– Студентка из Мюнхена двадцати трех лет, юная и беззаботная. Училась на четвертом семестре педагогического факультета. И ее отец клянется, что она с детства хотела стать учителем. А я готов был поспорить, что она займется какими-нибудь искусствами. Может, начнет писать. У нее и в самом деле была богатая фантазия, и она выдумывала диковинные истории. Или стала бы актрисой, ей и это отлично подошло бы. Так или иначе, она принадлежала к тому типу девушек, на которых невольно оборачиваешься. Которым стоит лишь войти в помещение и улыбнуться, чтобы все присутствующие потеряли дар речи. Длинные светлые волосы, голубые глаза, изящная фигура… Она пропала, когда возвращалась домой с вечеринки. Бесследно, будто ее и не было. Ни единого свидетеля, ничего. Последними ее видели другие люди на той вечеринке, и они утверждали, что Лена не отказывала себе в алкоголе, а возможно, и в других веществах. Ну вы понимаете… Высказывалось много гипотез. Дорога домой проходила через Изар, Райхенбахский мост. Мы не исключали, что она упала в реку и утонула. Неоднократно посылали водолазов на поиски, но так ничего и не обнаружили. Проверили друга Лены, но тот не имел никакого отношения к исчезновению, хотя ее отец долгое время не желал в это верить. Мы допускали в том числе и похищение, вот только нам не поступало требований выкупа. И кто сказал, что это дело рук одного человека? С тем же успехом Лену могли захватить торговцы людьми. Похитить и продать за границу. Принуждение к проституции; думаю, вы о таком слышали. В общем, как видите, вариантов множество. Но факты таковы: мы просто не знаем, что произошло с Леной Бек четырнадцать лет назад. До сих пор. Тогда я обещал ее отцу, что найду ее. Знаете, что полицейский должен усвоить, еще будучи курсантом? Нет? Нельзя давать обещаний. Неисполненные обещания ломают людей. И отец Лены сломлен, уж вы мне поверьте. Он до сих пор страдает, каждый день. Мне тоже тяжело, впрочем, как и всем нам. Этот шрам у вас на лбу… Лена заработала свой в возрасте четырех или пяти лет, ударилась об угол книжного шкафа. И это произошло в моей гостиной, можете себе представить? Ее отец был вне себя. А откуда ваш шрам?

Кажется, я делаю вдох впервые с того момента, как Мюнхен стал рассказывать. То же самое можно сказать о его коллеге. Я слышу, как тот с шумом втягивает воздух.

– Это сделал он. – Я осторожно касаюсь шрама над бровью. Порезы, полученные сегодняшней ночью, когда-нибудь заживут, а этот так и останется моим клеймом.

– Вы можете сказать, кто он?

Я киваю.

– Человек, который похитил меня…

* * *

Человек, который назвал меня Леной, а затем избил.

Я лежала, свернувшись, на своем прежнем месте, на полу справа от раковины. Сжимала в руке зуб, выбитый в самый разгар. Я насчитала шесть ударов ногой и еще три – кулаком. Хотя он уже оставил меня, перед глазами, закрывала я их или нет, все еще вспыхивали радужные огни. Фейерверк, воспламененный болью. Все мое тело пульсировало, как одна сплошная гематома.

Он стоял надо мной и разминал костяшки пальцев.

– Теперь мы можем продолжать, Лена?

Не дожидаясь ответа, наклонился, железной хваткой взялся за мои запястья и поднял. Я заскулила. Ноги меня не держали, и я снова повалилась на пол.

– Ты должна приложить немного усилий, Лена.

На этот раз он взял меня под мышки и снова поднял, после чего поволок к раковине, над которой висело зеркало. Старое, почти выцветшее зеркало, оно едва отражало мое лицо. И все же я разглядела бурую дорожку высохшей крови, которая тянулась от моего носа и по подбородку. В поисках опоры я ухватилась за края раковины и уставилась в сливное отверстие.

– Ах, Лена, – произнес он мне в затылок. – Не лучшее начало.

Затем обхватил мои бедра и стал расстегивать джинсы.

– Для начала тебя хорошо бы отмыть. Поверь, ты почувствуешь себя новым человеком.

Кстати, если тебе интересно, эту часть я отнесла к списку тех подробностей, о которых предпочла бы умолчать. Деталь, которой я ужасно стыжусь, потому что даже не попыталась воспротивиться. Мне следовало бы ударить его локтем в ребра, оттолкнуть от себя или, на худой конец, накричать на него.

Ясмин такого просто не допустила бы. Не дожидалась бы безучастно, пока он наполнит раковину из канистры. Не стояла бы голой, с оттянутыми в сторону руками, расставив ноги, чтобы он вымыл ее. Не позволила бы ему тереть себя грубой тряпкой, пока не раскраснелась кожа. Не стала бы безропотно терпеть, пока он красил ей волосы, и не оплакивала бы молча свой коренной зуб, что лежал в лужице крови и брызгах воды на краю раковины.

Когда он только раздевал меня, от него не укрылось, что в какой-то момент я обмочилась.

– Нужно себя контролировать, – сказал он тогда, приподняв брови и наморщив нос. – Ты же взрослая женщина, Лена, в самом деле…

Ясмин не стала бы жалобно просить прощения. Она бы плюнула ему в лицо и прорычала бы: «Да чтоб ты сдох!»

Я же только послушно кивнула, когда он отжал тряпку и спросил:

– Теперь намного лучше, верно?

Я позволила обтереть себя, смыть лишнюю краску, просушить и расчесать мокрые волосы. Даже поблагодарила, когда он сунул мне в руки бутылку с водой. В награду, как он выразился.

– А теперь мы тебя оденем, Лена. Ты, наверное, замерзла.

* * *

На полке для меня была приготовлена одежда. Не знаю, лежала она там с самого начала или он принес ее позднее. Белое белье, тонкие колготки с шелковистым отливом, белая блузка, темная юбка до колен, туфли на ремешках, на размер меньше моего. Я взглянула на собственные вещи, бесформенной кучей сваленные под раковиной. Затем перевела взгляд на стеллаж. На самом верху, недосягаемая, лежала моя дорожная сумка, смятая, как пустая оболочка. Должно быть, он уже выпотрошил ее.

– Говорят, не стоит судить о человеке по внешнему виду, – промолвил он с белыми трусиками в руках.

Я старалась не смотреть, когда он наклонился и продел в них мои ноги, сначала одну, затем другую. Запрокинула голову и уставилась в потолок.

– Но правда такова: женщина в вульгарной одежде и сама становится вульгарной.

Я заметила паутину между балками крыши, и это отвлекало меня от его прикосновений, пока он застегивал на мне бюстгальтер. «Крошка-паучок забрался в водосток», – напевала я про себя. Мама пела мне эту песенку, когда я была маленькой, а она еще оставалась мамой. Садилась на край кровати и смешно перебирала пальцами, изображая маленького паучка. «Вот дождик полил, паучка наружу смыл…»

– Ты будешь придерживаться моих правил, Лена. Порядок, чистота, дисциплина, уважение, честность, доверие, верность. Как только я вхожу в комнату, ты должна вставать так, чтобы я тебя видел, и вытягивать руки. Тебе понятно? Я должен проверить, чистые ли у тебя ногти, и удостовериться, что ты не держишь ничего такого, чем могла бы причинить вред мне или себе. Посещение туалета для тебя предусмотрено в семь часов утра, затем в двенадцать тридцать, в семнадцать и в двадцать часов. Я помогаю тебе с личной гигиеной. К сожалению, у нас нет водопровода, только эти канистры. – Он указал на канистры, расставленные на полках. – Но и этого хватает, если экономно расходовать воду. Зато есть свой генератор и вообще все необходимое. Тебе понравится.

Он застегнул молнию на юбке и поправил блузку на плечах, после чего встал передо мной и прошелся ладонью по моим волосам.

– И не думай, что тебе нельзя разговаривать со мной, Лена. Конечно, мы можем говорить. Я хочу, чтобы ты была счастлива, и сделаю все для этого, обещаю. Но я, в свою очередь, должен знать, что ты усвоила правила и, главное, следуешь им. Иначе наша совместная жизнь не заладится… – Он окинул меня взором. – Почти идеально.

Совместная жизнь, эхом разнеслось у меня в голове. Совместная жизнь. Он взял с полки губную помаду. Совместная жизнь. Грубыми движениями накрасил мне губы.

– Остался последний штрих.

Его левая рука обхватила меня за шею; правая между тем отложила помаду на полку и взяла ножницы, которыми он разрезал стяжки на моих запястьях. Дыхание стало прерывистым. Он плотнее прихватил мне шею. Ножницы оцарапали лоб. В ушах зашумело, кровь залила правый глаз.

* * *

У тебя есть шрам, Лена.

И у меня появился такой же.

* * *

– Посмотрим, достаточно ли этого, – произнес он, промокнув ранку тряпкой. – Возможно, придется еще доработать. Лучше подержать тряпку еще какое-то время, а то запачкаешь блузку. – Он взял мою руку и поднес ко лбу. – Держи крепко, Лена. Жалко будет блузку.

Я прижала тряпку ко лбу и тихо заскулила.

– Надо было проделать это перед тем, как одеться. Я не подумал. Все-таки это твоя любимая блузка…

Я ничего не видела. Кровь заливала глаз, веки дрожали, пульс участился. Комната опрокинулась, верх и низ поменялись. Как в замедленной съемке, я осела на пол, ударилась. Отключилась.

Следующее, что я помню, – это как раскрыла глаза и судорожно вдохнула, как если бы долгое время пробыла под водой. Я лежала на спине, на чем-то мягком, лоб пульсировал от жгучей боли. Увидела над собой размытые бурые полосы; еще через мгновение полосы оформились в доски, дощатый потолок. Я попыталась подняться – безуспешно. Из того, что выхватил взгляд, я заключила, что нахожусь в гостиной. Толстый ковер, книжный стеллаж у стены, в старой железной печке горит огонь. Ложе подо мной прогнулось. Я поняла, что лежу на диване, укрытая одеялом. С подушкой под икрами – вероятно, чтобы привести в норму пульс.

Кто-то сел на край дивана. Рука коснулась моей. Маленькая рука.

– Ты не спишь? – прошептал детский голос.

Через мгновение надо мной появилось мальчишеское лицо. Светлая кожа, узкое милое личико с голубыми глазами, тонкие черные волосы. Я разглядывала его как произведение искусства, притягательное и вместе с тем отталкивающее.

– Йонатан! – воскликнул другой голос.

Я закрыла глаза, и снова диван подо мной дрогнул, когда мальчик испуганно вскочил.

– Я не хотел ее будить, папа! Только хотел посмотреть, успокоилась она или нет.

Папа. У него сын. У этого чудовища сын.

– Можешь пока расставить фигуры на доске, Йонатан, – услышала я, а затем: – Лена…

Вновь диван прогнулся под чьим-то весом.

– Открой глаза; я знаю, что ты очнулась.

Я моргнула.

– Выглядишь замечательно, – произнес он и убрал прядь волос с моего лица. Его взгляд остановился на одной точке на моем лбу. – Думаю, неплохо получилось. Я кое-что доработал ножом, а потом сразу зашил.

У меня из горла вырвался сиплый звук.

– Брось, Лена, ты все равно была без сознания и ничего не почувствовала. – Он улыбнулся. – Для тебя лучше и быть не могло, не так ли?

Я подняла дрожащую руку, коснулась лба. Почувствовала шов, и острый кончик нитки уколол мне подушечку пальца.

Он взял мою руку и вернул на прежнее место.

– Не трогай, а то еще занесешь инфекцию. Через пару дней шов можно будет снять.

Я начала всхлипывать.

– Прошу, отпусти меня. Я хочу домой.

Он наклонился ко мне, так близко, что наши носы почти соприкоснулись, при этом всей тяжестью навалился на мое побитое тело.

– Ты дома, Лена, – прошептал он и поцеловал меня в лоб.

Я повернула голову, уткнувшись лицом в спинку дивана. Чуть затхлый запах напомнил о мебели в доме моей бабушки. Он протиснул руку между подушкой и моей щекой и грубо развернул лицом к себе. Заставил смотреть ему прямо в глаза.

– Сделай себе одолжение, Лена, и задайся вопросом. Подумай, шучу ли я. Хочу ли просто нагнать на тебя страху. Или же я вполне способен тебя убить.

– Нет, не шутишь, – выдавила я.

Дышать под его тяжестью становилось все труднее. По крайней мере, я начинала понемногу соображать. В особенности меня занимала одна мысль. Возможно, она давно сформировалась в сознании, но я не могла отделить ее в путанице других мыслей. Платье на мне.

– Я не собираюсь объяснять дважды, Лена. Так что слушай внимательно.

Белье, колготки, юбка, блузка и в особенности туфли, на размер меньше моего. Очевидно, все это принадлежало кому-то другому.

– С этого дня ты будешь хорошей матерью и доброй женой. И будешь придерживаться правил. Тебе понятно?

– Где мать твоего сына?

Мгновение он выглядел озадаченным.

– Где его мать? – спросила я снова, более настойчиво. Сердце подскочило в грудной клетке и колотилось теперь где-то в глотке.

– Ты его мать.

Он сел, и я, сама того не желая, облегченно вздохнула. Ведь я снова могла свободно дышать.

– А теперь поднимайся. Ты уже достаточно отдыхала.

* * *

У него еще и дочь. Я увидела ее, только когда он помог мне подняться. Прямая, как палка, бледная и очень серьезная, она стояла в дверном проеме – не знаю, с какого времени. На ней была пижама, явно слишком большая. Мне показалось, девочка что-то прижимала к груди. Потом я различила рыжую шерсть. И уши. Какой-то зверек.