Удивительной особенностью социализма – как преимуществом, так и (при дурном управлении) роковым недостатком – по иронии является изначально присущий ему антипопулизм. Если демократическое государство вынуждено прислушиваться к среднему избирателю, то социалистическое правительство, напротив, порой игнорирует интересы большинства и даже вредит им, часто оправдывая свои действия громкими, но пустыми лозунгами. Свой классический труд «Экономическая теория контроля» (1944), написанный в защиту социалистической экономики, Абба Лернер начал с утверждения: «Основополагающая цель социализма заключается не в отмене частной собственности, а, скорее, в расширении границ демократии» (Lerner 1944: 1). Китайский социализм во времена Мао не отвечал этому определению. Крупнейшим социальным классом в КНР было крестьянство, составлявшее в ту пору более 80 % населения. Однако именно крестьяне больше всех пострадали от коллективизации. В 1953 году Китай перешел на систему централизованных заготовок сельскохозяйственной продукции, что позволило правительству субсидировать индустриализацию[26]. Введение системы хукоу (регистрации домохозяйств) в 1958 году в значительной степени ограничило мобильность населения и в первую очередь миграцию из деревни в город[27]. Обе эти меры сильно ударили по крестьянству. Единственной популистской программой Коммунистической партии Китая стала кратковременная аграрная реформа (1947–1952), в ходе которой земли, конфискованные у богатых помещиков, передавались бедным крестьянам в обмен на политическую поддержку нового режима[28]. Тем не менее практически сразу же после завершения аграрной реформы правительство приступило к процессу коллективизации. Крестьяне потеряли свои земли: их наделы отошли сначала сельским кооперативам, а затем коммунам. В 1956 году Мао радостно заговорил о «приливной волне социализма в китайской деревне»[29]. Однако во времена «большого скачка» от голода умерли от 30 до 40 миллионов китайцев – в основном в сельской местности. Хотя в последующие годы сельское хозяйство страны представляло собой более упорядоченную картину благодаря системе коммун, одно оставалось неизменным – повсеместный голод. Как заметил Ян Цзшпэн, старший корреспондент государственного информационного агентства «Оиньхуа», с тех пор как в Китае ввели централизованную заготовку зерна, большинство крестьян «никогда не ели досыта» (Tang Jisheng 1998: 17). В результате различных социально-экономических кампаний с явным антикрестьянским уклоном две трети крестьян в 1978 году имели меньший доход, чем в 1950-х; у одной трети уровень дохода оказался даже ниже, чем в 1930-х годах перед вторжением Японии в Китай (Tang Jisheng 2004: 40).
Голодные, недовольные, но бесправные крестьяне не слишком беспокоили правительство, несмотря на их колоссальную численность. Однако в самом центре китайского общества находилась еще одна социальная группа, которая была разочарована проводимой Мао политикой ничуть не меньше крестьян, а может быть, и больше. Ветераны Красной армии и старые партийцы один за другим становились жертвами «чисток» в ходе многочисленных политических кампаний. Немало опальных партийцев пострадали вследствие борьбы за власть, которую они вели с Мао Цзэдуном или с его приближенными, действовавшими от лица своего патрона в собственных интересах. Некоторые имели достаточно смелости, чтобы высказывать мнение, противоречившее позиции Мао; кто-то даже лично вступал с ним в спор; отдельные кампании, инициированные Мао, оказывались столь невероятны, что любому независимо мыслящему человеку было, по видимости, крайне сложно удержаться от заявления о своем несогласии. Поскольку терпимость не входила в круг почитаемых Мао добродетелей, а в эпоху диктатуры пролетариата и вовсе находилась под запретом, в Китае были выявлены миллионы «правых уклонистов» и «агентов капитализма».
Лю Шаоци, бывший вторым человеком в партии после Мао Цзэдуна в 1949 году и занимавший пост председателя КНР в начале «культурной революции», был заклеймен как «сторонник капитализма номер один»[30] и не смог ничего сказать в свою защиту. «Номером два» оказался не кто иной, как Дэн Сяопин, в ту пору – генеральный секретарь Центрального комитета КПК (после смерти Мао Цзэдуна он вновь появится на политической арене, чтобы стать инициатором рыночных реформ в стране)[31]. Стоя перед толпой хунвейбинов, готовых расправиться с любыми врагами социализма, Лю Шаоци держал в руках Конституцию: он надеялся защитить свои права, но все было напрасно. Его отстранили от работы, поместили под домашний арест, а затем тайно вывезли из Пекина и бросили в тюрьму без суда и следствия. 12 ноября 1969 года Лю, лишенный какой-либо медицинской помощи, умер после очередных издевательств в тюрьме провинции Хэнань – в полном одиночестве и под чужим именем.
Чжу Жунцзи, будущего премьера Госсовета Китайской Народной Республики (1998–2003), объявили правым уклонистом и уволили из Госплана КНР в 1958 году за критику политики «большого скачка»[32]. В 1962-м Чжу был восстановлен в должности, чтобы в 1970 году, во время «культурной революции», снова подпасть под «чистку». Следующие пять лет он провел в ссылке в деревне и был реабилитирован только в 1978-м.
В ходе «культурной революции» погибли многие представители партийной верхушки. Шестеро из десяти китайских маршалов (высший чин в Народно-освободительной армии Китая) были убиты, в том числе Пэн Дэхуай – первый министр обороны КНР (1954–1959). Пережившие «чистки» коммунисты не хотели, чтобы страна продолжала идти политическим курсом Мао Цзэдуна. Они были свидетелями того, как рушатся внушенные идеологией надежды, а потому имели все основания отстаивать правоуклонистские, капиталистические или иные взгляды, столь резко осуждаемые и отвергаемые Мао. Они рисковали жизнью, когда вступали в Коммунистическую партию, чтобы даровать китайскому народу мир и благоденствие; когда умер Мао Цзэдун, они почувствовали, что появился шанс осуществить мечту. Китай потратил 20 лет на политические кампании и классовую борьбу, и теперь настала пора снова заняться экономикой. В один из первых своих визитов в Китай в начале 1980-х годов Стивен Чунг встретился в Центральной партийной школе КПК в Пекине с группой правительственных чиновников. Обратившись к ним с призывом: «Вы устроили в стране настоящий бедлам. Пора наводить порядок», экономист, к своему удивлению, встретил горячее одобрение аудитории[33].
Ни одна другая часть общества не перенесла столько унижений и не пострадала столь сильно в период правления Мао Цзэдуна, как интеллигенция. В императорском Китае интеллигенция – в высшей степени меритократическая, но при этом открытая группа, члены которой сдавали экзамен на пригодность к государственной службе, – входила в правящий класс. Однако преданность социалистическим идеям и радикальный антитрадиционализм Коммунистической партии Китая осложнили отношения между новым правительством и наиболее образованными членами общества. Личностные особенности Мао Цзэдуна лишь усугубили проблему[34]. Талантливый самоучка с дерзким и гордым умом, страстный любитель чтения, Мао никогда не скрывал своего недоверия к формальному образованию. В 18 лет он бросил среднюю школу и большую часть последующих шести месяцев провел в библиотеке провинции, одну за другой читая книги из самостоятельно составленного списка[35]. В 24 года Мао перебрался в Пекин и устроился ассистентом в библиотеку Пекинского университета: он выдавал газеты и журналы в читальном зале, где работали университетские преподаватели. Любопытный библиотекарь не стеснялся задавать вопросы и пользовался малейшей возможностью поговорить с теми, кого обслуживал. Лишь немногие из его собеседников проявляли уважение к молодому человеку, с трудом изъяснявшемуся на стандартном мандаринском диалекте. Неудачный опыт общения с университетскими преподавателями оставил неприятный осадок, внушив Мао недоверие к китайским интеллектуалам и системе формального образования, которую они представляли[36]. В зрелые годы Мао пришлось бороться за власть с Ван Мином и другими коммунистами, изучавшими марксизм в Советском Союзе, и это только усилило его презрение и неприязнь к академической науке и тем, кто ее олицетворяет, – современным интеллектуалам.
Когда была основана Китайская Народная Республика, значительная часть образованной элиты предпочла остаться на материке – не столько из-за веры в марксизм, сколько из-за разочарования в спасающемся бегством, подверженном коррупции Национальном правительстве[37]. Некоторые китайские ученые, получившие образование на Западе, вернулись в только что образованную Народную Республику. В их числе был директор-основатель Лаборатории реактивного движения при Калифорнийском технологическом институте Нянь Сюэсэнь, впоследствии ставший отцом китайских ракетостроения и космонавтики[38]. Тем не менее отношения между Коммунистической партией и интеллигенцией не складывались с самого начала[39].
На протяжении долгих веков Китай находился под влиянием конфуцианства. Образованная элита занимала господствующее, привилегированное положение[40]. Ее представители – интерпретаторы и проводники конфуцианских идей – играли решающую роль в легитимации политического порядка и сохранении нравственных ориентиров в обществе. Как государственные служащие они непосредственно осуществляли политические полномочия в императорском суде, служа институциональным противовесом монаршей власти. Кроме того, образованные китайцы составляли ядро так называемой нетитулованной аристократии, которая предоставляла общественные блага и поддерживала общественный порядок в подчиненных уездам местностях, на которые не распространялась напрямую централизованная императорская власть. Однако при социализме все эти функции перешли к Коммунистической партии[41].
Взяв на вооружение социализм и провозгласив его всемогущим и непогрешимым учением, Мао Цзэдун отвел интеллигенции весьма скромное место в китайском обществе. Но наладить с ней сотрудничество новое правительство пыталось с самого начала, поскольку понимало, какой значительный вклад в восстановление экономики могут внести интеллектуалы. Те же чувствовали себя ущербными и пристыженными, приветствуя Мао во главе Народно-освободительной армии в Пекине после окончания войны[42]. Рядом с освободителями многие из них остро переживали свое бессилие и вину за то, что не принимали участия в национальном освобождении и революционных боях. Это настроение они пытались преодолеть, целиком отдав себя восстановлению народного хозяйства в послевоенный период. Поэтому часто интеллектуалы слишком поспешно шли на контакт с новым правительством, отказываясь от независимых суждений. Большинство из них стали ярыми приверженцами социализма. Мало кто осмеливался мыслить независимо, как Лян Шумин – китайский философ и лидер Движения аграрной реконструкции в начале XX столетия, который в 1953 году публично раскритиковал новую экономическую политику Мао[43]. Чэнь Инькэ, один из талантливейших китайских историков XX века, придерживался принципа интеллектуальной независимости, который он замечательно определил как «мысли о свободе, дух независимости». Будучи профессором Чжуншаньского университета в Гуанчжоу, Чэнь отказался переехать в Пекин, чтобы возглавить там Институт исторических исследований при Китайской академии наук[44]. Еще одним видным диссидентом был Ху Фэн, объявленный правым уклонистом еще в 1955-м – за то, что выступал за свободу творчества и независимость писательского труда от классовой идеологии[45]. Но эти немногие смелые умы не могли серьезно помешать победному шествию социализма.
Долго копившаяся напряженность между образованной элитой и коммунистическим правительством в конце концов прорвалась наружу: партия начала борьбу с правыми уклонистами[46]
О проекте
О подписке