Правда, ты использовала английский эквивалент этого выражения и сказала, чтобы я не вмешивалась не в свое дело. Сержант Финборо терпеливо дожидался ответа.

– Вы, кажется, спрашивали о том, близки ли мы с сестрой, а не о том, понимаю ли я ее.

Теперь-то понимаю, но тогда – вряд ли…

Сержант Финборо рассказал о предстоящей «реконструкции» подробнее:

– Сотрудница почтового отделения на Экзибишн-роуд припомнила, что около двух часов дня Тесс покупала у нее открытку и марки. Она не упомянула о том, что Тесс беременна, – наверное, просто не заметила, так как их разделял высокий прилавок.

Навстречу по коридору шла мама. Детектив продолжал:

– Приблизительно в два пятнадцать ваша сестра отправила открытку в этом же отделении.

…Голос мамы звенит от раздражения:

– Открытка была адресована мне! Тесс, видите ли, поздравляла меня с днем рождения. Не бывает у матери месяцами, почти не звонит, но зато шлет открытки, как будто этим можно все исправить!

Пару недель назад я черкнула тебе, что у мамы скоро день рождения, помнишь?

Рассказывая эту историю, я хочу быть до конца честной и откровенной, и поэтому, прежде чем продолжить, признаюсь: ты оказалась права насчет Тодда. Он не слышал моей песни, потому что я никогда не пела для него. И вообще для кого бы то ни было. Может быть, я одна из тех птиц, что способны воспроизводить лишь звуки автомобильной сигнализации.

Мистер Райт опускает жалюзи, защищаясь от яркого весеннего солнца.

– И в тот же день вы участвовали в съемках реконструктивного сюжета? – спрашивает он.

– Да.

У мистера Райта есть запись этой съемки, так что ему не нужен пересказ моей необычной игры с переодеванием, но тебе, я знаю, будет любопытно. Тебе ведь интересно, какая Тесс из меня получилась. Можешь поверить, вышло неплохо. Сейчас ты узнаешь, как все было, без кинематографичной гладкости, обычно присущей описаниям.

Женщина-полицейский средних лет, констебль Вернон, привела меня в комнату, где мне следовало переодеться. Румяная, пышущая здоровьем, она как будто явилась с молочной фермы, а не с дежурства на лондонских улицах. Мое лицо, напротив, было жутко бледным – сказывался ночной перелет.

– Думаете, это что-нибудь даст? – спросила я.

Констебль Вернон улыбнулась и порывисто обняла меня. Я слегка смутилась – жест был неожиданный, но приятный.

– И не сомневайтесь! С этими реконструкциями масса хлопот; вряд ли мы стали бы возиться, если бы в результате не удавалось хорошенько встряхнуть чью-то память. Теперь, когда известно о беременности Тесс, у нас есть все шансы на то, что кто-нибудь мог ее заметить. Ну что, давайте разберемся с одеждой?

Позже я узнала, что, несмотря на свои сорок лет, констебль Вернон пришла на службу в полицию всего пару месяцев назад. Манера общения выдавала в ней опытную, любящую мать.

– Мы забрали кое-какие вещи из квартиры вашей сестры, – продолжала она. – Не скажете, что на ней могло быть надето?

– Платье. Из-за живота все остальное уже не налезало, а специальная одежда для беременных Тесс не по карману. К счастью, почти все ее наряды мешковатые и бесформенные.

«Удобные, Би, у-доб-ны-е».

Констебль Вернон открыла небольшой чемодан; каждая вещь, невзрачная и поношенная, была аккуратно сложена ее руками и завернута в папиросную бумагу. Меня тогда очень тронуло это проявление заботы. До сих пор трогает.

Я выбрала самое приличное из твоих обтрепанных одеяний, широкое лиловое платье «Уистлз» с вышивкой по подолу.

– Тесс купила его на распродаже пять лет назад, – сказала я.

– Хорошая покупка служит долго, верно?

Мы словно бы находились в примерочной универмага «Селфриджес».

– Да, верно.

Я почувствовала искреннюю благодарность к констеблю Вернон за ее умение поддержать разговор о пустяках – перекинуть вербальный мостик между двумя людьми – в самых, казалось бы, не подходящих для этого обстоятельствах.

– Хорошо, остановимся на этом, – сказала констебль Вернон и тактично отвернулась, ожидая, пока я сниму строгий дизайнерский костюм. – Вы с сестрой похожи? – поинтересовалась она.

– Уже нет.

– А-а, значит, были похожи раньше?

Мне вновь пришлось по душе умение констебля Вернон поддерживать разговор, однако я начала подозревать, что двумя-тремя фразами он не ограничится.

– Если сходство и было, то искусственное.

– Как это?

– Мама всегда старалась одевать нас одинаково.

Она не обращала внимания на нашу разницу в возрасте. В зависимости от времени года неизменно наряжала нас либо в клетчатые шерстяные юбки и шотландские свитеры, либо в полосатые платья из хлопка. Никаких рюшечек и оборочек, никакого нейлона, помнишь?

– Прически у нас тоже были одинаковые.

«Приведите их в приличный вид», – командовала мама в парикмахерской, и наши кудри летели на пол.

– Люди говорили, что Тесс будет сильнее походить на меня, когда подрастет, – правда, делали это только из вежливости.

Я поразилась тому, что неожиданно высказала свои мысли вслух. До сих пор я никого не водила этой тропой, хотя сама исходила ее вдоль и поперек. Я всегда знала, что ты вырастешь настоящей красавицей и мне с тобой не сравниться, хотя не обсуждала этого с другими.

– Должно быть, несладко ей пришлось, – заметила констебль Вернон. Я уже хотела указать ей на оговорку, но она продолжила: – У вас с сестрой одинаковый цвет волос?

– Нет.

– Везет же вам, – вздохнула констебль Вернон, – натуральная блондинка.

– Если честно, я осветлялась.

– Надо же, а так и не скажешь.

Следующая фраза в нашей непринужденной беседе тревожно меня кольнула.

– Тогда, пожалуй, вам лучше надеть парик.

Я вздрогнула, но попыталась скрыть эмоции.

– Да, разумеется.

Пока констебль Вернон доставала коробку с париками, я надела твое платье. Застиранная хлопковая ткань мягко скользнула по телу. Внезапно я очутилась в твоих объятиях. Мгновением позже поняла, что это всего лишь запах, которого я прежде не замечала, – смесь твоего шампуня, мыла и чего-то еще, чему нет названия. Наверное, раньше я воспринимала этот аромат, только когда мы обнимали друг друга. Голова у меня закружилась, я судорожно вздохнула: ты как бы здесь, и тебя нет. К этому противоречию я не была готова.

– С вами все в порядке?

– Платье сохранило ее запах.

На добром, материнском лице констебля Вернон отразилось искренне сочувствие.

– Запах – очень сильная штука. Одно из средств, которые применяют доктора для вывода пациентов из комы. Самым «пробуждающим» считается запах свежескошенной травы.

Она хотела успокоить меня, давала понять, что моя реакция естественна. Констебль Вернон оказалась проницательной женщиной, полной сочувствия, и я была рада ее поддержке.

В коробке нашлись самые разные парики. Видимо, их использовали в реконструкциях, связанных не только с пропавшими без вести, но и с жертвами насильственных преступлений. Парики почему-то напомнили мне коллекцию черепов, и, роясь в них, я испытывала тошноту. Констебль Вернон заметила это.

– Давайте-ка лучше я. Какие у Тесс волосы?

– Длинные – она их почти никогда не стрижет, поэтому концы немного посеклись – и сияющие.

– А цвет?

Номер 167 по системе подбора цвета, мгновенно подумала я, но тут же спохватилась: мало кто из людей знает все существующие оттенки по системным номерам.

– Цвета жженого сахара, – сказала я.

На самом деле, глядя на твои волосы, я всегда представляла карамель. Точнее, начинку из конфет «Роло», жидкую и блестящую.

Констебль Вернон нашла более-менее похожий парик, отливавший синтетическим блеском. Непослушными пальцами я кое-как натянула его на голову поверх аккуратно зачесанных волос. Я думала, на этом подготовка закончена, но констебль Вернон была перфекционисткой.

– Ваша сестра пользуется косметикой? – спросила она.

– Нет.

– Не возражаете, если я попрошу вас снять макияж?

Ты спросишь: колебалась ли я?

– Нет-нет, что вы, – ответила я, хотя мне стало очень не по себе.