Первые проблемы начались, когда родился Павлик. Еще раньше на семейном совете было решено, что поскольку у Иры все так сложилось, то ей уже будет не до диссертации. А вот Славику – прямая дорога в науку. Ну а поскольку сейчас все так просто не делается, то вся зарплата Славика будет уходить на его научную и «околонаучную» деятельность, то есть на подарки научному руководителю, походы в ресторан с руководством и все такое… Нет, пока Ира была в декрете, Славик честно приносил домой половину денег (хотя и ворчал при этом), но когда она вышла на работу, он напомнил о принятом решении и, так сказать, сократил ассигнования. Теперь деньги от Славика в семейный бюджет поступали нерегулярно и крайне редко. Зато он сам все чаще стал приходить домой поздно и «слегка подшофе». Все это объяснялось тем, что «у шефа сегодня именины», что «встретил сегодня ребят из институтской команды», что «отмечали апробацию» и что «мужчине иногда надо немного расслабиться, и вообще у меня уже голова болит от этих детских воплей». Ира безропотно тянула на себе весь «быт», сидела ночами у Пашкиной кроватки, когда у того резались зубки, и грустно вспоминала девичьи мечты о прекрасном принце, который прискачет на белом коне, посадит ее перед собой и увезет далеко-далеко от всех проблем. Подруги, успевшие уже выскочить замуж, родить по ребенку и развестись, часто завидовали ей: «Ой, Ирка, как тебе повезло – такого мужика отхватила… И умница, и красавец, диссертацию вон пишет…» А Ира молча улыбалась, гоня от себя мысли о том, как ее «умница и красавец» точно так же, вернувшись с работы, заваливается на диван и упирает взгляд в телевизор… Он же совершенно точно лучше, чем бывшие мужья девчонок. У них же со Славиком семья…

Неделя закончилась как обычно: в пятницу вечером Славик опять пришел навеселе, но Ира молча стянула с него брюки и рубашку и уложила спать. Удачно, что он явился не позже девяти, она как раз загружала свою старенькую, доставшуюся от матери «Обь», так что успела запихнуть его грязную рубашку в стиральную машину…

Следующая неделя пролетела незаметно, а в пятницу Ира снова опоздала. Причем гораздо сильнее, чем обычно. Славик сказал, чтобы она его с утра не будила, потому что в двенадцать за ним заедет шеф и они поедут в министерство «согласовывать тему». Так что она засунула будильник подальше под подушку, чтобы он звонил потише и не разбудил Славика. Ну и проспала. Вернее, нет, встала-то она почти вовремя, всего на пятнадцать минут позже, но Павлик уже точно опаздывал на завтрак в саду, так что пришлось на скорую руку делать ему яичницу с помидором.

Когда она вошла в отдел, все разговоры стихли. Все повернулись и уставились на нее. Ира остановилась и недоуменно оглянулась. Нет, смотрели точно на нее. Она слегка покраснела и, опустив голову, принялась оглядывать себя, лихорадочно вспоминая, что могла сделать не так. Да нет… с одеждой все вроде в порядке…

– Ну что, Карская, опять опоздала… – протянула Надежда Николаевна. – Ох, говорила я тебе…

Ира облегченно выдохнула. Похоже, в институте пошла новая волна борьбы за трудовую дисциплину. Ну ничего, даже если лишат премии в приказе, так когда она еще будет…

– Ирочка, а ты доску объявлений видела? – как-то уж слишком мягко прощебетала Светлана Анатольевна.

– Нет, – мотнула головой Ира, а сердце испуганно защемило.

– Ох, бедная, – как-то уж очень огорченно вздохнула Тимонкина.

– Сократили тебя, вот что, – рубанула Надежда Николаевна.

– Но… как? – ошарашенно переспросила Ира.

– А вот так. Новый замдиректора приказ подписал. – Надежда Николаевна с завистью добавила: – Да чего ты пугаешься – радоваться надо. Всем сокращенным долги по зарплате приказано полностью выплатить. А мы как сидели без копейки, так и будем сидеть.

– Но… за что?

– Уж не знаю, – отрезала Надежда Николаевна, – у того, кто подписывал, спроси.

Ира опомнилась только на «директорском» этаже. За все время работы в институте она была здесь только два или три раза. Влетев в приемную, она полоснула взглядом по секретарше, начавшей приподниматься из-за стола, и решительным шагом двинулась к двери замдиректора, которая располагалась точно напротив директорской. Их «старик» последнее время частенько прибаливал, и его обязанности как раз выполнял этот новый. Секретарша только успела ахнуть: «Куда?..» – а Ира уже толкнула дверь и ворвалась внутрь.

Замдиректора сидел за столом и что-то писал. Услышав, как распахивается дверь, он поднял голову и посмотрел на Иру.

– Я – Карская Ирина Борисовна. Сегодня вы подписали приказ о моем сокращении, и я хочу спросить – почему?

Замдиректора окинул ее спокойным взглядом, сделал знак секретарше, возникшей за Ириной спиной, и мягким жестом указал на стул напротив:

– Садитесь, Ирина Борисовна. Слушаю вас.

Ира села и внезапно почувствовала, что ее охватывает робость.

– Я… мне сказали, что вы подписали приказ о моем сокращении.

Замдиректора кивнул:

– Да, согласно приказу министерства штатная численность института сокращается на тридцать процентов. К счастью, часть ставок у нас и так были незаполненные, так что сокращение коснулось только двадцати человек.

– Но… почему я… то есть по каким критериям осуществлялся отбор тех, кто попадал под сокращение?

– По самым демократичным. Мы спустили цифры прямо в отделы и там сами решили, кого сокращать.

Иру бросила в жар. Они… как они могли?!

– Но… как же так… – потерянно пролепетала она, – ведь… они мне… я ничего…

Замдиректора молча выслушал ее лепет, а затем успокаивающе произнес:

– Не стоит так уж сильно расстраиваться, Ирина Борисовна. Вполне возможно, что вам как раз повезло. Как мне представляется, институт все равно будут еще сокращать, а возможно, даже и ликвидировать. В мировой практике для решения тех задач, которые перед ним стоят сегодня, достаточно отдела из пяти-семи человек. А у нас двести сорок два. И огромное здание, которое требуется содержать. А главное, как выяснилось, мы никому не нужны. Так что вы – всего лишь первая ласточка. И я распорядился, чтобы всем сокращаемым погасили все долги по зарплате, что нам, скорее всего, и удастся сделать. А вот как будет с остальными, не знаю. Из министерства денег не поступает, одни обещания.

– Но… что же мне теперь делать?

Замдиректора несколько секунд молчал, а затем вдруг тихо произнес:

– Мне кажется, главное – не сдаваться. А чем конкретно заняться – вы найдете. Я уверен.

Когда она появилась в отделе, все поголовно прятали от нее глаза. Каждый оказался очень занятым. Ира рухнула на свой стул и несколько минут просто сидела, глядя в одну точку. А потом выдвинула ящики и принялась выгребать оттуда свои личные вещи. Сложив все в большой полиэтиленовый пакет, так кстати обнаружившийся в нижнем ящике, она подошла к Тимонкиной и тихо попросила:

– Угости сигареткой.

Ира не курила с самого второго курса, с практики, где они с девчонками исподтишка баловались «Явой». Девчонки потом закурили в открытую, а Ира, наоборот, решила не продолжать.

Спустившись на лестничный пролет, на котором обычно собирались институтские курильщики с двух этажей, Ира внезапно обнаружила, что у нее нет ни спичек, ни зажигалки. Она рассеянно оглянулась.

– На уж, прикури, – раздался сбоку голос Надежды Николаевны.

Ира прикурила и, втянув дым, тихо спросила:

– А почему вы мне ничего не сказали?

– Так тебя ж все время нет – то опаздываешь, то раньше уходишь, – ничтоже сумняшеся заявила Надежда Николаевна, устраиваясь на подоконнике и, в свою очередь, затягиваясь сигаретой. – И вообще, ну сама посуди, кого еще сокращать? Мухина – молодой специалист, никак нельзя. Ирисовой неделя до декрета. Светлане Анатольевне два года до пенсии. Опять же не по-людски. Ну кто ее на приличную работу возьмет в таком-то возрасте? Тимонкина – мать-одиночка. Так что, кроме как тебя, и некого, согласись?

– А… вас, Надежда Николаевна? – зло прищурившись, тихо спросила Ирина.

– Нет, ну ты, Карская, совсем обнаглела, – возмутилась Надежда Николаевна. – Я в отделе всю общественную работу тащу. Как что – так Игнатьина. Профсоюзные взносы собрать – Игнатьина, стенгазету выпустить – опять я. На день рожденья на подарок собрать или там на похороны – снова Игнатьина! Да как у тебя только язык повернулся! – Она вскочила с подоконника и, возмущенно качая бедрами, двинулась к двери их отдела. Через несколько мгновений оттуда донесся ее возмущенный голос:

– Ты представляешь себе, она мне говорит…

До дома Ира добралась в каком-то тумане. В голове вертелись тучи вопросов, но ни одного ответа. Открыв дверь своим ключом, она тихо вошла и, не зажигая света, начала стягивать с плеч пальто, не сразу заметив, что в комнате играет музыка и раздается шаловливый женский смех. Замерев, Ира с минуту прислушивалась к игривому Славиному голосу, к руладам томного женского смеха, а потом медленно опустилась на тумбу для обуви, как была в пальто, снятом с одного плеча. В этот момент музыка стихла, и сразу же раздался легкий удар и звон струн, а затем жаркий проигрыш, сразу после которого Славик затянул своим сильным, красивым голосом:

 
Ты одна меня волнуешь,
Ты – струна моей души,
Взгляд твой – песня менестреля,
Ты мне эту песню запиши…
 

Это было нечестно. Это была ее песня. Славик написал эту песню именно для нее. Он так и объявил всем, когда в группе отмечали их помолвку (вернее, подачу заявления в загс, ну да не все ли равно)…

Песня закончилась. Несколько мгновений в комнате стояла тишина, а затем женский голос задумчиво произнес:

– А вы очень красиво поете, Вячеслав Эдуардович. Чья это песня, я никогда ее не слышала?

– Моя, Илоночка, – с придыханием ответил Славик. – Я написал ее за одну ночь, сразу после того, как увидел вас в первый раз!

– О-о, Вячеслав Эдуардович, так вы, оказывается, еще и поэт…

Вновь заиграл магнитофон, звякнуло стекло.

Ира медленно поднялась, стянула с себя пальто и бросила его на пол, затем будто во сне прошла на кухню и остановилась у плиты. На плите стоял чайник. Ира протянула руку и коснулась крышки. Чайник был горячий, но не крутой кипяток. В этот момент из комнаты донеслось:

– О-о, да вы шалун, Вячеслав Эдуардович… ну что вы, перестам-м-мня… – Голос затих, заглушенный поцелуем.

Ира молча протянула руки. Сняла крышку с чайника и, взяв его обеими руками, повернулась и двинулась к входу в комнату.

Первой ее углядела гостья. Ну еще бы, она лежала на спине, как раз лицом к двери. А Славик возился на ней, уже блестя голой жопой. Заметив ее, гостья вздрогнула и, упершись руками в Славину грудь, отлепила его от себя.

– М-м-м-нуа, кто это, Вячеслав?!

Слава проворно соскочил с полураздетой женской фигуры, растянувшейся на их семейном ложе и, торопливо натягивая полуспущенные штаны, растерянно забормотал:

– Ирина, я… это не то, что ты думаешь… просто…

Но Ира его не слушала. Она легонько размахнулась и окатила эту потаскуху, по-хозяйски развалившуюся на ее диване, горячей водой из чайника…

Комнату заполнил отчаянный, почти до ультразвука, женский визг. Эта тварь вскочила с дивана и, торопливо сцапав свои разбросанные на полу тряпки, рванула в прихожую. Славик, придерживая штаны, побежал за ней. Ира криво усмехнулась и, повернувшись, пошла обратно на кухню. Из прихожей раздавался растерянный голос Славика:

– Илоночка, Илоночка… ах ты боже мой! Илона Георгиевна, я, право…

Хлопнула входная дверь, а в следующее мгновение в кухню ворвался разъяренный Славик.

– Ты дура! Курица! Клуша! Ты понимаешь, что ты наделала?! Это же дочка самого Георгия Гогиевича! Да диссертация уже была у меня в кармане!

– Уходи, – глухо произнесла Ира.

– Что? – ошарашенно переспросил Славик.

– Уходи, – еще раз повторила Ира и в упор взглянула ему в глаза, – я больше не хочу тебя видеть.

– Но… – Славик задохнулся от изумления. Что это такое она говорит?.. Затем его губы истерично скривились. – Э-э нет, ты меня не выгонишь. Это и моя квартира тоже! Я здесь прописан, здесь мой… диван, теле… тьфу. Я тоже здесь живу.

Ира молча поднялась, сгребла с плиты сковородку и повторила еще раз, уже угрожающе.

– Уходи, Карский, не доводи до греха.

– Ты чего? – испуганно спросил тот севшим голосом и попятился в коридор. Спустя мгновение оттуда послышался его визгливый голос: – Хорошо, я уйду, но ты так просто не отвертишься! Я еще вернусь!

Хлопнула дверь, и все стихло. Ира разжала пальцы, позволив сковородке грохнуться на пол, и обессиленно рухнула на табурет. Из глаз градом полились слезы. Ну за что, за что?!. И всё в один день… Ведь были же на Руси мужики. Которые вставали ни свет ни заря и шли в поле, и пахали, сеяли хлеб, растили детей, подбрасывали их к небесам своими сильными руками. А когда приходила беда, надевали шеломы, брали в руки мечи и, поцеловав жену и обняв на прощание детей, шли под княжеский стяг, заслонять землю свою от любого, даже самого грозного врага. Не мужики, а дубы, скалы… Куда же они все подевались-то?..