Часовой, уже оправившийся от моего легкого удара, удивленно уставился на меня, не понимая, как это я мог появиться изнутри штаба. Впрочем, недоумение быстро ушло. Кто меня знает – может, я прибыл в штаб в предыдущую смену или вообще с вечера тут заночевал… Удар в ту точку никакого особенного вреда прямо не наносит, но, если этот удар нанесен правильно и точно – человек на пару мгновений просто выпадает из реальности. Не знаю точно, что кому кажется – кого-то может просто замутить, у кого-то на несколько мгновений может закружиться голова, а у кого-то, возможно, дыханье сдавит и в глазах звездочки появятся. Но через пару мгновений все проходит. А вот что в эти пару мгновений творится рядом с ним – человек не воспринимает, поскольку в этот момент полностью сосредоточен на своих ощущениях. И то, что с ним творилось за пару мгновений до этого, как он считает, приступа, тоже помнится как в тумане. То есть – то ли было, то ли это просто глюк. Так что даже если часовой за мгновение до того, как я ткнул ему пальцем под основание черепа, и успел меня идентифицировать, сейчас он об этом, скорее всего, не помнил. Или считал, что ему просто почудилось. Ибо будь я каким-то образом причастен к тому, что ему стало плохо, – разве ж стоял бы я так спокойно на крылечке, глядя на звезды?

Я же, пока еще было некоторое время, решил провести ревизию того, чего мне удалось достигнуть за то время, что прошло с момента прорыва моего батальона через линию фронта. В принципе, я провел это время довольно продуктивно. Во-первых, я… учился. Секретная часть штаба корпуса оказалась для меня настоящей «пещерой сокровищ». Приказы, наставления, руководства, боевые уставы, директивы и распоряжения, технические справочники и обзоры, секретные и несекретные военные журналы, с которыми я получил возможность ознакомиться, дали мне такой объем информации, что осваивать ее, проводить анализ и выстраивать логические цепочки предстоит еще месяца полтора. А то и больше. Все зависит от того, сколько времени я смогу выделить для погружения в состояние разделенного сознания. Впрочем, судя по тому, что меня сегодня разбудило, в ближайшие дни этого времени у меня будет очень мало… Но на чисто армейской информации я не остановился – я еще основательно прошерстил и школьную библиотеку: учебники, подшивки газет и журналов, справочники, таблицы, методички и тому подобное… Так что я читал все, до чего мог дотянуться – и открытые источники, и ДСП^[2], и секретные. Ну, те, до которых меня допустили. Тем более что секретная часть располагалась именно в помещении школьной библиотеки. А кроме того, важнейшим источником информации были и сами люди. Разные – от офицеров управления корпуса до ездовых второго разряда, от госпитальных санитарок до местных колхозников. Вступать в долгие разговоры с людьми я уже не боялся, потому что усвоенной информации было вполне достаточно для того, чтобы где надо – вздохнуть, где надо – поддакнуть, а где надо – сокрушенно произнести что-то типа: «Как я вас понимаю…». А этого в девяносто девяти случаях из ста вполне достаточно для того, чтобы люди сами рассказали тебе все, что ты хочешь узнать… Так что все это время и каждую свободную минуту я жадно поглощал информацию.

Во-вторых, я учил. Учил своих бойцов, учил пополнение, учил командиров подразделений и… командиров из штаба корпуса. Правда, последних исподволь: то фразочку брошу, то, «выйдя в туалет», оставлю на столе карту, «поднятую»^[3] по стандартам тактических планшетов гвардии, а потом пару часов объясняю, что означают те или иные значки и пиктограммы и для чего я их нанес. Или полчаса проторчу у школьной доски (а они здесь, почитай, в каждом кабинете – школа же), выписывая вполне себе школьные формулы, только с совсем не школьными переменными: скорострельностью оружия и плотностью огня на различных дистанциях, диаметрами овалов рассеивания и их смещением в процессе разогрева стволов вследствие интенсивной стрельбы, углами секторов наведения орудий и тому подобным, после чего снова объясняю. Вообще, для меня было шоком то, как мало местные командиры считают. И как широко здесь используются весьма однообразные тактические шаблоны. И то, что здесь вообще не используют такие базовые для меня понятия, как коэффициент эффективности, или там, множитель доступности. Более того, даже сами эти понятия большинству пришлось объяснять не раз и не два. А кое-кто так до сих пор и не понял… Но комкор и большинство офицеров штаба, в конце концов, смогли-таки разобраться. И даже заставили меня провести занятия по тому, что они назвали «боевыми тактическими расчетами» не только для командиров штаба, но и для командиров соединений и частей корпуса, которых согнали на однодневные сборы. Не скажу, что исключительно ради моего занятия: политотдел, например, успел провести корпусную партийную конференцию, а комкор еще и двухчасовое совещание по боевому планированию. Но судя по тому, какими озадаченными выходили с моего занятия командиры (и каким довольным выглядел при этом комкор, тихо просидевший на задней парте) – оно точно было одним из, так сказать, «гвоздей» мероприятия…

Ну и, в-третьих, я планомерно готовил свой выход на более высокий уровень. Не сейчас, нет. Чуть погодя. Ну, когда все мои предложения – от нестандартных методик подготовки рядового и командного состава до тех же «боевых тактических расчетов» – будут взвешены, оценены и доложены «наверх». Где, в свою очередь, их так же взвесят и оценят, а потом скрупулезно сравнят боевую эффективность моего подразделения и пусть и не подобных (таковых здесь нет и пока им точно неоткуда появиться), но хотя бы более-менее успешных местных. И сделают соответствующие выводы. Вот тогда и…

– Чего сам не спишь и людям не даешь? – хрипло спросил меня генерал, появляясь на крыльце. Я был готов к его появлению, поскольку слышал, как скрипели половицы и гремел в сенях рукомойник, поэтому просто развернулся, отдал честь и протянул вперед руку с уже приготовленной зажигалкой. Комкор недоуменно застыл, уставившись на неожиданно возникший перед его носом огонек, потом хмыкнул и потянулся к нему уже приготовленной в руке папироской. Затянулся. И убрал свою зажигалку в карман.

– Все фокусничаешь, Куницын, – буркнул он, затягиваясь, и, уже, считай, традиционно, продолжил: – И откуда только ты такой взялся?

– Издалека, товарищ генерал, – так же традиционно ответил я. – Отсюда не видно.

Генерал затянулся, пыхнул дымом и снова спросил:

– Так чего будил-то?

Я продолжал молча стоять перед ним. Комкор покосился на часового, слегка скривился, быстро затянулся еще пару раз и отшвырнул папиросу.

– Ладно, пошли внутрь.

В штабе уже все давно привыкли к тому, что я и сам неукоснительно соблюдаю «Требования к соблюдению режима секретности в служебном и частном общении» и того же добиваюсь от всех своих собеседников, невзирая на их должности и звания. Впрочем, сами «Требования…» никто из местных, естественно, в глаза не видел, а все, что они из них знали, услышали от меня. Но не согласиться с тем, что они вполне разумны и актуальны, было невозможно. Тем более что кое-какие похожие документы и инструкции имелись и в этой армии.

– Ну?

– Немцы готовятся к атаке, – спокойно произнес я.

– Где? – генерал подался вперед. – У нас? Когда? Кто доложил?

– Я.

– Что ты?

– Я – доложил. Вам. Только что.

Комкор воткнул в меня напряженный взгляд.

– Ты… ты послал разведку? Почему я не знаю?

Я мотнул головой.

– Нет. Я не посылал никакой разведки. Просто… когда очень большое количество людей отчего-то просыпается глухой ночью и приходит в движение – это странно. А на войне еще и опасно. Особенно если это движение на стороне противника, – я сделал короткую паузу, и чуть подался вперед, акцентируя внимание генерала на своих следующих словах, а затем произнес чуть громче, чем ранее: – Я проснулся от того, что почувствовал, как в нескольких километрах от нас внезапно проснулось и пришло в движение несколько десятков тысяч человек. Я умею это чувствовать. Не всегда. Чаще ночью, когда вокруг меня все спят, а на другой стороне вот так сразу много проснулось. И не очень далеко. Но это зависит от того, сколько там внезапно проснулось. Десяток могу почувствовать в паре сотен метров, тысячу – уже за километр. Но только, опять-таки, если вокруг меня не будет бодрствующих. Причем желательно не только людей, но и вообще живых существ – животных, птиц…

Генерал несколько мгновений сверлил меня взглядом, а затем тихо спросил:

– И где?

Я пожал плечами.

– Настолько точно я не чувствую. Хотя… наибольшее скопление где-то в полосе сто тридцать седьмой дивизии. Но утверждать точно, что удар наносится именно там, – не возьмусь. Может быть, там просто сосредоточены тыловые службы наступающей группировки. Впрочем, в полосе Гришина – лучшие дороги…

Я замолчал. Комкор молча достал из кармана пачку папирос, выудил одну, потом покосился на меня и просто покрутил папиросу в пальцах. Потом скрипнул зубами и глухо спросил:

– Кто ты такой, капитан?

Я молча смотрел на него. На этот вопрос я буду отвечать гораздо позже. И не ему. Хотя генерал отчаянно хотел получить ответ на этот вопрос. И боялся. После той истории с капитаном НКВД Бушмановым он некоторое время опасался со мной общаться. Как, впрочем, и все остальные, кто был в курсе этой истории. Но потом, насмотревшись на тренировки моих ребят, сменил, так сказать, гнев на милость и начал задавать осторожные вопросы: а почему? а зачем? а как это? а где такому учат?

Впрочем, эти вопросы волновали не только командира корпуса, но и большинство других командиров (да и не только их, а вообще всех – от ездовых службы тыла до санитарок полевого госпиталя), среди которых был и оставленный майором Буббиковым при управлении корпуса «на усиление» старший лейтенант Коломиец. Но он особенно ко мне не лез, предпочитая маячить поодаль и не задавать особенных вопросов – то ли оказался умнее Бушманова, то ли просто получил такие инструкции. Впрочем, я не сомневался, что материала на меня у него собрано уже море. Но это было в моих интересах. Если я собирался помочь государству, на стороне которого так неожиданно для себя оказался, выиграть эту войну с минимальными, исходя из той ситуации, в которой оно оказалось, потерями и с максимальными приобретениями и получить тем самым больше возможностей для исполнения своего Долга и Воли императора – мне не стоило особенно долго задерживаться в должности командира батальона. Надо было двигаться выше. Но не сразу, а чуть погодя. А если точнее – после еще одной боевой операции. Надо, как я уже упоминал, дать местным еще немного времени, чтобы оценить все, что я уже тут «напрогрессорствовал» в самом главном для победы в войне (да и не только в войне, а в любой области человеческой деятельности) – методиках подготовки персонала (в данном случае боевой подготовки), а также приемах и методах текущего и ситуационного управления. Судя по тому, что местный лидер в одной из своих речей заявил: «Кадры решают всё» – то, что я уже показал, непременно должны оценить. Вот и дадим им для этого немного больше времени. Ну и заодно еще и продемонстрируем результаты применения всего показанного. А в том, что результаты будут очень… м-м-м… наглядными – я не сомневался. Несмотря на то, что мой батальон вроде как считался корпусным резервом, действовать я собирался по-своему. И отдельно от всех остальных…

Ну а то, что на этот раз за моей операцией будут следить куда более тщательно, было мне на руку. Больше глаз – меньше возможностей оспорить эти результаты.

– Значит, считаешь, они начнут с рассветом? – не дождавшись ответа, снова спросил комкор. Я кивнул и поднялся со стула.

– Через сорок минут я увожу батальон в Нюшино болото.

– Что?! – комкор изумленно воззрился на меня. – Но… как?! Кто? – он побагровел. – Я запрещаю! Твой батальон – единственный резерв корпуса, и я требую…

Я вскинул руку. Генерал осекся.

– Успокойтесь, Степан Илларионович^[4], я использую этот резерв наилучшим образом.

– Но… как… фронт…

– Фронт вы все равно не удержите, – спокойно произнес я. – Вернее, если мы с вами перестанем вести пустопорожние разговоры и начнем действовать, вы-то как раз сможете удержать его немного дольше, чем ваши соседи. Что, если я правильно понимаю, должно снять с вас любые обвинения. И это – хорошо. А плохо – то, что в этом случае вам придется при отступлении очень постараться, чтобы не попасть в котел. И именно этим, то есть организацией правильного отступления, я бы и посоветовал вам заняться в первую очередь. Тем более… – тут я сделал короткую паузу, окинув спокойным взглядом побагровевшего от ярости и собирающегося разразиться гневной тирадой генерала, – шанс на это у вас будет. Точно. И обеспечу вам его я.

Все-таки, признаю, я был несправедлив к комкору. Просто, я привык к куда более высоким стандартам подготовки и все меряю по ним. А если ориентироваться на местные стандарты, он хороший командир. Вот и сейчас он не стал (хотя явно было видно, что хотелось) орать на меня, бить кулаком по столу и совершать еще какие-нибудь столь популярные у местного руководства (да-да, имел честь наблюдать), но совершенно неконструктивные телодвижения, а, чуть ли не со скрипом преодолев свой душевный порыв, коротко спросил:

– Как?

– Долго рассказывать, – обрезал я дальнейшую дискуссию. – А времени нет. Просто знайте, что если вы сумеете не обрушить фронт хотя бы пару-тройку дней, повторяю – не удержать фронт, а именно не обрушить, пусть и медленно отступая – через эти пару-тройку дней давление на вас резко снизится. Ненадолго – также на два-три дня. Максимум на четыре. И вот в этот момент вы и сможете либо оторваться и отступить без потерь, либо… – я усмехнулся, – ударить куда-то в сторону, в тыл тем, кто давит на ваших соседей. А лучше всего – совместить оба этих подхода и отступить по тылам тех, кто давит ваших соседей, – после чего коротко кивнул и вышел из штаба.