Букча для Кадима

В полдень учитель Юсуп отпустил учеников. Когда закончились занятия, он сказал мальчикам, чтобы мамы им сшили букчи для тетрадей и карандашей. Букча – это такой холщовый мешок. Ученикам надо будет выполнять домашние задания, для этого надо будет брать домой тетради и карандаши. По очереди детям учитель будет давать и книги. Поэтому им нужна букча! Учитель показал детям свой мешок. Сказал, что у них букча может быть чуть меньше.

Мальчики, изрядно уставшие от новых впечатлений и от усердия в овладении грамотностью, разбрелись по домам. Салим и Кадим тоже пошли домой.

Весть о том, что шестилетнего Кадима приняли в школу, по деревне распространилась быстро. Кто-то удивлялся, кто-то возмущался. Больше всех возмущались родители семилетних мальчиков: « Наших не взяли, а этого, такого маленького, взяли. Неправильно это. Несправедливо!» Ладно, был бы этот мальчик крупный и крепкий, как их сыновья. А ведь на вид этому Кадиму вообще четыре годика! Женщины собрались и пошли к учителю.

Юсуп остановился жить у старушки Камили на центральной улице.

Когда пришли женщины, учитель, сидя за столом, читал книжку. Увидев их, он встал, одёрнул рубаху и застыл. Он засмущался. Камиля с любопытством высунула голову из своего закутка, созданного ею в углу избы из занавесок.

Выслушав женщин, учитель спросил: «Умеет ли чей-либо сын читать и писать, как тот малыш?» Женщины потупились и молчали. «А вот этот мальчик умеет. Вообще-то я его определил бы во второй класс, если б у нас он был!» – сказал Юсуп. Женщины постояли молча, и пошли обратно.

А дома маленького Кадима мама потеряла. Куда он мог деться? Терпеливо ждала. Встретила его во дворе, встревоженная, со словами: «Где ты был?» «В школе!» – торжественно выпалил Кадим. Мама рассердилась: «Ты что, столько времени простоял под окном?» «Нет, я учился!» – гордо ответил мальчик. И рассказал маме всё, как было. Хатима не знала, радоваться ей или огорчаться, разрешить сыну ходить в школу или нет. Стала ждать возвращения мужа. Хази с утра ушёл к председателю колхоза решать какие-то вопросы, и сильно задержался.

Колхоз в деревне организовали три года назад. Зажиточные люди сильно сопротивлялись. Многих отправили в ссылку. Хази и его жена Хатима вступили в колхоз без сопротивления – всё равно было нечего тащить в артель, бедствовали. Кроме худой коровы в сарае – никакой скотины. Если у человека корова одна, её в колхоз не забирали. Земли у Хазия не было, кроме огорода возле дома. Однако в колхоз его приняли с великой радостью! Тому была серьёзная причина. Хази был мастером по изготовлению конской упряжи. Никто в округе не мог изготавливать такие хорошие сбруи, как он! Хази знал в них толк! Приспособления для изготовления, да и для починки, в деревне были только у Хазия. В том самом сарае, где жила корова, было много сырья для изготовления кожаных вещей. Для только что организованного колхоза, с большим количеством лошадей, что его приспособления для работы, что сам Хази были просто кладом!

Унаследовал это ремесло Хази у своего отца. Отец Хазия был знаменитым в округе шорником и обувщиком. Маленьким мальчиком Хази стал помогать папе. Отец передал ему все своё уменье и все приспособления, что нужно для этого дела. Но разбогатеть на этом ремесле было нельзя. Заказов всегда было немного. Сделанные на совесть качественные сбруи служили подолгу, да и лошадей в деревнях не так много. Поэтому отец Хазия всё больше шил обувь. От отца Хазию досталось огромное количество колодок, которые он хранил в коробках в сарае. Хази тоже стал умелым обувщиком, вечерами шил сапоги зажиточным односельчанам, чтобы как-то выжить. Колхоз осенью выдавал так мало зерна и овощей, что на них прожить до следующего урожая было невозможно.

И всё-таки колхоз нашёл, что отнять у Хазия. На дворе стоял добротный каменный амбар. Его строил отец Хазия с сыновьями, когда те были ещё подростками, для тех самых орудий труда, которые необходимы в кожевенном деле. Зимой отец работал в доме, занося в дом из амбара только самое необходимое. Но с наступлением весны уходил работать в свой амбар и находился там до поздней осени, пока не выпадал первый снег.

Амбар был сделан на совесть, двери были очень крепкие, обитые железом, не взломаешь, вот правление колхоза и решило, что амбар этот хорош для хранения урожая. Хазию велели освободить амбар в трёхдневный срок. Делать нечего, пришлось всё ценное перетаскивать в сарай к корове, а не очень ценное – в поленницу. Так и повелось – уже третий год осенью колхоз закладывал в амбар пшеницу до весны, до посева. Само собой подразумевалось, что за целостность посевной пшеницы отвечает Хази – ведь амбар, хоть и не его теперь, а стоит на его дворе!

Хази тихо ненавидел колхоз, не верил в коммунизм, не верил ни слову из того, что говорили представители Советской власти. Также Хази ненавидел Советскую власть за то, что она была против Бога. За то, что закрыли мечеть, куда Хази ходил всю жизнь на пятничный намаз. Разрушили минарет и сделали в мечети клуб. За то, что богохульствуют денно и нощно. Хази был верующим человеком, читал пять раз в день намаз, не пропуская, соблюдал пост и старался жить по шариату. После установления Советской власти и наступления времени безбожия деревенские мужчины сплотились вокруг Хазия и Хурматуллы, друга Хазия. Муллы в деревне в последние годы не было, его с семьёй сослали в Сибирь. Было очень опасно не скрывать, что ты верующий человек, но Хази был человеком неробкого десятка. Молчать он тоже не любил, обычно высказывался открыто и прямо. Поэтому в деревне у него были недоброжелатели. Они бы с радостью избавились от него, но колхозу нужен шорник: кто починит упряжи, если порвутся? К тому же, все до единого члены правления колхоза ходят в сапогах, пошитых Хазием. Да и нет за ним особых грехов, кроме как верующий. Поэтому пока Хазия никто не трогал. Пока.

Наконец, Хази вернулся домой. Жена положила ему и Кадиму еду, дала им ложки, по куску хлеба и сообщила Хазию новость: «Нашего сына приняли в школу». Отец сначала удивился, а потом очень обрадовался! Стал расспрашивать, что и как. Кадим с удовольствием рассказал. Мама улыбалась. Выслушав сына, папа сказал: «Ну, сынок, тогда я сделаю тебе подарок. Я сошью тебе букчу из кожи!» А потом добавил задумчиво: «И сапоги к зиме тебе надо сшить! Негоже сыну сапожника ходить в школу в лаптях!»

Отец сходил в сарай, принёс всё необходимое и принялся за работу. До ночи работал, не поднимая головы. К ночи букча была готова. Хази не остановился на сделанном, зажёг керосиновую лампу и допоздна украшал букчу узорами. Кадим лежал на лавочке, не спал. Всё смотрел, как папа работает. Когда он закончил, Кадим выскочил из-под тулупа, под которым обычно спал, и подошёл к отцу, чтобы посмотреть, что получилось. Букча была сказочно красива! Мальчик долго вертел её в руках, представляя, как он завтра с ней пойдет в школу. Его радости не было края.

«Учись, сынок! Учиться – это счастье!» – сказал отец, убирая свои приспособления и радуясь вместе с сыном.

Утром, когда Кадим вышел за ворота, Салим его уже поджидал. Он нетерпеливо топтался возле ворот Кадима. Ему хотелось побыстрее похвастаться своей новой холщовой букчой. Мама сидела весь вечер – сшила ему красивый мешок из куска новой ткани. Не из старья какого-нибудь, а из новой ткани! Так хотелось, чтобы все побыстрее увидели его новенькую прекрасную букчу! Но, увидев Кадима, он даже рот открыл от удивления. Кадим был в новых штанишках, в новой рубахе. Правда, босиком. Но, самое главное, в руках у него была самая настоящая кожаная сумка для книжек и тетрадей, украшенная узорами, просто сказочная букча!

Вот что значит быть сыном кожевника!

Хази

Учителю пришлось Кадима пересадить за первую парту и давать ему отдельные задания. Почти каждый день Юсуп приносил ему новые книги. Мальчик читал их в классе, а потом уносил домой в своей красивой букче. Очень быстро возвращал их обратно учителю. У Юсупа возникли сомнения: читает ли их мальчик, или возвращает, рассмотрев рисунки? Как-то учитель попросил пересказать Кадима содержание одной книги. Каково же было его удивление, когда мальчик стал рассказывать текст так, как будто он читал книгу, как показалось Юсупу, дословно! Учитель быстро открыл книгу и стал следить глазами, насколько точно Кадим передаёт текст. Расхождений почти не было! У мальчика была прекрасная память! В очередной раз удивившись, Юсуп решил давать ему те книжки, которые привёз для себя: пусть читает!

Наступила поздняя, холодная осень. Кадиму папа к этому времени сшил сапоги. Прекрасные маленькие сапожки. Как игрушечные, только настоящие! Мало кожаной букчи, теперь ещё и сапоги! Многих деревенских это злило. У большинства деревенских взрослых мужчин, отцов больших семейств, не было кожаных сапог. Ходили в лаптях. А тут у такого сосунка – кожаные сапоги! Судачили: совсем обезумел Хази от счастья, что у него сын такой одарённый. Но при нём помалкивали: ну его. С ним лучше не связываться: язык у него острый, скажет, как отрежет. В ответ ничего и не придумаешь. А мальчик-то его и вправду хорош! Недаром тринадцатый ребёнок в семье! Единственный выживший! Поэтому некоторые были к Хазию снисходительны: пусть изощряется старик, его понять можно.

Ближе к зиме из райцентра приехали на тройке лошадей в деревню сотрудники НКВД. Они забрали старика Хурматуллу. Приехали, скрутили руки, посадили на тарантас между двумя сотрудниками и увезли. Деревенские люди говорили: за то, что он читает намаз. Нельзя! Запрещено! Ходили слухи, что как-то кто-то проходил мимо дома Хурматуллы вечером, увидел в окно, что тот при лучине совершает сажду, повернувшись к кыйбле. Значит, читает намаз. Вот и доложил органам. Понятно, что доложивший имел обиду на Хурматуллу. Где-то пересеклись интересы, или это просто месть. А может, по злой воле случая, кто-то из краснозадых проходил мимо окон Хурматуллы. Теперь этого не узнаешь.

Хази задумался. Хурматулла был другом и единомышленником. Так могут и Хазия забрать. Ведь он тоже на дню пять раз читает намаз. Стали думать с женой: как себя обезопасить? Хорошо бы на окна повесить что-нибудь, чтобы с улицы не было видно, что делается в доме! Но нельзя. Ни у кого на окнах нет занавесок. Разве только у самых зажиточных. Повесив занавески, ещё больше подпадёшь под подозрения. Думали-думали и решили: отныне Хази будет читать намаз сидя на стульчике, повернувшись лицом к кыйбле. Если кто-то, проходя мимо окна, увидит Хазия сидящим на стуле, ничего страшного. Просто сидит и сидит. Это безопасно. А за то, что нарушает установленный Богом порядок – читает намаз не по правилам, Хази попросит у него прощения. Бог простит его, ведь Хази – не от хорошей жизни!

Конечно, если кто-нибудь захочет заложить Хазия, найдёт, что рассказать. Например, что он на похоронах деревенских людей читает дженаза. Интересное дело, власти старательно выбивают из живых людей веру, но ничего не имеют против, если умершего хоронят по мусульманским правилам. Если, конечно, без лишнего шума. Коммунистов хоронят в гробах, уже в мусульманском кладбище несколько деревенских коммунистов похоронили. На могилах ставят не полумесяц, а звезду! В первое время односельчане ужасались: как это человека, пусть даже бывшего, но – мусульманина, в ящике хоронить? Как такое можно? Ходили смотреть на похороны, как на представление. Потом немного привыкли. Перестали вслух осуждать тех, кто хоронит своих родственников в гробу, но сами не соглашались хоронить своих близких таким странным способом! Так и повелось: кого хоронят в гробу, а кого – в саване. Кого в гробу – торжественно и громко, кого в саване – тихо и скромно. Помоют, заворачивают в саван, почитают суры из Корана, мужчины тихо относят на кладбище и закапывают. Власти как будто ничего не замечают.

Мало того, тут коммунист и советчик Шайхулла, когда умерла мать-старуха, прибежал к Хазию с просьбой: «Помоги проводить в последний путь мою мать, Хази абзый!». Не откажешь в таком вопросе. Проводили. Вот тебе и коммунист! Чего ж мать не хоронит по-советски – в ящике, раз не верит в Бога? Когда суру «Ясин» читали, Шайхулла ладони перед лицом держал, как мусульманин, и губы что-то шептали. Молился, что ли? Что это было? Как не испугался, что доложат? Или в те мгновенья ему было всё равно? Ведь уж кого-кого, а его могут наказать за это дело очень строго, строже, чем других.

Иногда советские начальники вели себя непонятно. Хурматулла, ещё до того, как его забрали, как-то разоткровенничался с Хазием и признался ему, что председатель колхоза, перед тем как отправить дочь в ЗАГС, втихаря пригласил Хурматуллу почитать никах. Вот тебе раз! Какой никах, он же коммунист и ярый атеист! Запутались они, бедные коммунисты, вынуждены лицемерить и перед Богом, и перед Советской властью! Не позавидуешь им!

Но, тем не менее, народ постепенно отдалялся от Бога. Это Хази видел очень отчётливо. Пока в двух случаях люди никак не могли обойтись без муллы: когда женились и когда умирали. Иногда просили благословения Бога, давая имя новорожденному. Но всё делалось в тайне, украдкой. Кроме похорон, конечно.

Когда забрали Хурматуллу, деревенский люд стал во всех делах, где нужен посредник между Богом и людьми, то есть мулла, обращаться к Хазию. Это было опасно. Но отказывать было нельзя. Хази считал, что он обязан помогать односельчанам. Тем более, подросшее безбожное поколение не знало, как быть в тех случаях, когда умирал родитель – мусульманин. Сердце у Хазия щемило, когда такие горе-комсомольцы растерянно шевелили губами, стоя с ним рядом, с молящимся, возле своего умершего родителя, держа ладони перед лицом, подражая Хазию. Что они шептали? К кому обращались? Что с ними-то будет, когда состарятся?

Хази сам встал на намаз в возрасте 8 лет. К этому времени он уже знал наизусть многие суры из Корана. Его отец был не только кожевенных дел мастером, но и муллой, очень уважаемым человеком во всей округе. Семья у отца была большая, многодетная. Не жили богато, но и не бедствовали. Отец мечтал кого-либо из сыновей отправить в хадж. Каждый мусульманин, если только у него есть возможность, должен совершить хадж – посетить Мекку. «У самого не получилось, так хоть бы одного сына отправить!» – мечтал отец. И такое счастье выпало его сыну Хазию – он совершил хадж.