Я не обязан, – сказал он кардиналу Червини, – сообщать ни вам, ни кому‑либо другому, что я должен или хочу делать. Ваше дело – наблюдать за расходами. Остальное касается только меня»
«Многие думают – и я так думаю, – что я поставлен был на это место богом, – писал он. – Несмотря на свой возраст, я не хочу его покидать, потому что я служу из любви к богу и на него возлагаю все свои упования»[2
«Но, – отвечал Микеланджело, – рисуют головою, а не руками; кто не владеет своими мыслями, тот себя бесчестит: вот почему я ничего хорошего не могу сделать, шока меня тревожат эти заботы
Несомненно, он думал о нем то же, что говорил о некоторых своих врагах в своем уничтожающем презрении: что «не стоит с ними сражаться, так как победа над ними не представляет никакой важности»
Но когда надо было решиться, у него, как всегда, не хватило силы воли; он боялся последствий своих поступков, он стал тешиться вечной своей иллюзией, вечно его обманывавшей, что он может выйти из положения путем какого‑нибудь компромисса. Снова он позволил себя привязать и продолжал тащить свои колодки до конца дней.
«– Хорошая живопись, – говорит Микеланджело, – приближается к богу и соединяется с ним… Она – только копия с его совершенств, тень его кисти, его музыки, его мелодии… Поэтому художнику отнюдь не достаточно быть великим и искусным мастером. Скорее я полагаю, что жизнь его должна протекать, насколько возможно, в чистоте и святости, чтобы дух святой руководил его мыслями…»