Проклятье!.. Слишком много плохого связано с моей родиной, чтобы я желал отправиться в Рогору служить советником, но тут отец прав – воле короля не воспротивишься. Советники набираются из таких же родов, как и наш, – не очень влиятельных, не очень богатых, зато честных и преданных короне.

Вот только за честную службу редко воздают по достоинству: при дворе правят бал лизоблюды, интриганы, дорогие (и не очень) шлюхи дворянских кровей, сиречь фаворитки… Но и проживать жизнь честного служаки, которого ни во что не ставят, как-то не хочется. Уж лучше военная стезя: хотя сейчас и нет войн, но в недалеком будущем все возможно, а при удачном раскладе можно достичь определенных высот!

– Нет, противиться воле короля я не стану. Но и от Хелены не откажусь. Я люблю ее.

Чуть усмехнувшись, отец крепко сжал мне руку:

– Раз любишь, действуй. Но голову не теряй.

Несмотря на некоторую бедность рода, дворянское наше гнездо располагается всего в паре часов верховой езды от столицы. А в самой Варшане у нас имеется неплохой, парадный, так сказать, дом – с парой слуг, конюшней и моими самыми дорогими нарядами, которые только и можно надеть на прием к князю Разивиллу и последующий бал.

Вертясь у большого зеркала, словно юная пани (вот уж сравнение), я придирчиво расправляю новый камзол, после чего старательно нахлобучиваю шляпу с перьями – последнее веяние моды из самой Ванзеи^[14]. Вроде неплохо. Очередной раз приложившись к бутылке сладкого молодого вина – некрепкое, чуть-чуть для храбрости – и закусив его соленым, терпким сыром, вновь верчусь перед зеркалом, словно в пируэте. Ну, кажется, сойдет.

– Халеб! Поднимай возницу, опаздывать к Разивиллам ни в коем случае нельзя!

Можно было бы верхом, но в столице нынче в моде кареты – наверное, потому, что самые знатные представители элиты разожрались столь страшно, что верховая езда стала для них непосильным испытанием. Бедные кони облегченно выдохнули…

Сбежав по лестнице вниз и выскочив в пустой двор, я словно ныряю в теплый, обволакивающий воздух вечерней Варшаны, пропитанный запахом многочисленных цветов, ароматами костров и томящегося на огне мяса… Район для… скажем так, среднего класса с претензией на зажиточность наполнен всевозможными тавернами, чистыми и достаточно респектабельными для шляхты^[15] средней руки (вроде меня), не самых бедных купцов и верхушки цеховых ремесленников. Поэтому запахи окороков, неторопливо коптящихся «по-горячему», румяной свинины, истекающей жиром на углях, скворчащих на сковородках колбасок буквально сбивают с ног. Находиться на пустой желудок здесь решительно невозможно.

Женская же половина населения успевает за последней модой, опять-таки ванзейской, в части разведения садов и цветников. Кто побогаче разбивает настоящие оранжереи с ароматными и сочными «восточными яблоками», покрытыми толстой, золотисто-оранжевой кожурой. По слухам, они помогают от многих болезней, да к тому же, смею судить, весьма приятны на вкус.

– Халеб!!!

Возничий мгновенно показался в воротах:

– Господин, все готово! Экипаж дожидается вас на проспекте!

Забравшись в открытый легкий тарантас, поудобнее усаживаюсь на заднем сиденье.

– Вперед!

– Через Королевский парк по Господарскому мосту?

– Успеем? Мне необходимо быть у Разивиллов через полтора часа!

– Будем через час!

– Ну, тогда по Господарскому, да с ветерком!

Тарантас мягко тронулся – качественная фряжская выделка – и не спеша покатил по узеньким улочкам Белого квартала, названного так по цвету стен, подчеркивающему довольно высокое положение его жителей. «С ветерком» будет чуть позже, на широких проспектах у Королевского парка.

Любуясь открытыми верандами таверн, во множестве украшенных домашними цветами, я невольно восторгаюсь Варшаной, жизнь в которой бьет ключом круглые сутки.

Раннее утро – время ремесленников, спешащих со всех концов города к рабочим местам. Шустрых, чумазых, еще свежих после сна и оттого жизнерадостных – по крайней мере складывается именно такое впечатление, когда заслышишь их остроумную и насмешливую перебранку.

День посвящен делам купеческим и обращениям дворян, направленным или городскому магистрату, или Совету господарей^[16], или даже самому королю. Но вечер – это время преображения деловой и где-то даже напыщенной, гордой Варшаны в веселую хохотушку и гуляку – такое приходит сравнение, коль бросишь взгляд по сторонам. Везде слышатся беззаботный смех, уже хмельные выкрики и песни, глаз радуют молодые варшанские панночки, чудо какие симпатичные. Иной раз бросишь взгляд даже на неблагородную молодую девушку в мешковатой поношенной одежде – а сердце вдруг сбивается с привычного ритма, когда видишь ласковую, приветливую улыбку, свежую и нежную, словно лепестки сирени, кожу, ниспадающие на лицо непослушные локоны… И с самого вечера горожане веселятся, смеются, поют, танцуют… уединяются в укромных уголках узких переулочков, где не пройдет случайный прохожий и куда не додумается идти искать счастья ночной тать.

Чем становится темнее, тем больше огней зажигается в городе, тем чаще слышны громкий смех, и разной мелодичности песни, и музыка на любой вкус. Уличные трубадуры и актеры дают представления на импровизированных сценах, восточные мастера укрощают огонь, превращая сие действо в изумительной красоты зрелище… Из жарких южных земель в наши патриархальные края в свое время переселились оживленные италайские маскарады^[17] – и теперь каждую ночь столица оглашается разнузданным весельем тех, чье лицо скрыто маской, людей, которых никто не узнает и не уличит в разгуле и разврате.

Я люблю это время Варшаны, сливающееся в единый, тянущийся до утра праздник, – даже несмотря на грабителей, нередко промышляющих на маскарадах, на тела загулявших парочек, порой всплывающих ниже по течению Влатвы… Но общую атмосферу праздника портит сермяжная правда, изреченная когда-то отцом:

– Ради того чтобы эти столичные бездельники прожигали жизнь в бесконечном разврате и пьянстве, бедные республиканские кметы без всякого продыху горбатятся на уже прекратившей рожать земле!

И он, как всегда, прав. И фрязи, и ванзейцы, и руги, и прочие наши соседи, далекие и не очень, отмечают, что жизнь крестьян в Республике больше похожа на рабство – до того бесправны, забиты и голодны наши кметы…

Влажная свежесть, потянувшая от Королевского канала – самый широкий рукотворный канал в срединных землях^[18], не менее трехсот шагов! – отвлекает от грустных мыслей. Не хватало еще раскиснуть перед приемом. Наши с отцом кметы живут в достатке, а большего не изменить! Да и нечего признавать за родителем непогрешимость суждений, все ошибаются. Уж насчет Хелены он точно не прав!

Ускорившийся наконец Халеб вкупе с потрясающим видом Королевского парка снова подняли мне настроение. Центральный Варшанский парк – ухоженный кусок древнего леса с вековыми дубами, среди которых в свое время находили укрытие окрестные жители, не успевшие бежать в крепость во время набега торхов. Да, в былые времена закованная в броню конница степняков, многочисленная и дисциплинированная, не знала поражений в бою с витязями ругов и рыцарями лехов и доходила до самой столицы. Но времена меняются, империи кочевников распались, мы же, наоборот, стали сильнее – и лишь Королевский парк остался одним из немногих свидетелей бушующих в прошлом гроз.

Но с вымощенными аллеями, украшенный многочисленными цветниками, фонтанами, беседками, отгороженный от непрошеных гостей искусно выкованной оградой – теперь Вандубар стал любимым местом прогулок шляхты: молодых и не очень дворян и дворянок, единственных, кого допускают насладиться красотой Королевского парка.

Оставив возницу у самой ограды загородного поместья Разивиллов, я с некоторым трепетом в очередной раз одернул парадный камзол, поправил шляпу и плащ, пригладил перья и решительно прошел под литой аркой, увенчанной сражающимися драконами. Рука как-то сама собой стиснула рукоять легкой рапиры, но в то же мгновение отпрянула – не хватало еще показать, что я волнуюсь перед приемом у князя! Пусть он настоящий магнат, но мой род не менее славен и также уходит корнями в глубокую древность!

Пытаясь успокоить нахлынувшее, по большому счету естественное волнение, замедляю шаг и уже неспешно так, с некоторой ленцой иду по вымощенной широкой дороге к парадным вратам дворца Разивиллов. По обе стороны ее освещают десятки вставленных в специальные подставки факелов – что же, красиво, эффектно и даже романтично. Парк, украшающий поместье, немногим уступает Вандубару – и как же хочется уединиться с Хеленой в одной из его многочисленных беседок, как же хочется прильнуть в его тени к полным, нетронутым еще поцелуем губам…

Сегодня же! Сегодня же, романтик ты беспробудный, объяснишься с ней на балу!

У самого входа во дворец – четыре просторных этажа со множеством залов и три декорированных угловых башни, парадное крыльцо с парой десятков широких полированных ступеней из гранита, – слуга, весьма представительно и даже богато одетый, склонился в учтивом, исполненном внутреннего достоинства поклоне (и это слуга?!) и жестом показал, куда идти. Ну что же, каждого приглашенного, а их не менее сотни, действительно невозможно лично проводить в приемные покои.

Впрочем, заблудиться невозможно. Ноздри щекочет аромат роскошных, пожалуй что и никогда не еденных мною яств, а мелодичные звуки флейт, рогов, кифар, что ублажают неспешной величавой музыкой собравшихся гостей, задают мне направление.

Кажется, я вовремя.

– Уважаемые и глубоко любимые паны и пани! Князь Еремий Разивилл приглашает вас разделить с ним трапезу!

Слуги, стоящие в проходе огромного каминного зала, величественно распахнули высокие двустворчатые двери. Да, такие ворота не в каждой крепости есть, какие в каминной Разивиллов двери – как же все-таки они богаты!

Случайных людей среди приглашенных нет. Почтительные слуги помогают каждому занять свое место по плану, составленному самим князем. Мое оказывается ближе к концу стола – невелик мой род богатством и значимостью, однако и само по себе приглашение уже чего-то стоит. Но лишь удаление от хозяина дома есть единственная дискриминация по отношению к любому из приглашенных: ломящийся от всевозможных яств стол предполагает одинаковые кушанья что для хозяина дома, что для любого из гостей. И столовые приборы для всех без исключения отлиты из золота, с искусной инкрустацией и родовым вензелем Разивиллов.

Что особенно чудесно, Хелена с семьей сидят совсем недалеко от меня – напротив, немного ближе к середине стола, но все же я могу украдкой бросать на возлюбленную полные надежды и обожания взгляды. Хелена, невысокая, стройная девушка с большими раскосыми глазами цвета южного моря, с ниспадающими волнами по плечам золотистыми волосами и кожей, словно светящейся изнутри, – о, она была и есть мой идеал женской красоты! Каждый мой взгляд останавливается на полных вишневых губах, привычно изгибающихся в ответной ласковой улыбке, остановить свой взгляд на высокой груди мне уже не хватает наглости…

Хотя и подмывает нарушить оковы приличий!

Сегодня моя возлюбленная блистает в бархатном платье цвета сочной весенней травы, с золотой вставкой спереди. При неярком свете свечей она выглядит еще более загадочной и желанной, нежели при свете дня. Моя любимая, моя красавица, моя владычица леса… Впрочем, мне показалось, что Хелена смотрит на меня – в те краткие мгновения, что сводили наши глаза вместе, – чуть виновато и грустно. На секунду сердце как-то нехорошо кольнуло.

– Ну конечно, старый интриган Бергарский своего не упустит. Кто бы сомневался в его предприимчивости. И все же королевский заказ на закупку оружия…

– Дорогая, вы же знаете: такие заказы – золотое дно для подобных дельцов…

– Прошу прощения, что перебиваю, но, по имеющейся у меня конфиденциальной информации, к удалению графа от двора имеет некоторое отношение наш радушный хозяин, князь Разивилл.

– Не может быть!..

Вот ведь кумушки-наседки! Да уж, женщины во всей вселенной одинаковы, болтают так же – ну пусть чуть более изящно, – как торговки на базаре!

Заслышав в разговоре ближайших соседей – среди кумушек-болтушек затесалась пара вроде бы и обстоятельных на вид панов – имя графа Бергарского, я невольно отвлекся от неожиданных для себя переживаний. Очередные придворные интриги, казалось бы… Но они коснулись человека, чья личность вызывает у меня определенное уважение… Да пожалуй что и почитание.

Граф Бергарский не природный лех, наоборот, истинный фрязь, высокий голубоглазый блондин с неподвижным, надменным лицом. Про его ранние годы никто ничего доподлинно не знает, хотя бытует версия (вполне возможно, что и справедливая) о самом неблагородном происхождении. Как бы там ни было, начал будущий граф простым наемником-пикинером в шестнадцать лет от роду, а в тридцать два дослужился до подполковника рейтар^[19]